Руслан Сахарчук - Месть смертника. Штрафбат

– Чертово положеньице! – говорил Белоконь. – Хоть иди к немцам и спрашивай, где, мол, граф ваш шляется, почему задерживается? Времени нет. Группы нет. Хана.

Смирнов пил из фляги – на этот раз просто воду – и отвечал совершенно безмятежно, будто на прогулке:

– Поменьше напрягайся на этот счет, дорогой товарищ. Я твоя группа, и другой такой группы тебе в жизни не собрать, ты уж мне поверь. Толпа в шесть человек нужна только из расчета на естественные потери при прохождении линии фронта. Считай, что такие потери и выкосили наши ряды. Да, ты не уследил, да, два дезертира ушли. Если бы ты их зарезал, на конечный результат задания это бы не повлияло. Конечно, если бы мы и так не числились у особистов трупами, за дезертиров тебя самого бы расстреляли. Считай, что тебе повезло.

– Хорошенькое везение! Из-за такого вот везения я здесь и оказался. Генерал-майор Никольский больше всего ценил во мне именно это качество.

– Теперь видишь, насколько он был етицки прав?

– Угу.

– Никого особо ценного мы не потеряли. Телятин разве что мог пригодиться. Но обойдемся и без этого психа. Спасибо и на том, что он просто тихо ушел, а не провалил засаду какой-нибудь выходкой… У тебя сейчас главное сокровище – это я.

– Я бы ждал этого чертового фашиста, даже если бы остался один, – сказал Белоконь. – И прикончил бы его, чего бы мне это ни стоило. Я не могу иначе, от выполнения задания зависит дальнейшая жизнь самых дорогих мне людей.

– У меня тоже, Конский, у меня тоже. Но я, как видишь, не раскисаю. И ты не раскисай, нам еще дело делать. Не рассчитывай, что добрый дядя Миша все сделает сам, ты мне тоже пригодишься.

По своей сути план не изменился: остановить машину взрывом и действовать по обстановке. Фугас решили не использовать. Заряд на всякий случай оставили на прежнем месте, но Смирнов собирался останавливать авто гранатами. Белоконь должен был активно поливать машину свинцом – не дать пассажирам разбежаться. Дальнейшее, как сказал Смирнов, дело техники. Все было просто, и стало непонятно, что всего сутки назад здесь делала такая толпа народа, когда хватило бы и двух человек с автоматами.

Второй день ожидания завершался гораздо легче, чем первый. Штумпфельда все не было, хотя место для засады было выбрано вполне подходящее. Смирнов еще раз основательно изучил схемы маршрутов графа и еще раз пришел к этому выводу.

Перед глазами Белоконя появлялись лица его детей и Люси. Их будущее теперь зависело от прихоти немецкого генерала. Как могло сложиться такое нелепейшее положение? Белоконь не мог бы ответить, как, но он не обманывался насчет «почему». Лишь по его вине.

В восемь вечера Белоконь не выдержал и закурил. Он прикончил папиросу в три затяжки – едва ли за такой короткий срок дымок посреди степи успел привлечь чье-нибудь внимание.

– Послушай, Миша, – сказал Белоконь после этого, – а тебя не очень смущает вся эта ситуация? То, что случилось с группой? С Лысенко вот…

– Он предатель, – откликнулся Смирнов. – Никакой пощады предателям. Разгромим и уничтожим врага до последней капли крови.

– Это в общем. А как быть со своими?

– Это у меня спрашивает человек, который пытался удавить начальника особистов собственной дивизии.

Надолго замолчали. Наконец Смирнов заговорил:

– У меня такая работа, – сказал он. – Чаще всего я не знаю, для чего нужно каждое конкретное задание. В стратегические, а уж тем более тактические детали меня обычно не посвящают. Но я знаю, за что я воюю в целом. Понимаешь?

– Кажется, да.

– Я воюю за родину, за землю, за то, чтобы мы могли мирно жить и растить детей на своей земле. Лишь это важно: знать главное. Тогда на все препятствия на пути к большой цели смотришь лишь как на препятствия. Как на враждебные происки. Например, Лысенко. Он открыто ушел из группы – и поставил под угрозу выполнение важного задания, которое, глядишь, на один шаг приблизит нас к победе. Это не Телятин и не Гвишиани – оба смылись ночью, и у обоих хватит сноровки не попасться немцам хотя бы сутки. А с нашим чемпионом было другое. У него просто не выдержали нервы. Значит, он – препятствие, мешающее нам сделать шаг к победе. Значит, он такой же враг, как любой фашист. И даже более опасный, потому что сейчас может причинить больше вреда, чем любой рядовой фашист.

– Я тебя понял, Миша, – сказал Белоконь. – Большое спасибо.

