Нодар Думбадзе - Белые флаги

- Доброе утро, Заза! - приветствует меня Шошиа.

- Доброе утро, Шошиа! - отвечаю я.

А луч солнца уже соскользнул с подушки и полез по стене. Еще минут пять, и он уйдет из камеры...

- Как спалось, дорогой Заза? - интересуется Шошиа.

- Так себе, Шошиа, - нехотя отвечаю я.

- Что, сон дурной приснился?

- Странный, странный сон, Шошиа!

- Какой?

- Приснилось мне, что я - министр внутренних дел! - признался я.

- Ну, а дальше?

- Что - дальше?

- Что же ты сделал?

- А что я мог сделать за каких-то полчаса?

- Господи, он еще спрашивает! За полчаса Обэхээс тридцать человек наших арестовал, а ты, министр, не сумел освободить всего каких-то девять?

- Каких девять? - не понял я.

- Да нас же, нас, кого же еще, эгоист ты паршивый! Чтоб ты сгнил в этой тюрьме! Был министром и не вспомнил друзей, да еще каких друзей? Боже, где твоя справедливость? Такого дурака во сне министром назначаешь, а мне всю ночь снится один ежевичный сок!.. Люди, убейте этого мерзавца!

Я чувствовал себя виновным и поэтому молчал понурив голову.

- Шошиа! Если ты еще раз вздумаешь будить нас спозаранку, пеняй на себя! - предупредил Девдариани.

- А что, Лимон, разве я не прав?

- Прав, но я все же предупреждаю тебя! - повторил Девдариани и начал одеваться.

- Шошиа нагнулся ко мне:

- Заза, ты на самом деле был министром?

- Был, Шошиа, был. И впрямь я поступил как эгоист! Каюсь!

Шошиа задумался.

- Будь осторожен, Заза... Большой человек во сне не к добру! Вот мне, помню, в сорок первом приснился директор нашей школы, а на другой день началась война!.. Эх... - Шошиа вздохнул и стал карабкаться на окно.

- Пришел!

- Кто, Шошиа?

- Этот, наш пьяница!.. Ну, налей же!.. Налей, скотина!.. Не отказывай человеку!.. Налей в долг, бессовестный. Двадцати копеек жалеешь? Выйду, отдам тебе червонец!.. Уф, слава богу, налил!.. Но что он делает?.. Вот идиот!

- В чем дело, Шошиа?

- Пену сдувает! Дурак! Там ведь и без того полкружки!.. Не могу смотреть на такую глупость!.. - Шошиа почти плакал.

- Что же ему делать, Шошиа! Вся прелесть - в сдувании пены! Забыл разве? Вот так... - Я показал, как берут в руки кружку с пивом, как сдувают пену, как не спеша, смакуя, начинают тянуть холодный напиток... И вдруг мне до потери сознания захотелось выпить хоть глоточек пива.

- Прав ты, прав, дорогой Заза! - вздохнул Шошиа.

- Шошиа, Саят-Нову не видел во сне? - спросил Гулоян.

- Знаю я, зачем ты вспомнил Саят-Нову! - догадался Шошиа. - Песни моей захотелось послушать? Нет, не видел!

- Э-э-э, что же ты тогда видел?

- Не говори!.. Вчера всю ночь я провел на улицах Тбилиси... Кутил на Мтквари с зурначами... Потом пошел в Сиони. Зажег свечи. Потом помолился богу, поблагодарил его за освобождение и обещал навсегда забыть про государственные деньги. А потом вернулся в церковь, поставил новые свечи и попросил бога: "Разреши мне, боже, брать самую малость!" А бог отвечает: "Знаю я тебя! Небось отхватил миллион с хвостиком!" Хорошо еще, не знал старик, что этот "хвостик" - девятьсот тысяч!

- Новыми или старыми? - спросил удивленный Чейшвили.

- Болван! Миллион девятьсот тысяч новыми - весь бюджет Грузии. Старыми, конечно! А твоя зарплата?

- Сто двадцать.

- Значит, ты из-за каких-то тридцати рублей сидишь в тюрьме! Кто же ты после этого, если не идиот?!

- Конечно, тебе - хищнику и расхитителю социалистической собственности - легко говорить! Для тебя тридцать рублей пустяк!

- Чейшвили, кем ты работал на воле? - спросил вдруг молчавший до этого Гулоян.

- Инженером.

- А еще?

- Ну... Имел общественную нагрузку... - Чейшвили почему-то воздержался от точного ответа.

- Какую? - пристал Гулоян.

- Был агитатором.

- Значит, был флагом, а потом к тебе приделали дерево, да?

В камере захохотали.

- Ну, что я говорил? - крикнул Шошиа. - Идиот и есть!.. Эх, Чейшвили, ты только выпусти меня отсюда, и я обещаю, всю жизнь буду содержать тебя, твоего следователя, твоего прокурора, твоего судью и даже щенкам твоим я буду выплачивать алименты!

- Отдай мне деньги, которые ты украл у государства, и я сам буду содержать тебя и твою Сиран!

- И не стыдно тебе вымогать взятку у меня, у заключенного?

Звякнул засов. Шошиа вмиг соскочил с окна. Отворилась форточка, и в камеру заглянула весна.

