Петр Игнатов - Голубые солдаты

— Ты же, Коля, белорус, а украинский знаешь.

Колесов улыбнулся.

— Беларусь и Украина — сэстры ридни. Наши Березина и Десна с Днепром сливаются.

— И я люблю Украину, — заметила Галя. — До чего же песни хорошие там!

— А у меня в Киеве родственники есть, — неожиданно сообщил Рязанов.

«Вот это как нельзя кстати!» — мелькнуло у меня в голове, и я поинтересовался, кто они, его родственники, и сколь близко его родство с ними.

— Тетка родная, — ответил Рязанов, — сестра матери. До замужества и мать моя в Киеве жила. Тетя Клава — учительница, а чем теперь занимается, не знаю.

— Так, может, она эвакуировалась? — вставил Бодюков.

Рязанов пожал плечами.

— Может быть, конечно, и так.

— А как, по-твоему, могла бы она помочь нам? — допытывался я.

— Если осталась там, то поможет, — убежденно заверил Рязанов. — В гражданскую войну петлюровцы расстрелять ее хотели за связь с большевиками, но друзья-подпольщики помогли ей бежать из тюрьмы. Мать рассказывала мне, что тетя Клава одной из первых киевлянок в комсомол вступила.

«На всякий случай будем иметь ее в виду», — решил я.

— Не сомневайся, Валентин Петрович, головой ручаюсь, — продолжал Рязанов. — Я ведь и адрес знаю. Только бы в Киеве она сейчас была…

— Учти, Вася, я буду докладывать об этом полковнику Теплову.

— Докладывайте. Уж кто-кто, а Клавдия Петровна нас не подведет.

Подготовка к операции велась несколько дней. Никто в школе, кроме Теплова, майора Данильцева, начальника особого отдела и, разумеется, моей группы, не знал о ней. На некоторое время, возможно даже длительное, нам предстояло играть роль людей, оставшихся на территории, оккупированной врагом, из-за враждебного отношения к Советской власти. Что и говорить, неприятная роль.

В темную ветреную ночь нас перебросили на самолете в глубокий тыл противника. Район высадки лежал среди лесов и болот, примерно в шестидесяти километрах северо-западнее Киева, между реками Здвиж и Ирпень. Хотя нас снабдили настоящими паспортами со штампами и печатями оккупационных властей, мы старались не попадаться на глаза ни гитлеровцам, ни полицаям, поскольку документы были оформлены на «мертвых душ». На дорогу от места высадки до Киева ушло двое суток. Днем мы отсиживались среди торфяных болот, а по ночам двигались на юго-восток, держась подальше от большаков, проселков и населенных пунктов.

На третий день, утром, смешавшись с сельским людом, который вез на городские рынки всякую снедь, мы вошли в столицу Украины со стороны Беличей, что лежат между железной дорогой Киев — Коростень и шоссе Житомир — Киев.

В кацавейке, широкой юбке, повязанная цветастым платком, и в стоптанных сапожках, Галя ничем не отличалась по внешнему виду от сельских девчат. Колесов, круглолицый, с обросшими колючей щетиной щеками и подбородком, обряженный в телогрейку, высокую баранью шапку и грубошерстные штаны, вобранные в чеботы, смахивал на «дядьку», прибывшего «у мисто дегтю купуваты». Он то и дело завязывал разговоры с селянами и, пересыпая свою речь смешными присказками, чувствовал себя среди собеседников как рыба в воде. Рязанов изображал из себя парубка, искалеченного хворобой, и искусно прихрамывал на левую ногу. Мы с Бодюковым — оба в старых ватниках, полотняных сорочках и дырявых кирзовых сапогах, с небольшими торбами за плечами — походили на сельских жителей, прибывших в город наниматься на работу.

Нам везло. Никто ни на окраине, ни в самом городе нас ни разу не задержал, хотя на улицах встречалось много и полицаев и немцев.

Так вместе с селянами мы очутились на базаре.

— Ну, Вася, иди к тетке, узнавай, в городе ли она, — сказал я Рязанову, — а мы потолкаемся тут, благо что базарный день. Когда вернешься, ищи нас в мясном ряду.

— А вдруг облава случится? — спросил он.

— Тогда будем ждать тебя у Днепра, на Владимирской горке…

Через полтора часа Рязанов вернулся вместе с невысокой полной женщиной в легком сером пальто и темной косынке, из-под которой выбивались тронутые сединой волосы. Подходить к ней сразу всем было рискованно. Поэтому, пока я разговаривал с ней, Бодюков, Колесов и Галя продолжали слоняться от ларька к ларьку в толпе покупателей, а Рязанов, отойдя в сторону, следил за тем, не обратит ли кто подозрительного внимания на меня и на мою собеседницу.

