Юрий Стукалин - Последний защитник Брестской крепости

— Дашка! Ты цела?! — Голос его был хриплый, надтреснутый.

— Да, — ответила она. — Давай перевяжу. Тебя в ногу ранило.

— Мы выбрались? — огляделся Кожевников и увидел, что их стало значительно меньше.

— Всего семь человек. — Перед ним стоял Анисимов и протягивал немецкий пистолет-пулемет: — Возьми, ты потерял его, когда нас взрывами накрыло.

— Спасибо. — Кожевников тряхнул головой, стараясь избавится от заунывного гула в ушах. — Мамочкин где?

— Тута я, товарищ старшина.

— Это хорошо, — сказал Митрич.

— Надо идти, — настойчиво проговорила Даша. Она проверила патроны в магазине, вставила его и передернула затвор.

Они пробежали трусцой по тесному коридору метров пятьдесят, свернули вправо и нос к носу столкнулись с группой из шестерых гитлеровцев. Встреча оказалась неожиданной для обеих сторон. Красноармейцы выскочили из темноты, а за спиной фашистов пробивался сумрачный свет. Вероятно, именно там был выход на поверхность и оттуда немцы пришли.

Разделяло их не более метра, действовать надо было быстро и тихо, чтобы звуки стрельбы не привлекли внимание остальных немцев. Рука Кожевникова скользнула к ножнам, и мгновением позже лезвие рубануло наискосок по горлу ближайшего фашиста. Тот схватился за шею, захрипел, и его колени подогнулись. Он еще не успел упасть, а старшина уже дважды всадил нож в живот другого гитлеровца. Жестокая, молниеносная атака русского заставила немцев опешить, чем не преминули воспользоваться красноармейцы. Противники схлестнулись в яростной схватке. Они дрались молча, слышались только сдавленные хрипы, тяжелое сопение и звон металла об металл. Кожевников орудовал ножом быстро и умело, грамотно используя тесноту коридора, заставляя врагов толкаться и мешать друг другу. Старшина наносил короткие жалящие удары и поверженного противника использовал как щит. Рядом саперной лопаткой рубился Анисимов, нанося противнику удары сверху в незащищенные шеи, перебивая шейные позвонки и ключицы.

Все было кончено за считанные секунды. Враг был повержен. Из красноармейцев пострадал лишь один человек, получивший порез ладони. Быстро разоружив и обыскав трупы гитлеровцев, они пополнили свой боезапас, провиант и обзавелись флягами с водой, которые тут же были опустошены.

— Надо послать человека на разведку, — сказал Анисимов. — Узнать, можем ли выбраться здесь. Как думаешь, Дарья?

— Не уверена, — покачала она головой. — Наверняка наверху нас ждут. Там выход к центру крепости и немцев полно.

Наверху послышались голоса. Анисимов, немного знавший немецкий, прислушался. Лицо его стало еще мрачнее.

— Уходим. Они хотят еще группу запустить сейчас. И что-то еще про собак обсуждают.

— Тогда бежим дальше по туннелю, — предложила Дарья.

На сей раз им удалось избежать засад, и они быстро добрались до цели. Дарья вела отряд по таким мрачным закоулкам, что старшина не переставал диву даваться, на сколько километров протянулись эти катакомбы.

— Мы почти на месте, — шепотом проговорила Дарья, останавливая отряд. — Побудьте здесь, передохните, а я разведаю ситуацию.

— Я тебя не пущу, — взял ее за руку Кожевников. — Сам пойду.

— Не бойся, папка, — успокоила его Даша. — Ты дороги не знаешь, и пробираться тебе с твоим ростом проблематично будет. А я осторожно.

Старшине пришлось уступить. Дарья, ступая мягко, как кошка, исчезла в темном извилистом туннеле. Время потянулось долго. Ожидание томило Кожевникова, он очень боялся за дочь. Теперь он просто не имел права ее терять, ибо чуда больше не произойдет. Митрич был уверен в этом.

Старший лейтенант Анисимов, поняв, что на душе у Кожевникова, шепнул:

— Не волнуйся. Все с ней будет хорошо. Ты же видел — огонь, а не девчонка.

Ее не было примерно с полчаса. Они даже не услышали, как Дарья вернулась, настолько тихо она передвигалась.

— Ну что, дочка? — спросил старшина.

— На выходе есть охрана. Два человека. Судя по всему, шушера из взвода охраны. Трясутся, как осиновые листы. Снять их несложно. Тогда легко попадем в казарму.

— Займемся, товарищ старший лейтенант? — спросил Кожевников Анисимова.

— Конечно, — ответил тот. — Надо обойтись без стрельбы.

— Пошли. Мамочкин — замыкающий.

Они отправились следом за Дарьей — семеро бойцов, не желавших сдаваться врагу ни на каких условиях. Кожевников сжимал нож, у Анисимова в руке была уже проверенная в деле лопатка.

