Г Владимов - Три минуты молчания

- Я ему говорю: "Вовчик, грю, это не дело, мы грех берем на душу, что его не разыскали". А он говорит: "Какой грех, он к бабе ушел, нас забыл". Нет, грю, он человек верный, что-то не то, вот так люди и погибают. Ну, мы на моторе к тебе в общагу, все щас перевернем кверху килем, а там тебя знают, Сень, ты человек известный. "Ищите его на Абрам-мысу, - говорят. Бывает, он туда ездит".

- Это кто ж сказал? Толик? Лысоватый такой?

- Неважно кто, Сеня! Важно, что нашли тебя - живого-здорового!

Не иметь вам таких корешей, я честно говорю!

Так мы и до "Арктики" дошли. А оттуда уже последних вышибали, и двое милицейских на страже стояли, с гардеробщиком. Какой-то малый к ним ломился, ростом с дверь, убеждал сиплым голосом:

- Папаша, пустите кочегара, у меня ребенок болен. Аскольд к нему кинулся на подмогу.

- Пустите нас, там наши дамы сидят в залоге.

- Нету ваших дам, - гардеробщик нам наотрез. -Уехали.

- Как это уехали? Без нас уехали?

Мы стали вчетвером ломиться. Да только у нас дверь поддалась - товарищ из милиции высунулся в шубе.

- Это что за самодеятельность? - говорит. - Ох, и посидит же у нас кой-кто сегодня. А ну, Севастьянов, бери вот этого, в куртке.

Ну, я эти штуки знаю, никакой Севастьянов меня не поведет, охота ему на холод вылезать. Так что я ботинок просунул в дверь, помощи ожидаю справа и слева. Но Вовчик с Аскольдом скисли тут же и сами же меня оттащили. Дверь и закрылась. Так обидно!

- Это ничего! - орет мне пучеглазый. - Зато у меня план есть. Сейчас мы в Росту смахаем, у Клавки доберем. Тем более понравился ты ей, Сеня!..

Ага, думаю, значит, в гости поедем. Ну, она тоже занятная, Клавка.

- А найдется у ней?

- У Клавки чтоб не нашлось! Стойте тут, я к вокзалу побежал за мотором.

Ну, пусть, думаю, сбегает, у него мослы долгие, а вокзал - метров двести, не больше. Но наблюдаю - Вовчика шатает легонько. Стал я его поддерживать. А он - меня. Правильно, надо вместе держаться. Кореши мы или не кореши?

Долго ли, коротко ли мы с ним корешили, но вот и такси загудело, и Аскольд нам из окошка машет. Мы с Вовчиком полезли, а там еще какие-то двое, да с барахлом. Вовчик-то поместился, а у меня ноги наружу. Ну, да уж как-нибудь.

- Как-нибудь это ты на своей будешь ездить, - это шеф, значит, голос подает. Вылез, переложил мои ноги внутрь. Оказывается, нашлось для них местечко. - Вам куда, капиталисты?

- В Росту вези! - пучеглазый орет. - Улица Инициативная, дом семнадцать.

Ну, все помнит, кисанька! А ведь тоже под газом.

- Э, мне в Росту ехать - себе во вред. Смена-то кончается.

- Это не разговор, шеф! - кричит пучеглазый. - Ты сперва счетчик выруби, тогда поговорим. Крути налево! И сам уж там баранку, что ли, вертит.

- Э! Ты мне не помогай.

- Все, шеф, мы тебя любим. Умрем за тебя.

- Не надо, поживите еще. Только у меня пассажиры до Горки, им ближе.

- Не в том дело, ближе или дальше, а мы как будто раньше сели.

Это какая-то гражданка сзади меня. Оказывается, я к ней привалился. То-то мне было мягко. Я к ней повернулся, хотел извиниться за наше поведение, а она мне чего-то руками в грудь уперлась.

- Сидите, - говорит, - спокойно, без этих штук. А то я, знаете, с мужем еду.

Я и на мужа хотел поглядеть, но шея уже дальше не поворачивалась. А муж - он тут же голос подал:

- Действительно, - говорит, - уж если мы ради вас потеснились, так не хулиганьте. А то и милицию можно позвать.

- Хе! - сказал шеф. ~ Какая теперь милиция! И поехал, родной. Да только мы двинулись - кто-то догоняет, приложился носом к стеклу.

- Ребятки, возьмите кочегара, у меня ребенок болен. Шеф сразу на тормоз.

- Ты, охламон, отстанешь или нет?

- Езжай, - орет пучеглазый, - сам отвалится!

- Куда "езжай", он за ручку держится.

Стали они там объясняться на морозе. Долго руками махали. Потом шеф снова сел и как рванет с места. Кочегар попрыгал, попрыгал и отстал.

- Послушайте, - вдруг эта гражданка говорит, - вы в самом деле счетчик выключили? Там уже сколько-то набито!

- Действительно, - мужнин баритон, - мы уже доедем, потом свои порядки устанавливайте.

- А тебя кто спрашивает? - говорит ему Аскольд. - Ты кто? Приезжий? Ну и сиди, приезжий, не вякай. Мы, если хочешь знать, и за вас можем заплатить. Видишь вот этого, в курточке? А ты думаешь, он кто? А он капитан-директор всего сельдяного флота. Самый главный капиталист!

- Рокфеллер! - кричит Вовчик.