Клавдия Петровна держалась свободно, и в ее больших черных глазах не было ни тревоги, ни страха.

— Я сделаю все, что в моих силах, — сказала она мягким голосом, с той улыбкой, которой встречают добрых друзей. — Васю я пристрою у себя, а остальных — у знакомых и родственников. Квартира у меня просторная, можно было бы приютить всех, но вы, конечно, понимаете, этого делать нельзя. Соседи, дворник… К тому же в доме поселилось несколько немецких офицеров. Слишком много посторонних глаз. Задерживаться здесь, на базаре, тоже нельзя. Я поочередно разведу всех. Вася сам пойдет ко мне. Вы с девушкой отправляйтесь к памятнику Богдану Хмельницкому и ждите меня там. Другие два пусть следуют за мной на некотором расстоянии. Определю их, потом вернусь за вами к памятнику.

— Договорились! — кивнул я.

— Ну вот пока и все, — снова улыбнулась она. — Связь с вами и остальными установит Вася. Я сообщу ему адреса. Пора уходить.

Подождав, пока я переговорил с Колесовым и Бодюковым, Клавдия Петровна направилась с рынка в сторону Днепра. Николай и Борис последовали за ней на расстоянии около полуквартала. Вася заковылял в противоположную сторону, а мы с Галей пошли по Крещатику…

К вечеру все мы были размещены по квартирам у гостеприимных и вполне надежных людей. Они не были подпольщиками и не имели связей с народными мстителями. Никто из них, кроме Клавдии Петровны, не знал правды о том, откуда и зачем мы прибыли в Киев, но, поскольку нашим «квартирмейстером» была их близкая родственница, отрекомендовавшая нас в качестве Васиных друзей, бежавших вместе с ним из плена и вынужденных скрываться, мы нашли у них временное убежище. В тот вечер Рязанов побывал у каждого из нас, и таким образом связь между членами группы была установлена. Чтобы не злоупотреблять гостеприимством людей, приютивших нас, и не накликать на их головы беды, я на следующее же утро отправился на явочную квартиру, адрес которой сообщил мне накануне вылета с Большой земли начальник особого отдела нашей школы. Явка находилась невдалеке от пристани в недавно открывшейся частной гостинице с кафешантаном. Как и положено в подобных заведениях, в небольшом вестибюле, у входной двери, стоял швейцар в ливрее — огромный, пышноусый, с окладистой седой бородой.

Едва я переступил порог, эта туша двинулась на меня и рявкнула густым басом:

— Куда прешься, мазница?

Кроме нас двоих, в вестибюле никого не было.

— Дядя Терентий? — спросил я.

Швейцар остановился, сурово сдвинул брови к переносице.

— Проваливай отсюда поскорее, не знаю я таких племянников.

— Ну что вы, дядя! — промолвил я с обидой. — Я же Гриша, сын вашей сестры Горпыны. Не узнаете? Из Борисполя.

Глаза старика сощурились, подобрели. Быстро оглянувшись по сторонам, он улыбнулся.

— Погоди, дай разгляжу. Неужто и впрямь Гришка?

— Он самый, ей же богу! — подтвердил я. — Приехал работы искать…

Швейцар снова оглянулся, затем, кивнув на лестницу, сказал:

— Второй этаж, номер двадцать шестой. Стучать три раза. — И поторопил: — Давай, давай быстрее.

Двадцать шестой номера находился в самом конце длинного полутемного коридора. На мой стук из-за двери откликнулся мужской голос:

— Да, да, войдите!

Когда я вошел в номер, навстречу мне с дивана поднялся высокий мужчина в полосатых черных брюках, черной жилетке, с галстуком-бабочкой на крахмальном воротнике. Волосы, зачесанные кверху, узкие усики и бородка клином придавали его приятному лицу какую-то старомодность. Окинув меня взглядом с головы до ног, он спросил высокомерным тоном:

— Что вам угодно?

— Мне нужно видеть господина Калошина, — ответил я.

— Вы хотите сказать, коммивояжера фирмы Жигарева?

— Вот именно! Я из Борисполя.

— Что же вы задержались?

— Родственницу встретил.

— И как она вас приняла?

— Замечательно.

Калошин протянул мне руку.

— Ну, здравствуйте. С благополучным прибытием. Товарищ Игнатов, не так ли?

— Валентин Петрович, — представился я.

— А я Сергей Михайлович, — назвал себя Калошин и, снова оглядев меня, неодобрительно покачал головой. — Наряд у вас, с конспиративной точки зрения, не выдерживает никакой критики. Разве можно являться в таком деревенском виде сюда, в гостиницу? Не только шпик, но любой самый тупоумный полицейский заинтересуется, зачем это такому вахлаку понадобилось завернуть в кафешантан, где по вечерам развлекаются немецкие офицеры.