– Пожалуйста. Я не договорил. Если у тебя возникают какие-то сомнения и тебя гложут странные мысли, думай об общем благе, и все станет на свои места. О большой цели. Малые жертвы на пути к ней – это нормально. Чем больше мы их принесем, тем быстрее придем к победе. Здесь то же самое, что и со строительством коммунизма – нужно двигаться, переступая через отдельных людей, к общему светлому будущему.

– Ясно. Ничего другого я и не ожидал.

– У тебя другое мнение? Мой тебе совет на будущее – держи его при себе.

– Да держу, держу… Считаешь, что у нас есть будущее?

– Конечно. Вот выполним задание и будем прорываться к своим. У нас для этого есть все необходимое.

– Но мы ведь не должны вернуться…

– Не должны мы, а! А кто нам запретит? Вернемся героями – глядишь, живыми не похоронят. Еще куда-нибудь отправят. У меня, Конский, вся жизнь такая. С самого плевого задания возвращаешься – языка взять, да просто пощекотать немцев, – а тебя тут же к особистам волокут – за каждую минуту отчитываться. Не знаешь, чего нам тут не хватает?

– Спирта? – спросил Белоконь наугад.

– Нет, не спирта. На задании не пью и тебе не советую. А не хватает нам какого-никакого самолета. Глядишь, ночью бы фашистские позиции перелетели. У них там, правда, зенитчиков, что вшей на красноармейце…

К девяти вечера, когда Белоконь уже потерял последнюю надежду встретить на этой жуткой пустынной дороге хоть какого-нибудь графа, когда все ближе подкрадывалась безнадега, когда солнце выжгло тело до полного безразличия к дальнейшей судьбе, когда закончились папиросы, а воды осталось на пару глотков, от рощи отделился автомобиль.

Начинало смеркаться, но было еще достаточно светло. Автомобиль светил фарами – и даже по ним было видно, что это не армейский внедорожник, а роскошная генеральская машина. Белоконь едва удержался от стона облегчения. Вот он, родимый! «Люся, Ирочка, Света, Славик, я вас не подведу! – мысленно кричал он. – Только не теперь!»

В последний момент Смирнов передумал использовать гранаты.

– Какого черта! – сказал он. – Возьмем их так. Главное, следи, чтобы никто не ушел, слышишь?

– Слышу-слышу, – откликнулся Белоконь, сжимая автомат.

Автомобиль быстро приближался. Когда он был в сотне метров от камня, Смирнов выскочил на дорогу – в освещенное фарами пространство. В авто Смирнова заметили не сразу или просто не успели принять решение. А потом было уже поздно.

Смирнов расставил ноги, поднял автомат и выпустил длинную очередь по лобовому стеклу.

Белоконь успел подняться на одно колено и тоже держал генеральский транспорт на прицеле. В первые секунды стрельба его оглушила.

Одна фара погасла, автомобиль съехал на обочину и остановился. Несмотря на то что Белоконь внимательно следил за происходящим, он едва не упустил самого главного. Дверца с противоположной стороны машины распахнулась, и оттуда на четвереньках выбралась какая-то фигура. Белоконь заметил выжившего, только когда он поднялся и с места припустил по дороге в сторону рощи. За ним!

Смирнов уже был возле машины. Белоконь промчался мимо него.

– Брось плащ, клоун! – крикнул ему вслед разведчик.

Слова дошли до Белоконя не сразу, но руки откликнулись на них мгновенно – он сбросил мешавший бежать плащ и побежал гораздо быстрее.

Это настолько отчетливо напоминало погоню за фашистским офицером, которому Белоконь собирался отрубить голову, что во время бега вместо автомата он чувствовал в руках топор. Поэтому Белоконь так и не воспользовался оружием по назначению.

Убегающий от него человек не кричал – берег дыхание. Спереди доносилось только неясное бряцание. Белоконь вдруг понял, что звенят многочисленные награды, которыми увешана грудь беглеца. Он гнался за самим генерал-полковником фон Штумпфельдом. Однако бегал граф неважно – не в пример пресловутому офицеру-аисту. Если бы генерал теперь рванул так же, то уже через пару минут уже был бы у спасительной рощи. После утомительного и голодного двухдневного пекла Белоконь сильно потерял в скорости.

Фон Штумпфельд был невысокого роста, с круглой блестящей от пота лысиной на непокрытой голове. Белоконь догнал его – все-таки догнал! – и, вложив все силы в последний прыжок, повалил генерала на дорогу. А затем обрушил на круглую лысину приклад «папаши». В запале Белоконь бил графа снова и снова – он не обращал внимания на брызги и не остановился, даже когда вместо округлого затылка месил его разлетающееся в стороны содержимое.

Смирнов за руки оттащил Белоконя от трупа.