Владимир Осинин - Полк прорыва

В ущельях белели длинные бараки. Возле них росли тощие деревца, — они цвели, и, казалось, присыпаны снегом, немного розоватым.

Солдаты стали смотреть не на бараки, а на эти деревца, и на лицах у всех была улыбка, будто их встречали здесь старые друзья.

Шорников взглянул на Сорокина.

— Случается и такое! — улыбнулся майор.

Утром они проснулись и вышли на крылечко маленького тесового домика. Из-за высот доносилась громкая музыка — из одного дребезжания и визга. Потом послышался голос, тоже визгливый и ойкающий, и трудно даже разобрать, кто это говорил, женщина или мужчина. Но пытались говорить на русском языке.

Сорокин предложил Шорникову сигарету, они закурили и стали смотреть на горизонт, из-за которого должно бы показаться солнце. Вершины гор были красные, а ущелья черные, и все казалось очень ярким, как на восточных картинках.

Когда совсем посветлело и стало видно еще дальше, они увидели: вдали надо всеми вершинами возвышалась самая главная гора, огромная и бурая.

— Семиглавый змей! — сказал Сорокин.

Из-под восходящего солнца сверкало кремнистое чудовище. Поднимало головы — раскрыты черные пасти. Кажется, сейчас оно повернется, загрохочет и станет извергать пламя. И поползет. И тогда Иванушка взмахнет мечом и отрубит ему все головы. Будто в той сказке, которая даже в детстве представлялась только сказкой.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Самолет идет высоко — вдоль границы. Она была справа, четко вырисовывались вышки. Воздух прозрачный, смотришь на все как через увеличительное стекло.

Редкие дороги и тропы, будто брошенные канаты. Кое-где они петляют, скручиваются узлами. Домики — плоские, как разложенные ящики разных форматов. А люди под крылом самолета представляются просто точками. Если же они вдали, то словно чурбанчики из спортивной игры «городки», когда их поставили солдатиками.

Шорников не отрывался от иллюминатора.

Пески, пески… Каменистые отроги.

Когда самолет разворачивается, слегка изменяя курс, крыло приподнимается, и все там, на земле, смещается, становится видно еще дальше. Темные хребты, поросшие лесом, а ущелья кажутся траншеями — ходами сообщения.

Дюны и дюны — желтое море. Отдельные гладкие взгорья, напоминающие черепа.

Голые отроги, ощетиненные, как руины. А какие-то ямы напоминают кратеры потухших вулканов или шахты для межконтинентальных ракет. И опять пески. Выровнено, как на полигоне.

И уже трудно определить, где пролетает самолет. Может, над песками Африки, где генералы из НАТО арендуют полигоны, или над штатом Алабама, может, над островами Тихого океана, которые будут столетиями мертвы после испытания там атомных и водородных бомб. Дрожат клепаные крылья самолета, разрубают пополам солнце. Оно бледное. Но бледное солнце сильнее жжет, и внизу, наверное, пекло.

Самолет сделал разворот, солнце оказалось где-то сбоку, его совсем не видно. А граница и все, что там, за ней, осталось позади.

Шорникову вдруг показалось, что летит он над зелеными просторами и не на самолете, а птицей, с каким-то журавлиным косяком, и в небе не гул турбин, а гортанный клич: «Кур-лы, кур-лы». Летит над белыми рощами, синими озерами, и под крылом уже самый дорогой для него город. Белые, как айсберги, небоскребы нового Арбата.

…Самолет качнуло, колеса загрохотали по бетонке Н-ского аэродрома. Можно ступить на землю и услышать перезвон жаворонков.

Люди! Знаете ли вы, что такое счастье?!