Руслан Сахарчук - Месть смертника. Штрафбат

Дорога пролегала в каком-то десятке метров от камня. У ближайшей колеи Телятин выкопал ямку для фугаса и заложил управляемый заряд, протянув шнур к себе за валун. За камнем устроился и Белоконь – он залег в сухой траве, укрытый маскировочным плащом. Остальная группа окопалась с противоположной стороны дороги. Саперскими лопатами диверсанты сняли дерн и продолбили три неглубоких ямки в сухой и жесткой земле. Они легли в эти маленькие могилки так, чтобы можно было поднимать головы и выглядывать на дорогу. Сверху их скрывали плащи, на которые свободный от земли Телятин уложил дерн с сухой и жесткой степной травой.

Все приготовления смертники закончили к восьми утра. Отправляясь на последнее задание в своей жизни, Белоконь раздобыл у особистов карманные часы. Свои роли в операции все знали. Правда, достаточно приблизительно, но больше и не нужно было. Только бы дождаться немецкого генерала, а там уж они о нем позаботятся. Это дело нехитрое.

Каждый из смертников видел фотокарточку Штумпфельда, на которой он был изображен с длинными и тонкими усами. Особисты требовали, чтобы члены группы не обращали внимания на усы и запоминали лицо, поскольку этого тараканьего атрибута у графа скорее всего уже нет. Но в памяти как назло остались одни усы. Впрочем, это было не так важно. Во всем «дольхе» только у Штумпфельда был черный сверкающий автомобиль с опускавшейся кожаной крышей – этакий символ его статуса, прочее командование ездило на простых армейских джипах. А из всех пассажиров автомобиля лишь один – генерал-полковник, увешанный крестами, лентами, значками и прочими побрякушками.

Задание, которое поначалу казалось Белоконю невыполнимым, приобрело вполне четкие контуры.

Главное, устранить объект, а дальше – уж как кривая вывезет. На территории немецкого «кинжала» стрельба и взрывы мгновенно привлекут внимание ближайших частей. Задание действительно в самый раз для смертников. Вырваться из окружения после убийства графа вряд ли возможно.

Белоконь лежал под плащом и страшно потел. Злое солнце еще и не начало нажаривать, а лежать в засаде уже стало невыносимо. Наверное, ему тоже стоило зарыться в землю. Белоконь этого не сделал, потому что валун и густая трава около него были прекрасным укрытием. Но – не от солнца. Не исключено, что ребятам с той стороны дороги гораздо комфортнее. Как бы там ни было, теперь придется терпеть до темноты. Хорошо, хоть запас воды приличный.

Чтобы не задремать на жаре, Белоконь бодрил себя мыслью, что граф может появиться в любой момент. Кроме того, по дороге мог проехать кто-нибудь еще – каждую минуту следует быть начеку. Впрочем, любое движение смертники заметили бы издалека.

В одиннадцать утра с камня шумно скатился Ковальчук. Белоконь решил, что снайпера приперло справить нужду, и он не смог терпеть до выполнения задания или просто до ночи. К подобному группа подготовилась еще ночью. Им предстояло выдержать до заката. А также пересилить голод и желание курить. Допустимо было лишь понемногу отхлебывать из фляг.

– В чем дело, боец? – спросил Белоконь, перекатываясь на спину.

Ковальчук опирался о камень и смотрел на командира бараньим взглядом. При этом он бессовестно возвышался над землей всей своей огромной тушей. Если эта тупая гора мяса так и будет тут стоять, хана всей маскировке.

– Быстро вернулся на свое место, гаденыш! – прошипел Белоконь.

Для внушительности он приподнял над собой своего нового «папашу». Стрелять он, понятное дело, не собирался – любой выстрел среди чистого поля привлечет внимание немцев.

Ковальчук постоял еще немного, держась за камень, затем нашел в себе силы и заговорил:

– Камень ночью немного остыл, теперь снова раскаляется.

Белоконь впервые слышал его голос после памятного тоста на веранде особистов. Странный голос.

– Придется терпеть, – сказал Белоконь.

Ковальчук не двигался. Стараясь говорить как можно спокойней и убедительней, Белоконь произнес:

– Ночью что-нибудь придумаем. Наложим на тебя дерна…

– Там пекло, командир, – измученно произнес Ковальчук. – Я до ночи не вытерплю, у меня сердце слабое.

– Будем надеяться, что наш генерал появится раньше. Больше ничем тебе помочь не могу. Нам нужна эта снайперская точка, слышишь? Теперь марш наверх! Тебя могут заметить с вышки, твою мать!

– У меня слабое сердце, – повторил Ковальчук.

– Через два часа тебя сменит Гвишиани. Потерпи два часа… Да что я тебя уговариваю, идиот?! Наверх! Живо!

