Сергей Баруздин - Тася

И запахи… Запахи сырости и дождя, растаявшего снега и прелой листвы, похожие на грибные. Вкусные грибные запахи!

А они и в самом деле лезут еще из-под земли — грибы. Белые и поганки. Мухоморы и подберезовики. Валуи и — на сохранившихся сухих местах — армии лисичек. Вот почему, оказывается, пахнет грибами! Здорово пахнет! Жаль только, что не до грибов сейчас…

В лесу сосредоточивались наши части. Говорили, что подходят свежие силы. Говорили, что вот-вот, после долгих месяцев отступления и обороны, будет наш прорыв. Говорили, как всегда, многое, и чаще всего о том, о чем мечтали… А как будет? На деле будет? А с другой стороны — Москва-то рядом, совсем рядом…

В траншею спустился командир взвода:

— Приготовиться! И — гранаты, бутылки! Возможны танки!

— Сволочи! — произнес Коля. — А я-то, дурак, думал…

— Что?

— Думал, сменят, в деревню махну. Девчонка там одна у меня, понимаешь. Бабенка — первый сорт!

С немецкого берега ударили орудия и минометы. Затем через мелкую Москву-реку вброд двинулись танки с автоматчиками на бортах. И самоходки. И бронетранспортеры. По единственно уцелевшей переправе, прыгая по плохо сложенным бревнам, затрещали мотоциклы. Наш берег молчал, словно выдерживал, и вдруг, когда казалось, уже вот-вот немцы вплотную подойдут к траншее, он заревел пушками, минометами, ружейными и автоматными выстрелами. Немцы откатились назад, но ненадолго. К вечеру повторилось опять то же.

…Их сняли с передовой глубокой ночью. Спать почему-то не хотелось, и Алексей ворочался в землянке с боку на бок. И мысль: «А как же Тася?» — не выходила из головы.

«А как же Тася? — спросит он сейчас Колю. — Ведь вы пожениться хотели…»

И Коля ему, наверно, ответит: «Знаешь, война! Пришлось отложить! Вот кончится, тогда…»

Надо спросить! Надо, тем более что Коля рядом, тоже не спит, курит.

Странно, что он сам все это время не думал о Тасе. Даже не вспоминал. А ведь они в Москве в последние дни перед уходом в армию не виделись. Тетя Маша говорила, что Тася на казарменном положении и потому не приходит домой. Но неужели она не могла вырваться и проводить Колю, когда они уходили из военкомата? Ведь всех кто-то провожал. И его провожали. Мать провожала и отец, который, наверно, с трудом ушел с работы. А Колю провожала только мать. Тася не пришла. Может, он из-за этого и сердится на нее? И не пишет?

— Ты что не спишь? — спросил Коля.

— Не спится, — сказал Алексей.

— После такой заварухи не уснешь, — согласился Коля. — А фрицев все же долбанули отменно!

«А как же Тася? Сейчас спрошу», — решил Алексей.

— Коль, я давно хотел тебя спросить, — сказал он, — а Тася где сейчас?

— Тася? — Коля, кажется, удивился. — А кто ее знает? Может, в эвакуации где ошивается или в Москве…

— А как же…

Алексей не договорил.

— Что как же?

— Вы ж жениться собирались, кажется…

Коля рассмеялся:

— Чепуха! Да на кой лях она мне сдалась! Сказал ей как-то по глупости, а она и поверила. Говорит: «Люблю! Люблю! Люблю!» А нужна мне ее любовь! Получше были, и то не собирался… Да и война, брат! Она все спишет!

Лето в этом году было сухим и жарким. Горело все. Дома в белорусских деревнях, подожженные карателями. Штабы немецкой армии, подожженные партизанами. Горели хлеба на немногих засеянных полях. Горели и сохли даже болота.

Тася видела это, пока шла. А шла она долго, вот уже почти два месяца. Через Птичь, через Березину, через Днепр и дальше к Инути. Большие города и поселки она интуитивно обходила. И те, кто помог ей, не советовали: «Иди подальше от дорог, выбирай места поглуше, пробьешься. Ты не мужчина — тебе легче. И с едой не пропадешь— лето!»

Тогда, когда она слушала это, она уже знала, что это хорошо — быть не мужчиной. До войны всегда завидовала мальчишкам. Потом Коля. Зависть к мужскому полу! И как не завидовать: вот взял и обманул, и все ему нипочем. Мужчина! А каково ей? Когда пришла на курсы радисток, уже ни одному мужику не верила: «Все такие!» Иные обижались, и сейчас она понимала — искренне, а она грубила, отшучивалась, подчас давала по физиономии, когда приставали. Может, и зря порой? Может, счастье свое отбила? Может…

В конце октября прошлого, сорок первого, она была уже радисткой. Ее и еще двух девушек подняли с московского Центрального аэродрома на Ленинградском шоссе и сбросили под Минском. Они работали в разных местах. Тася в относительно спокойной деревушке, в десяти километрах от города, работала нормально и спокойно. Три месяца тринадцать дней работала. Ее даже один из руководителей минского подполья, появившийся в их селе, похвалил.