- Здравствуйте, преступнички! - пропела Нуну и улыбнулась обворожительной улыбкой.

- Здравствуйте! - стоном выдохнула камера. Все встали.

- Ну, на что жалуетесь?

Гм, на что мы жалуемся? Взгляни на нас, милая наша Нуну! Как ты думаешь, на что мы можем жаловаться? На многое. Не хватает нам женской ласки, любви, человеческого тепла, улыбки, слез, доброго слова... Ты пришла к нам, как дыхание весны, цветущая, пышущая жизнью, и ты спрашиваешь - на что мы жалуемся? Побойся бога, Нуну!

- Говорите же, у кого что болит? - повторила Нуну.

Мы бросились к двери.

- Голова!

- Люминал!

- Зубы, уважаемая Нуну!

- Люминал!

- Желудок, доктор!

- Люминал!

- Сердце болит!

- Люминал!

- Горло, Нуну! - сказал я.

- Вощеную веревку! - сказала она и протянула таблетку люминала.

Все засмеялись.

- А это кто? Почему он лежит?

- Это Девдариани, уважаемая! - ответил Чичико.

- Почему он лежит? - удивленно вскинула брови Нуну.

- Да при появлении женщины, да еще такой красавицы, вежливый человек, если он жив, должен, конечно, встать... Видно, ему плохо. Встань, Девдариани!

Тот отрицательно помотал головой.

- Да, плохо ему! - заключил Гоголь.

- Андрей! - позвала Нуну надзирателя.

- Я! - откликнулся тот.

- Открой, пожалуйста, дверь, здесь больной!

- Иду!

Спустя минуту в камеру вошли надзиратель и... Нуну, Нуну! Божество, ангел, неземное существо, подобное которому до сих пор нам приходилось видеть лишь на картинах! Стройная, вся налитая, с высокой грудью, крутыми бедрами, загорелыми точеными ногами, в белоснежном коротком халате и с санитарной сумкой через плечо, она стояла перед нами - самая красивая из всех живущих на земле женщин, постичь все совершенство и прелесть которой дано было разве только нам - заключенным...

- А ну, сесть по местам! - приказал надзиратель. Никто не сдвинулся все мы застыли, словно завороженные.

Почувствовав произведенный ею эффект, Нуну нерешительно, но не без гордости направилась к Девдариани.

- Сесть! - повторил надзиратель. Мы встрепенулись. Чичико быстро подал Нуну стул. Она села и ладонью коснулась лба Девдариани.

Тот разомлел.

- Температуры нет. Что болит?

Девдариани молчал.

- Почему ты молчишь? Скажи, что тебя беспокоит? - удивленно повторила Нуну. А меня еще больше удивило бы, если б Девдариани произнес хоть одно слово!

- Ну, что тебя беспокоит? Что ты чувствуешь? Говори же!

- Чувствую приближение смерти, доктор! - простонал наконец Девдариани.

- Ради бога... не зови меня доктором! Фельдшерица я!

- Для нас ты все: и доктор, и профессор, и королева!

- Ладно, зови хоть академиком, только скажи, как это ты чувствуешь приближение смерти?

- Вот так: идет, идет, подходит ко мне, я слышу ее дыхание... - начал Лимон.

Вдруг из коридора донесся страшный вопль.

- Не выйду!.. Не хочу!.. Пустите меня!.. Пока не приведете прокурора, я не стану есть!..

Наш надзиратель стремглав выбежал из камеры. И тут произошло небывалое в истории "губернской" событие: то ли ее толкнул Гулоян, то ли задел выбегавший надзиратель, только дверь камеры с лязгом захлопнулась! Нуну вскочила как ужаленная, метнулась к двери, рванула ее, но было уже поздно: щеколда замкнулась снаружи, Нуну повернулась, прижалась спиной к двери и уставилась на нас расширенными от ужаса глазами. А мы, застыв на местах и затаив дыхание, потрясенные, смотрели на нее. Бледный как полотно Девдариани встал и медленно направился к ней. Я похолодел.

- Не подходи! - взвизгнула Нуну. - Не подходи! Не подходи!

Девдариани обеими руками схватил онемевшую от страха Нуну, приподнял ее, поднес к стоявшему посередине камеры стулу, поставил на этот стул и несколько минут молча смотрел на нее. Потом отступил на три шага, воздел, словно в молитве, руки и шепотом начал:

О дивный стан, о стройный стан, о рук твоих переплетенье!

Очей, ресниц, бровей агат, граната губ твоих цветенье!

Ухватившись рукой за металлическую стойку нар, я стоял как окаменевший. Во рту пересохло.

В груди лелея образ твой, луной ущербною я таю!

Отрады нет, и в тягость жизнь, и смерть я, грешный, призываю!

Девдариани повернулся к нам. По щекам его стекали слезы.

О вы, кто любит и любил! Молю, страдалец, вас,

несчастный:

Миджнура* мертвого - меня - земле предайте в день

ненастный!**

_______________

* М и д ж н у р - влюбленный. (Арабское "меджнун" - "обезумевший

от любви".)

** Стихи грузинского поэта Бесики (Виссариона Габашвили; 1780

1791).

Девдариани сглотнул слезы, бросился на нары и уткнулся лицом в подушку.