Отец лжи - Володя Злобин

Как, уже утро?

Зима, темно... по окну не распознать время. Может, ночь? Не хочется включать телефон. На него опять что-нибудь накидали. Нет, ещё рано. Ещё можно поспать. Главное не вслушиваться, как в снегу забуксовала машина. И это не чьи-то шаги, – это ветка сцепилась с трубой.

Неужели утро?

Сейчас войдёт мать, зажжёт свет, скажет: "Вставай, опоздаешь!" – а ведь уже два месяца вставалось до её прихода. Оглянешься во сне, вздрогнешь и откроешь глаза...

– Вставай, опоздаешь! – в комнате только её рука.

Дальше – ванная, из которой выгонят криком: "Опять засел!? Завтрак на столе!". Засел... будто дело в кишечнике. Проснувшийся телефон трясётся. Под шум воды нужно смыть все сообщения. Однажды от мокрых пальцев телефон закоротит, он заест и сломается, оставив сердце в блаженном неведении. Тогда исчезнет утреннее оцепенение в согбенной позе, а следом надоевший кухонный расспрос:

– Почему лицо красное? Давление? Опять полночи в телефоне просидел!?

Приходится отнекиваться, пожимать плечами, врать:

– Да всё нормально.

– Раз нормально – ешь давай. Чтобы всё съел!

Молоко, хлопья, два бутерброда с сыром. Второй часто остаётся недоеденным, и его отправляет в рот отец, просыпающийся с утробным мужским клокотанием. Сначала он долго лежит, отхаркиваясь, а потом выходит из комнаты нараспашку, сразу весь – усатый, розовый, вместо ванной подсаживающийся к столу и мнущий булки сонным, нераскрывшимся лицом. Крошки со сна, крошки от хлеба – всё падает на живот, а потом теряется в безразмерных трусах, смело натянутых до пупка. В такие моменты наступает уважительное, немного неловкое молчание. Хочется быть как этот сильный мужчина, краснота которого не вызывает покровительственных женских вопросов, а наоборот влечёт, растопляет.

– Ну что? – насытившись, обычно интересуется отец, – Девятый класс уже. Ещё два года и в свободное плавание. Разойдёмся как в море корабли.

Ещё два года! Целых два года! Ещё не закончился этот год! Ещё только вторая четверть!..

– Пойдёшь в солдаты, Родину защищать?

– Что ты такое говоришь! – мать всплёскивает руками, – В какие ещё солдаты!? Институт!

– А что я? Верхнего образования не имею, дом мой казарма, укрываюсь полковым знаменем!

С густых усов осыпаются крошки. Отец так смеётся. Он всегда говорит из глубины, добывая оттуда забытую словесную породу: "Огузок", "Алга", "Шлеппер", "С глузду", "Кухтырь", "Зябь", "Макинтош". Эти слова отовсюду, они показывают иначе пройденную жизнь. Когда их слышишь, задумываешься.

– Иди уже, опоздаешь, – торопит мать.

У неё всегда так – боится опоздать, хотя сама сидит на хозяйстве. Может поэтому она так спешит – переживает, что кто-нибудь куда-нибудь не успеет, как она не успевает всё выстирать и погладить. Наверное, поэтому мать вышла за человека, который так широк и уверен – даже на работу отец уходит нарочито поздно, будто делает начальнику одолжение. Впрочем, отец тоже любит повторять, что опаздывать не принято. Так и говорит: "Не принято", будто речь не об охранной фирме, а о джентльменах и приёмах, на которые он привык захаживать. Конечно, отец может никуда не спешить. Ему