— Надо тебя в город перетянуть, — сказал он. — Такие люди нам очень нужны.

Он знал пароль, и она передала ему все последние сводки Совинформбюро.

— А на самом деле я просто Ваня, — сказал он. — Ваня Козлов, Иван Христофорович. Было б время, влюбился в тебя…

Она запомнила этого человека. Не многие мужчины вежливы, чаще — просто лезут. А ей было не до этого. Дай бог от немцев скрыться! То, что она не мужчина, помогало. Иногда вредило, мешало, но чаще действительно помогало. В конце концов, отбиться от подвыпившего фрица легче, чем спрятать радиопередатчик и скрыть, что ты лейтенант Красной Армии.

И в Минской тюрьме было так, когда она попалась. Женщин били меньше, чем мужчин. И не так сильно, как мужчин. От приставаний тюремщиков можно было отбиваться. И потом уже совсем нетрудно, когда она действительно заболела и подурнела на лицо. И в инфекционной больнице, откуда ей помогли бежать. И сейчас, за эти почти два месяца, пока она шла. Всякое было, но то, что она не мужчина, спасало ее, и не раз спасало…

Тася шла по лесу, страшно пересохшему лесу. Почти не было ягод, которые она ела прежде. Возле болот и то не было. Она слизывала березовый сок, срывала на опушках щавель и кашку.

Чтобы не вызывать подозрений, у ней не было даже ножа. Только ржавый гвоздь в кармане платья — им она отдирала кору на березе, им делала пометки на деревьях — на всякий случай, вдруг заблудится, им чистила ногти, когда они становились нестерпимо грязными. Ей надо было во что бы то ни стало добраться к своим, а потом дальше — в Москву. Она ушла оттуда, и туда ей надо вернуться.

Леса, по которым она шла, были разные. Глухие и редкие. Смешанные и еловые. Наполовину вырубленные, поросшие пугающими издали корневищами, и молодые, только нарождающиеся, которых она тоже боялась. Сожженные войной леса и нетронутые, хмурые, особенно к вечеру, из которых неизвестно как выйдешь. Леса, в которых попадались немцы, и леса, в которых попадались наши. И то и другое не годилось для нее. Тася имела отдельную легенду на каждые пятьдесят — восемьдесят километров пути, и ей надо было продвигаться вперед, на восток, юго-восток, северо-восток, но все равно туда — к Москве.

И она шла. С утра шла, с пяти-шести часов, до двенадцати дня. Привал, отдых на час-другой — и опять вперед до вечера. Каждая из легенд вела ее к Москве. Все легенды вместе складывались в четкий маршрут — маршрут, который вел к Москве. Она знала, когда слева от нее оставалась железная дорога Минск — Бобруйск, когда справа находился Жлобин, а опять слева (значит, бери скорей вправо!) штаб группы германских армий «Центр». Карту она изучила прежде, чем тронуться в этот путь, и, если было нужно, могла бы почти точно изобразить ее на бумаге. Карта была в голове. И только маленькая бумажка в кармане — адрес «немецкого офицера», с которым она якобы подружилась в Минске, — помогала ей восстанавливать в памяти эту карту.

Была легенда и на этот счет.

Буква «Б» значила — «Борки». Деревня Борки. Там были свои люди. Там Тася должна отдохнуть, взять что-то из еды на дальнейшую дорогу.

Она вышла к Боркам рано утром, когда только что рассвело. Деревня, чудом сохранившаяся, раскинулась и влево, и вправо, и куда-то вперед. Обычно в такие большие деревни Тася не заглядывала и сейчас перетрусила, вернулась назад, в лес, спряталась в кустарнике. Вряд ли такая деревня без немцев! И как тут найдешь второй дом с края? С края от леса? Ведь там впереди тоже лес. И тоже избы…

В лесу было прохладно и приятно, словно дома. Может, потому, что она уже столько дней провела в лесу и привыкла к нему? Или просто здесь в самом деле хорошо? Высоченные березы, ласковые, нежные, неповторимые, — рядом. И заросли орешника. И ольха, и могучий клен на полянке. И трава под ногами, которая так и говорит тебе: «Ложись! Отдохни чуток!» И птицы — то пугливые, то беззаботные, то занятые своими делами, то любопытные — на каждом дереве, за каждым кустом. У них какая-то своя, видно, очень важная жизнь, и это — интересно. И на земле муравьи, всякие жучки и паучки — у них тоже своя жизнь!

За лесом — межа, поле и потом уже — деревня. Зеленая, манящая своим видом деревня. Там, наверно…