Юрий Стукалин - Последний защитник Брестской крепости

— Высшему командованию было доложено, что Брестская крепость пала. Солдаты могли расслабиться и свободно разгуливать по Цитадели. Наши войска уверенно продвигались вперед, к Москве, а я волею судеб после ранения остался в караульном батальоне. Видимо, так решила распорядиться судьба.

Мы считали, что очистили Брестскую крепость, но через некоторое время стали происходить странные вещи. Кто-то убивал наших офицеров. Происходило это нечасто, но такие факты имели место. Несколько раз бесследно исчезали солдаты. Конечно, велись расследования, но ничего конкретно установлено не было. Солдаты считались без вести пропавшими, и все. Война есть война. Но я точно знал, что все это как-то связано с тем ребенком, которого я видел в катакомбах. Я сердцем чувствовал, что была тут какая-то связь. Но никому не заикался об этом, не хотел, чтобы меня подняли на смех.

Все прояснилось в начале декабря. Стоял дикий мороз, от которого мы, не привыкшие к таким холодам, сильно страдали. В одном здании был замечен вражеский стрелок. Нас подняли по тревоге, и взвод срочно направился к месту событий. Был ранен офицер СС, и, как нам по прибытии разъяснили, стрелка удалось блокировать. Русский долго держал оборону, но в итоге нам удалось его подстрелить.

— То, что мы увидели… — Толстяк запнулся, оперся рукой о стол. Дария тут же вытащила из сумочки пузырек с таблетками, достала одну и положила в рот отцу. Хорн запил таблетку минеральной водой. — Простите, — он немного стушевался, — сердце пошаливает. Так вот. Мы увидели распростертое тело русского солдата. Он был одет в тряпье. Измазанная в грязи немецкая шинель на нем была распахнута, под ней виднелась почти истлевшая советская форма. Волосы, всклоченные, грязные, висели спутанными колтунами. Обмороженные руки сжимали МП-40. Я первый подошел поближе и внимательно посмотрел на это «чудовище». Возраст солдата определить было трудно — лицо под спутанными волосами закопченное. А сам он был совсем небольшого роста и худой. Про запах, исходящий от тела, я и говорить не буду. Испытывая смесь брезгливости и жгучего интереса, я наклонился и обыскал солдата. В карманах шинели нашел несколько патронов разного калибра россыпью, немецкую зажигалку и маленький кусочек нашего шоколада. А в кармане гимнастерки нашлись замотанные в тряпицу документы. Они были попорчены водой, чернила смазались, а печати размыты. Единственным читаемым документом была маленькая книжечка — комсомольский билет. Я открыл и ахнул! С фотографии на меня смотрела симпатичная светловолосая девушка. Этого просто не могло быть! Но, присмотревшись к трупу солдата повнимательнее и сравнивая лицо с фотографией, я узрел некоторое, правда весьма отдаленное, сходство. А когда я расстегнул гимнастерку, все стало на свои места. Это действительно была девушка. Она пряталась до наступления зимы по катакомбам и убивала наших офицеров. В голове моей не укладывалось все это. Как?! Как она выжила в этих нечеловеческих условиях? Мы сами порой считали, что живем в чудовищной обстановке, а она? Оказалось, что «Фрау мит автомат» не легенда, и зря мы тогда насмехались над нашим любителем баек Гельцем.

Я взял комсомольский билет себе в качестве сувенира, пока никто не заметил. А потом мы узнали из сводок, что в тот день, когда погибла эта девушка, началось крупномасштабное наступление советских войск под Москвой. Я продолжал сражаться, потому что был солдатом. Но с того самого дня мне не давала покоя одна мысль: «Что же это за страна такая, где даже молодые девчонки так отважно сражаются с нами. Что тогда говорить о мужчинах?» И я понял в тот день, что этот поход закончится полным крахом, что Третий рейх потерпел поражение, лишь ступив на эту землю.

Толстяк замолчал, порылся в боковом кармане пиджака и бережно выудил оттуда маленькую красную книжечку. Он посмотрел на нее, как бы прощаясь.

— Когда появилась возможность приехать сюда, я ни секунды не раздумывал. Может показаться кощунственным, но я всегда хотел вновь оказаться здесь. Не знаю, почему — может, чтобы снять камень, который так давно давит мне на сердце. Комсомольский билет той девушки всегда напоминал мне о страшном прошлом и о героических людях. Он прошел со мной все кошмары Второй мировой войны, и я бережно хранил его. После войны у меня родилась дочь, — Хорн указал на Дарию. — К тому времени я повзрослел, стал на многое смотреть иначе. Я назвал ее в честь отважной русской девушки — последней защитницы Брестской крепости. Сегодня я привез документ с собой, чтобы передать в дар Музею Брестской крепости. Но из того, что я услышал и увидел здесь сегодня… Билет принадлежит вам. Это документ вашей дочери, Дарьи Степановны Кожевниковой…

Впервые за долгую речь немца лицо Кожевникова дрогнуло, губы сжались в тонкую линию, а глаза вдруг стали влажными.

Толстяк обошел накрытые столы, приблизился к нему и молча передал комсомольский билет его дочери. Седовласый ветеран осторожно принял документ и раскрыл. С пожелтевшей фотографии на него смотрела Дашка — такая молодая, веселая и беззаботная, какой он помнил ее.

Кожевников пошатнулся, и Матиас Хорн поддержал его за локоть. В зале послышались робкие хлопки, затем все присутствующие встали из-за столов и начали аплодировать, отдавая дань уважения отважному русскому солдату и его героической дочери. Матиас поискал глазами Дарию, и та подошла к ним.

— И еще, я хотел вам сказать, — толстяк запнулся, на глаза его навернулись слезы. — Вернее, хочу от себя лично и от своих товарищей попросить у вас прощения.

Кожевников оторвал взгляд от фотографии дочери, поднял глаза на Матиаса и покачал головой:

— Есть вещи, которые не прощаются.

Затем повернулся и твердой походкой вышел из зала торжеств…

Стой! (нем.)

Женщина с автоматом (нем.).