Сергей Арсеньев - Ленка-пенка

   Сегодня с утра мы попрощались с нашим домом и с работниками столовой, которые полгода три раза в день кормили нас. Даже зимой, когда так не хватало продуктов, нас всё равно кормили. В январе, я помню, ещё когда мы детсадом были, столовая дважды закрывалась. Не из чего готовить было. Но для нас еда находилась, нам всё равно что-то варили. Нашу еду две молодые девушки, школьницы, наверное, на саночках привозили. Завтрак у нас в восемь был, так ещё же и приготовить его время нужно. Так что эти девушки продукты для садика на весь день часам к шести привозили. Сейчас тепло, солнышко, страшно тот ужас вспоминать. Ночь, мороз, ветер, сугробы, трупы прямо на улице. А они вдвоём идут через всё это и тянут, тянут за собой санки с продуктами для детского садика. Я давно этих девушек не видела уже, продукты ещё с марта на автомашине привозить стали. Но всё равно спасибо им, этим незнакомым девушкам.

   Попрощавшись со всеми, мы на Финляндский вокзал приехали. Сами приехали, на трамвае. Там нас зарегистрировали, покормили обедом, и выдали сухпай на дорогу. Упаковки с сухпаем старшие мальчишки понесли, по двое на каждую коробку.

   Дальше был поезд, станция, причал, и вот мы уже плывём по Ладожскому озеру. В смысле, идём. Мишка обязательно поправил бы меня и сказал, что плавает дерьмо. Мишка.

   Прощай, Ленинград! Прощай, мой любимый город. Вернусь ли я когда-нибудь обратно? Нет! Вернусь! Я вернусь, обязательно вернусь! Ведь у меня есть Лёнька! Я написала ему, что уезжаю в неизвестность, но при первой же возможности сообщу ему свой новый адрес.

   Мы в трюме сидим, на деревянных лавочках. Справа от меня Арсений, слева Саша. Иллюминаторов нет никаких, на потолке горит несколько слабых электрических лампочек. И дети, много детей. Весь трюм заполнен детьми. Тут не только наш детдом эвакуируют. Пахнет свежими опилками, наверное, это новый катер. Мы пока грузились, я его осмотреть снаружи успела.

   Кораблик наш весь деревянный, на корме надстройка, на ней зенитный пулемёт. На носу небольшая пушечка, около неё краснофлотцы стоят курят. Нас не сразу погрузили, мы в очереди ждали ещё минут десять, пока другой детдом грузился. А за нами в очереди ещё какие-то дети были, человек сорок. Наверное, специальный детский эшелон на той стороне формировать будут.

   Пока стояли, видела, как у тех детей, что за нами были, два мальчишки-обалдуя уронили за землю коробку сухпая, которую держали вдвоём. Причём они ухитрились уронить её так, что она одним углом в лужу упала, рыжему мальчишке брызгами белую гольфу на ноге испачкала. Воспитательница ругала этих мальчишек, они что-то лепетали ей в ответ, а я пыталась вспомнить, где я этого рыжего видела. Знакомое лицо, видела ведь его уже, точно видела.

   Так и не вспомнила, нам погрузку объявили. А сейчас этого рыжего тут нет с нами в трюме. Либо я не вижу его. Может, он на палубе остался? Кто же это такой, почему его лицо кажется мне столь знакомым?

   БАЦ! БАЦ-БАЦ-БАЦ!!

   Пушка. Пушка у меня над головой неожиданно ожила и начала стрелять. Вот к ней и пулемёт с кормы подключился, а корабль начал заваливаться на бок.

   БУБУХ!!!

   В борт нашего кораблика ударила волна и нас очень так неслабо тряхнуло. Арсений судорожно вцепился в меня единственной рукой, Сашка говорит, что всё будет хорошо, а с палубы доносится мат краснофлотцев и чей-то восторженный рёв: "Всосал, гадюка?!!".

   Слышу, как кроме наших пушки и пулемёта стреляет кто-то ещё недалеко. Может, наш кораблик сопровождают другие? Я заметила, там чуть дальше у причала ещё несколько катеров стояло. На них не грузили никого, слишком они были маленькие. Но зенитные пулемёты на них, кажется, установлены были.

   БУМ!! Треньк! Уй!!!

   Сашка!!!

   С палубы доносится крик: "Санитара!", а Сашка... У него из головы торчит щепка. Кровь стекает ему по лицу, заливает глаза и капает на меня. Сашка!!

   Но он жив и даже как-то не сильно беспокоится. Сам, своей рукой нащупал щепку у себя в голове и вытащил её. Кровь потекла сильнее, прямо ручьём, а Сашка вертит в руке окровавленную щепку и с изумлением её рассматривает.

   Подскочила Елена, у неё на боку наша медицинская сумка. Она быстро осмотрела Сашину рану и успокаивает нас. Ничего страшного, просто сильно рассечена бровь. Никакой опасности нет.