Белоконь щелкнул переключателем «папаши» и недвусмысленно направил автомат в живот гиганту.

– С-саботаж задания? – прошипел он так, что даже ему самому стало ясно, что сейчас он выстрелит. Хотя не собирался.

Ковальчук тоже это понял.

– Два часа, командир, – сказал он прежним голосом. – Я постараюсь.

Он забрался на камень и заворочался там.

Белоконь вернулся в прежнее положение на живот, скрежеща зубами.

Ковальчук – снайпер?! Да он чертов недоносок! Из-за него все может сорваться в последний момент! А Белоконь ему пообещал смениться с Гвишиани! Он-то, командир, о чем думал, когда это брякнул? Среди бела дня выкапывать из земли горца, загонять его на камень с винтовкой, потом закапывать Ковальчука, которому наверняка еще и яма Гвишиани окажется мала…

Через два часа о таком маневре уже не могло быть и речи.

Все это время Ковальчук тихо постанывал на своем месте, ворочался и громко хлебал воду, а Белоконь думал, что сейчас возьмет нож и перережет ему глотку. Конечно, этих звуков не могло быть слышно у немцев – там вряд ли можно было бы услышать даже их разговоры и окрики. Ветер иногда приносил звуки из рощи с противоположной стороны дороги, но то был грохот тяжелой техники, а если уж голоса, то пронзительные вопли.

Из рощи на дорогу выехали автомобили. Они подняли целый столб пыли, в которой невозможно было разглядеть, что это за транспорт. Но явно не одинокое авто фон Штумпфельда.

Белоконь приказал Телятину и Ковальчуку лежать и не рыпаться, притвориться мертвыми, иначе он их сам поубивает. Телятин, правда, и без того не подавал поводов для тревоги. Но мало ли, что ему взбредет. Рванет фугас не вовремя – и конец операции, можно стреляться. Поэтому Белоконь не поленился лишний раз напомнить ему о необходимости схорониться. Телятин ответил в духе, что все путем, он в порядке и понимает ситуацию. Ситуацию понял даже Ковальчук – он перестал возиться и стонать и тихо лежал в своем углублении на камне. С противоположной стороны дороги, где Белоконь назначил старшим Гвишиани, все было спокойно. Белоконя немного волновал непривычный к засадам Лысенко, но он, кажется, вполне нормально чувствовал себя в земле. Возможно, просто спал.

По дороге прошла колонна из пяти грузовиков. За ними – мотоциклетки. Хорошо скрывшихся диверсантов не заметили. Смертники некоторое время глотали выхлопной дым и пыль из-под колес, но они стоически перенесли эту напасть.

К семи вечера жара стала спадать. Август как-никак. В июне палило бы до десяти-одиннадцати, и от группы в итоге остались бы лишь сварившиеся в комбинезонах тела.

Штумпфельд в этот день так и не появился. Его можно было ожидать и ночью, поэтому смертники могли себе позволить только небольшую передышку – когда солнце закатилось и стало окончательно темно. Остальное время следовало оставаться на местах. Выставлять часовых Белоконь не планировал. Со своей стороны дороги он сам не собирался спать, ему хватило дневной дремы, а с противоположной – надеялся на Гвишиани и Смирнова.

Там, откуда они пришли к камню, немецкие позиции вновь освещались ракетами и прожекторами. В рощице с противоположной стороны – примерно на таком же расстоянии – между деревьями горели костры и мелькали автомобильные фары. Вся эта иллюминация делала место засады смертников средоточием тьмы.

Белоконь поднялся, сбросил плащ и немного походил, разминаясь. Казалось, будто вместо одежды он закутан в промасленные и просоленные тряпки.

– Командир, ты как? – спросил Телятин. Он тоже поднялся, но даже в темноте было видно, что он двигается куда живее.

– Нормально, – ответил Белоконь. – Вообще-то не думал, что лежать на одном месте окажется так сложно.

– А! Это ерунда, пустячное дело. Денек на солнышке, да на сухом месте… Я вот однажды в болоте неделю на одной точке сидел. Вот это была сложная засада. У меня с тех пор ноги гниют…

– Откапывай остальных, – поручил Белоконь. – Только аккуратно, им еще долго в тех же ямах сидеть.

Телятин – пригнувшись, хоть в этом сейчас и не было надобности, – перебежал на ту сторону дороги.

Белоконь заглянул на камень. Он хотел похвалить Ковальчука за выносливость и пообещать, что завтра загонит наверх строптивого Гвишиани – пусть тоже прожарится немного на этом жертвенном алтаре. Но когда Белоконь протянул руку и со словами «Заснул, снайпер?» стянул с Ковальчука плащ, в лицо ему шибанула приторная трупная вонь. Он отшатнулся и от неожиданности сел на землю.