Илья Салов - Мертвое тело

Только в двенадцать часов проснулся я на другой день.

— Вот так отчубучили! — кричал Свистунов над моей постелью. — Вставай, пойдем опохмелиться…

Целых три дня прожил я у Свистунова, и с каждым днем он становился мне все милее и милее, а от его мельницы и рощи я просто в восторг пришел. И действительно, было чем восторгаться. Домик на самом обрыве реки, светлый, чистенький; рядом крупчатка, стонущая снастями под напором воды, а кругом лес, березовый, весь пронизанный зелеными лучами солнца… Тихо, молчаливо, далеко от всего живого, и делай там, что хочешь, никто не услышит и не увидит…

— Хорош приятель! нечего сказать, — говорил мне Калистов, когда в среду я завернул к нему, с тем чтобы вместе ехать в город.

— Хорош, правда! — говорила Лиза.

— Что такое? — спрашиваю.

— И все так-то делают! — перебил меня Калистов. — С врагом моим связался.

— С каким это?

— Да с Свистуновым-то… Человек делал предложение моей невесте, а он — мой приятель-то — с ним дружбу свел…

— Хорош! хорош! — упрекала Лиза.

— И нашел связаться с кем! — говорил пономарь. — С вором…

— Какой же он вор?

— Известно, вор, коли своего хозяина обокрал… Откуда же у него деньги-то!.. Честным-то трудом в три года так не разбогатеешь…

— Да чего! — подхватила Лиза, обращаясь к отцу. — Чуть не задавили нас… Мы гулять ходили, а они мчатся… Петя кричит ему: «Постой! постой!», а он хоть бы поклонился…

Но я не слушал их… Я все еще был там, в благоухавшем лесу, в светлом домике молодца Свистунова, среди диких плясок и песен, — и тишина пономарской лачуги словно давила меня.

В город приехали мы в пятницу утром, а вечером я зашел к Калистову; он был уже совсем одет и собирался к секретарю…

Но вот что случилось с Калистовым в тот день, который был поистине последним счастливым днем его жизни. Насколько до того времени все ему благоприятствовало, настолько с того дня все стало грозить ему неминуемой бедой. Стоит только раз попасть под немилость судьбы, как одна беда не замедлит смениться другой. С того дня Калистов навеки простился с счастьем. Он потерял веру, потерял надежду, и губительный поток этот увлек его далеко. Главное, беда состояла в том, что удары судьбы попали прямо в сердце Калистова и поразили самые дорогие, самые святейшие его богатства, без которых Калистов не мог существовать, потому что эти богатства и составляли все его существование.

Но возвращаюсь к рассказу.

Распростившись со мною, отправился Калистов к секретарю. Человек встретил его чуть ли не на крыльце.

— Ну, Петр Гаврилыч, — проговорил он, — уж я бежать за вами хотел; барин вас ждет не дождется, пожалуйте в кабинет.

Калистов поспешил войти. «Благомыслящий человек» сидел в вольтеровских креслах и курил «свою сигару». Лицо его было бело и чисто, волосы приглажены, брильянтовые перстни в полном блеске. Станислав так и покоился на белой, как снег, сорочке. Увидав Калистова, «благомыслящий человек» приятно улыбнулся и, протянув руку, проговорил мягким голосом:

— Ну, Петр Гаврилыч, вот и наше дело кончено. Покорнейше прошу садиться и выслушать меня: преосвященный выздоровел… Нам остается только написать прошение, которое вы должны сегодня же подать преосвященному; мешкать нечего.

— Я боюсь, как бы не отказал он мне, Финоген Андреевич, — проговорил Калистов. — Быть может, преосвященный имеет в виду кого-нибудь другого на это место.

— Пожалуйста, не беспокойтесь и надейтесь на меня, — перебил его «благомыслящий человек». — Я поеду к преосвященному вслед же за вами, и мы уладим все сегодня же; я вам ручаюсь.

— Я не знаю, как и благодарить вас, Финоген Андреевич, за все ваши благодеяния, — проговорил Калистов, приподнимаясь со стула.

— Благодарите самого себя, а не меня. Вы так хорошо учились, всегда были столь хорошего поведения, что наше дело искать таких студентов: давайте нам побольше таких священников.

Калистов снова привстал с места и с торжествующим лицом снова поблагодарил своего высокого покровителя. В это самое время дверь отворилась, и в кабинет вошла девушка лет двадцати, в ситцевом сарафане и с подносом в руках. «Благомыслящий человек» взял стакан и кивнул на Калистова; девушка вышла и через минуту снова воротилась, неся на подносе еще стакан чаю.

— Не прикажете ли? — проговорил «благомыслящий человек».