   Елена достала бинты, вату, баночку с перекисью водорода. Говорит, что надо зашивать, но сейчас не до того, да она и не умеет. На берегу обязательно сразу в медпункт. А пока просто бинтуем Саше голову. Я помогаю, держу тампон пока Елена обматывает Сашку бинтом. Тот шипит от боли, но молчит. А ничего, красиво так. Ну, прямо вылитый раненый красный командир у нас с Еленой получился, хоть в кино снимай.

   Бой же наверху всё продолжается. Несколько раз падали бомбы, один раз довольно близко, нас опять тряхнуло. В палубе над нашими головами круглое отверстие, оттуда дневной свет проникает. Наверное, шальная пуля попала. Хорошо, не задела никого, только Сашке щепкой едва глаз не выбила.

   Ой, а если бы правда в глаз? Как бы он тогда?

   Но всё, это в последний раз. Осталось дотерпеть только этот бой и всё, больше никаких обстрелов и бомбёжек. На берегу фашисты нас уже не достанут!

   Пушка наверху закашляла особенно часто, мат, ор, пулемёт на корме бьётся в истерике и выдаёт длиннющую непрерывную очередь. А ствол так у них не расплавится?

   Кораблик опять стал заваливаться набок, резко меняя направление движения. Вижу, как в палубе, которая для меня потолок, быстро-быстро появляется цепочка круглых отверстий.

   Только бы не попал!..

Солнце. Я очень люблю солнце. Наверное потому, что я рыжий. У нас в семье ни у кого не было рыжих волос, только у меня. У всех остальных волосы были обычные, русые. Странно, верно? У всех волосы русые, а я, самый младший, рыжий. И веснушки у меня весной высыпают. Сейчас их уже почти не заметно, а в марте много было. Но я ничуть не огорчаюсь этому. А Валька Рюмина - просто дура. Говорит, что веснушки - это уродство и с ними нужно бороться. Зачем?

   Как хорошо лежать в траве, и через ресницы жмуриться на ласковое майское солнце! Мама, пока была жива, рассказывала мне, что я даже когда был совсем маленьким, уже любил солнце. Я всегда улыбался в коляске, когда мне на лицо падал яркий солнечный луч.

   Помню, как до войны я очень жалел, что в моё окошко солнце так редко заглядывает. Во-первых, небо у нас чаще было затянуто тучами, чем голубое. Город у нас такой, совсем не как эта Тальменка, куда нас привезли. В Тальменке-то всё время солнце, а в Ленинграде вечно что-то капает с неба, а под ногами что-то хлюпает. Нет, я не жалуюсь. Свой город я люблю, он очень красивый. И ни за что не соглашусь насовсем переехать в эту Тальменку. У нас лучше. Мне лишь хотелось бы, чтобы солнца в Ленинграде было бы побольше и почаще.

   Второй причиной того, что солнце являлось редким гостем в моём окне, являлось то, что это окно выходило во внутренний двор. Дом у нас был шестиэтажный, а мы жили на третьем этаже. Дворик совсем крохотный и дом напротив солнышко загораживал. Летом солнышко могло заглянуть ко мне только с девяти до одиннадцати утра. Если туч на небе нет, понятно.

   Ну, ничего, ничего. Война почти закончилась, ничего. Наши уже в Берлине, по всем подвалам ищут вонючку Гитлера. Как жаль, что убить его можно будет только один раз! Вот закончится война, вернётся Колька и заберёт меня отсюда обратно в мой любимый Ленинград. И мы с ним станем там жить вдвоём. А потом Колька женится и у меня будет племянник. Я его стану водить по городу и показывать, что где было до войны и что разбомбили фашисты. Город же мы обязательно восстановим, сделаем его ещё лучше, чем было. Я буду гулять со своим племянником, мы с ним в парк пойдём, на аттракционы, в зоосад пойдём, мороженое кушать будем.

   Зоосад. Мороженое.

   Я не очень хорошо помню тот день, ведь я тогда был совсем мелким, но вот мороженое запомнил. Помню, с утра ярко светило солнце, и бабуля заставила меня жёлтую панамку надеть, а я эту панамку терпеть не мог. Мне казалось, что в ней я выгляжу глупо, и люди смеются, глядя на меня. Потом мы с бабулей поехали в зоосад, она купила мне мороженое и я его ел. Потом я выпросил у бабули ещё одно мороженое, а бабуля ушла покупать билеты. И пока она ходила, я мороженое скормил маленькой смешной собачке с большими ушами. Бабуля вернулась, а мороженого уже нет. Я прошу ещё одно, а бабуля не покупает, говорит, горлышко простудишь, и суёт мне какой-то пирожок, не помню уже с чем. А я ведь второе мороженое не ел, я собачку угостил им. Но объяснить я это почему-то не мог. Мне было очень обидно, и я громко ревел. Люди идут мимо меня и улыбаются, а я всё реву и реву. Вот, это почему-то запомнил. А потом мы прошли в зоосад, было объявление по радио, и началась какая-то непонятная мне суета. Я ведь маленький был и глупый. Тогда я даже не понимал, что это такое - война.