У выхода Дарья приложила палец к губам, потом указала наверх. Кожевников кивнул, осторожно выглянул. Действительно вход охраняли два немца. Один пухлый, в круглых очках с толстыми стеклами. Ему было жарко то ли от комплекции, то ли от страха. Сняв с головы каску, он постоянно вытирал платком потеющий лоб, промакивал темечко. Второй был худощавым, с нервным, сосредоточенным лицом. Они стояли, вцепившись в свои карабины, и испуганно зыркали по сторонам. Красноармейцев им видно не было, и это преимущество следовало использовать полностью.

Анисимов жестами показал Кожевникову, что снимет пухлого. Старшина кивнул. Вдвоем они подкрались к часовым сзади как можно ближе и затаились. Старший лейтенант пальцами показал отсчет — три, два, один!

Анисимов со всего маху рубанул лопаткой по оголенному черепу пухлого, раскроив его с одного удара. А Кожевников черной тенью бесшумно кинулся на тощего, обхватил его, зажав левой ладонью рот, чтобы не крикнул, и всадил нож в сердце. Трупы быстро стащили вниз, в подвал, и обыскали.

Старший лейтенант махнул рукой, и их маленький отряд выбрался на поверхность. Они огляделись. В здании было тихо. Оставалось только собраться с силами и устроить последний марш-бросок

Кожевникову показалось, что еще немного и дальше все пойдет хорошо. В лесах найти их маленькую группу будет достаточно сложно, там есть вода, и с голоду они не умрут. Они вольются в какое-нибудь большое подразделение Красной Армии и продолжат плечом к плечу войну с этой напастью, имя которой — фашизм. Его дочь была жива, а все остальное играло лишь второстепенную роль.

Кожевников так и не понял, как немцам удалось неслышно выйти из-за полуразрушенной стены. То ли дневной свет притупил бдительность бойцов, то ли фашисты подкрались искусно. Но перед ними стояли два гитлеровца и целились прямо в них. У одного был МП-40, и он держал солдат в секторе обстрела, у другого — карабин, и его ствол был направлен Дарье в сердце. Защитники застыли в оцепенении. Появление двух немцев было столь неожиданным, что никто не успел даже взять оружие на изготовку. Теперь вскинуть его быстро и не попасть под пули было уже невозможно. Со столь близкого расстояния гитлеровцы не промахнутся. Кожевников, может, и рискнул бы — не впервой, но направленный на Дашку ствол останавливал его. Старшина лихорадочно соображал, как выкрутиться из такой патовой ситуации. Глянул на старшего лейтенанта. Тот еле заметно пожал плечами.

— Hande hoch! — сказал один из немцев и в подтверждение слов сделал стволом движение снизу вверх, показывая, что нужно поднять руки.

Эти фашисты не были простыми охранниками или тыловыми крысами из комендантской роты. По тому, как они держались, было видно, что это опытные, закаленные в боях солдаты. Счет семь против двоих в данной ситуации был не в пользу красноармейцев.

Видя, что их приказ не исполняется, гитлеровцы начали нервничать. Кожевников прекрасно понимал, что фашисты в данной ситуации церемониться не будут, откроют огонь, не задумываясь.

Кожевников стоял чуть поодаль от остальных у самого края, и ему не составляло труда спрыгнуть в подвал. Шансов на выживание в этой передряге у него было больше всех. Но он даже не думал об этом. Старшина не отрываясь смотрел на ствол карабина, из которого вот-вот могла вылететь пуля, предназначавшаяся Дашке. Его поразило, что девушка хладнокровно смотрела прямо в глаза гитлеровцу, и на лице ее играла легкая усмешка. Сдаваться она явно не собиралась. Кожевников едва не завыл от бессилия. Любое ее движение, и Дашу пристрелят.

— Hande hoch! — жестко повторил гитлеровец и добавил: — Scheiße!

— Сам ты шайсе! — вдруг тихо проговорил Мамочкин. Он стоял у стены, и немцы невольно покосились в сторону наглеца. Всего на долю секунды, но этого короткого мига хватило, чтобы старшина оттолкнул Дарью с линии огня и пристрелил угрожавшего ей немца с карабином. Гитлеровец с МП-40 успел выпустить очередь, скосившую Мамочкина, и был тут же изрешечен пулями.

— Мамочкин! — Кожевников бросился к нему, опустился на колени и не сдержался — впервые заплакал за эту войну.

Рядовой еще дышал. Три пули попали ему в грудь, и раны были смертельные.

— Сашко меня зовут, Митрич, — слабым голосом произнес он, глядя на старшину, а затем закрыл глаза и затих, будто забылся глубоким сном.

Мамочкин был мертв. Кожевников сидел и смотрел на лицо этого славного мальчишки, так рано повзрослевшего и отдавшего свою жизнь за боевых товарищей. Старшина плакал. Он потерял сына и человека, который несколько раз уже спасал его жизнь.