— Итак, — начал он, когда девушка вышла, — давайте писать прошение. Только я вам должен сказать, что место это я дам тому только, кто захочет мне сделать следующее маленькое одолжение.

Калистов вдруг отчего-то вздрогнул, да и было отчего, потому что минута эта была началом его бедствий. «Благомыслящий человек» заметил это и приятно улыбнулся.

— Вы испугались? не бойтесь, не бойтесь. Одолжение, о котором я упомянул, самое ничтожное. Вот видите ли, в чем дело: — я буду говорить с вами, как с родным сыном. У меня есть одна девушка, которую мне хотелось бы пристроить. Она очень недурна, очень молода, а главное, имеет порядочное приданое, — шестьсот рублей. Для первого обзаведения это весьма недурно. Вы человек бедный, и для вас это будет большою помощью. Как вы хотите, надобно же начать чем-нибудь. Словом, девушка эта та самая, которая сейчас подавала нам чай.

Калистов так и обомлел.

— Она дочь кормилицы моей старшей дочери, — продолжал между тем с прежним спокойствием «благомыслящий человек». Девушка она кроткая, смирная, грамотная и будет прекрасною женою. Я вам открою больше… это незаконная дочь моя. Вот, если угодно, давайте писать прошение, и я в один удар сделаю два добрых дела.

— Финоген Андреич! — почти вскрикнул Калистов. — У меня есть невеста…

Как вышел Калистов из кабинета «благомыслящего человека» и как дошел он до своей квартиры, я не берусь рассказывать вам; скажу только то, что, войдя в комнату, он упал на постель и горько-горько зарыдал. Калистов знал, что делать было нечего, что против секретаря ничего не сделаешь. Вмиг исчезли все мечты, картины счастливой будущности, — и Калистова с той минуты нельзя было узнать. Куда девалась веселость, куда девалась энергия?

Дня через два после описанного я зашел к Калистову. Дело было уже вечерком, погода была ненастная. Я вошел в комнату, но она была пуста; я пошел к просвирне.

— Где Калистов? — спросил я ее.

— А! Иван Степаныч! — почти вскрикнула она. — А уж я к вам идти хотела.

— Что такое?

— Да как что? Ведь Петр Гаврилыч пропал.

— Как пропал?

— Да так. Вот уж целых двое суток нет его. Я не знаю, что мне и делать, весь город обегала искавши.

— Быть не может?

— И что всего хуже, видели его чуть живым, — пьяным.

— Вздор! — вскрикнул я.

— Пьяным, верно-с.

— Кто же видел его?

— Да мой нахлебник, Мироносецкий. Не знаю, что и делать, и Анночка-то еще так долго не идет.

— А она-то где?

— Да послала ее Петра Гаврилыча искать. И ведь погода-то, на грех, какая, и дождь, и ветер, и темнеть, хоть глаз выколи; как раз, пожалуй, в реку свалится хмельный-то. Что я буду делать без него, грешная, старая, беззащитная!

В это самое время вошла Анночка, вся мокрая.

— Ну что? — спросили мы ее почти в один голос.

— Нет, — проговорила она, опускаясь на стул, — не нашла. Только, говорит, и могла узнать, что Петр Гаврилыч утром были в трактире Сизополь с богословами, которых вчера в стихарь посвящали.

— Да как он попал-то к ним?

— Встретился, вишь. Они ходили поздравлять друг друга с благодатью, да и подкутили, а подкутивши, пошли целою компаниею в Сизополь, машину слушать да остальные деньги докучивать. Петр Гаврилыч встретился им, они его и затащили.

Я расспросил, кто были эти богословы, и, не медля ни минуты, бросился по их квартирам; но поиски мои остались тщетными — богословов никого не застал я дома; бегал к архиерейским певчим, так как я знал, что у них постоянно идет гульба, но и у певчих не нашел я Калистова. Оставалось еще обежать трактиры; несмотря на дождь, сильный ветер, я решился обойти их, но Калистова нигде не нашел. Идти было некуда, надо было отложить поиски до следующего дня.

Вдруг чья-то рука ударила меня по плечу; я обернулся и увидел перед собою одного своего товарища, Кустодиева.

— Здравствуй, брат, — проговорил он.

Я поздоровался.

— Поздравь, говорит, меня.

— С чем? — говорю.

— Место получил.

— Какое?

— Конечно, священническое.

— Куда это? — спрашиваю.

— В Ивановское.

— Так это ты счастливчик, — говорю.

— Да, говорит, я.

— Ну, говорю, поздравляю тебя с этим счастьем.

— Спасибо, брат, спасибо.

— Счастье, говорю, воробей, — поймать трудно.

— Нет, я, говорит, поймал.

— А Калистова не видал?

— Нет, говорит, видал. Мы с ним вместе пили…