- Про него каждый день в газетах интервью печатают. Он всю страну рыбой кормит. И заграницу всю кормит. Да мы тебя, приезжий, со всеми шмотками купим! Покажи ему, Сеня, какие у нас капиталы!..

Я засмеялся, сунул руку за пазуху и вынул всю пачку. Хотя это была уже не пачка, а ворох - мы же их с Нинкой не складывали впотьмах, совали как придется. Я этот ворох и показал дамочке, и ее мужу, и шоферу тоже показал, пусть не волнуется, на арапа не едем.

- Спрячь, - говорит Вовчик, - ослепнут. Они в темноте светятся.

- Понял, приезжий? - спросил Аскольд. - Тут патриоты едут родного Заполярья. Скромные патриоты! Была бы гитара, я б тебе спел... "Суровый Север нам дороже кавказских пальм и крымского тепла!"

И Вовчик тоже запел:

- "И наши северные ворота - бастионы мира и труда!"

- Газуй, шеф! Крути лапами!

Эх, и парень же был этот пучеглазый! Ну, и Вовчик тоже дай Бог! А машина не шла, а просто летела над улицей, покрышками снега не касалась, и меня так славно стало укачивать... Потом эти приезжие холоду напустили, пока барахло свое вытаскивали. Муж чего-то там платить набивался, а пучеглазый орал шоферу:

- Плюнь ты на ихние трешки, ты тоже патриот! Чаевые в нашем городе не берут!

И только опять поехали, ну минуту буквально - Аскольд меня взбодрил:

- Товарищ капитан-директор, как спали? Платить надо. Я засмеялся, расстегнул "молнию" на куртке.

- Давай плати.

Вовчик сунул руку, вытащил сколько-то там, дал шоферу. А тот, дурень, еще застеснялся:

- Орлы, я с пьяных больше десятки не беру.

- Бледный ты, шеф! - пучеглазый орал. - Плохо питаешься. Тебе капитан-директор премию выдает на поправку. Сень, ты подтверди!

- Ага, - я подтвердил. - Я же у нас добрый.

И правда - так хорошо мне было, счастливо, оттого что они меня все любят, а я их любил, как родных...

А совсем я проснулся - от холода; мотоцикл трещал, и я уже не в такси ехал, а в коляске. Когда ж это я в нее пересел? Просто уму непостижимо.

- Эй, артист! - надо мной товарищ из милиции склонился, в дохе. Сам он сзади сидел, на колесе. - Тебя держать? Не вывалишься?

- Да хулиган он, а не артист! - еще какие-то орали. Мотоцикл медленно выезжал со двора, и целая толпища нас провожала.

- Господи, когда же мы от них город очистим?.. Учти, лейтенант, коллективное заявление у нас готово!..

- Отдыхайте, граждане, - лейтенант их успокаивал. Коллективных не надо, а у кого конкретно стекла побиты. Рядом пучеглазый шел и шептал сиплым голосом:

- Сеня, они же нас не поймут! Вспомни все лучшее, Сеня!..

Что же там лучшего-то было?.. Я какие-то обрывки помнил... По какой-то лестнице летел башкой вперед и парадное пробил насквозь, обе двери, то-то она у меня раскалывалась. И лицо горело, как набитое. Да точно, набитое, с кем-то я еще перед этим дрался... Я по лицу провел ладонью и кровь на ней увидел. Господи, да с корешами же я и дрался, с кем же еще! Вовчик меня стукал, а пучеглазый за локти сзади держал.

Я вспомнил все лучшее и полез из коляски. Аскольд от меня отскочил на шаг. А Вовчика я что-то не видел, друга моего, кореша бывшего.

- Сиди, - лейтенант мне надавил на плечо. - А ты чего? - у Аскольда спросил. - С нами хочешь поехать, свидетелем?

Только пучеглазого и видели.

- Вот так-то. Давай жми, Макарычев, в отделение. Отдыхайте граждане!

Макарычев на меня поглядел с высокого седла.

- Ну, арти-ист! - И прибавил газу.

9

Глаза у меня слезились от нашатыря, лицо горело, пальцы на правой сочились сукровицей. Лейтенант мне какую-то ватку дал прикладывать, посадил на лавку в дежурке, и они с Макарычевым уехали.

Я себе посиживал, а дежурный чего-то пописывал за барьером и на меня не глядел. Я уже подумал, не уйти ли мне по-тихому, но тут зашел старшина в тулупе, роста весьма внушительного, личико кирпичное, и прислонился к косяку. Еще была дверь с решеткой, там какая-то баба стояла патлатая, разглядывала меня сквозь прутья. Не знаю, чем она там провинилась, почему за решетку села. А я - почему на лавке. Дежурному видней.

Он уже был в летах, до майора дослужился, облысел на этом деле. Но пока еще "внутренним займом" пользовался, зачесывал с боков. Я поглядел-поглядел и засмеялся. Тут он и бросил скрипеть перышком.

- Самому смешно? Сейчас расскажешь мне, я тоже посмеюсь.

- С удовольствием, - говорю. - Только дайте вспомнить.

- Это, пожалуйста, дадим. Время у тебя будет, суток пятнадцать. Не возражаещь?

- Да что там... Ведь от этого ж не умирают.

- Как фамилия?

- Ох, - говорю. - А бесфамильного - вы меня не посадите?

- Ныркин, при нем документы были? Старшина перемнулся с ноги на ногу.