Виктория Токарева - Лавина

- А ты посчитай.

- Сейчас?

- Да. Сейчас. Я тебе помогу: первый муж, второй муж, я... А еще?

Люля окончательно вынырнула из сна:

- Первый муж был не первый. И второй не второй.

- Значит, ты им изменяла?

- Кому?

- И первому и второму.

- Я не изменяла. Я искала. Тебя. И нашла.

- А теперь ты будешь изменять мне?

- Нет. Я хочу красивую семью. Все в одном месте.

- Что это значит?

- То, что раньше мне нравилось с одним спать, с другим разговаривать, с третьим тратить деньги. А с тобой - все в одном месте: спать, и разговаривать, и тратить деньги. Мне больше никто не нужен.

Месяцев поверил.

- Ты меня любишь? - спросил он.

- Люблю. Но нам будут мешать.

- Кто?

- Твой круг.

- Мой круг... - усмехнулся Месяцев. - Мой отец был алкаш, а мама уборщица в магазине. Ей давали еду. Жалели.

- А я администратор в гостинице. Было время, когда койка стоила три рубля, со мной десять.

- Не понял, - отозвался Месяцев.

- Надо было есть, одеваться, выглядеть. Что ж тут непонятного?

Месяцев долго молчал.

- Почему ты молчишь? - встревожилась Люля.

- Вспоминаю: "Ворами, блядями, авантюристами, но только вместе". Откуда это?

- Не помню, - задумчиво отозвалась Люля.

С неба продолжало сыпать. Но оттого, что где-то сыро и холодно, а у тебя в доме сухо и тепло...

Он обнял Люлю.

- Поиграй на мне, - сказала она. - Я так люблю твои руки...

Он стал нажимать на ее клавиши. Она звучала, как дорогой рояль.

А композитор кто? Любовь, страсть, тишина. И снежная крупа, которая сыпала, сыпала, сыпала с неба.

Врач Тимофеев был занят. Он так и сказал:

- Я занят. Подождите.

Месяцев ходил возле кабинета. Прошло десять минут. Когда ждешь, то десять минут - это долго. Совковые дела, совковые врачи. Для них люди мусор. Кто бы ни был. Пришел - значит, зависишь. А зависишь - сиди и жди.

Прошло еще десять минут. Месяцев понял, что это неспроста. Алику не дают освобождение. Что-то сорвалось. И теперь Алика заберут в Армию. В горячую точку. И вернут в цинковом гробу.

Из кабинета вышла женщина в белом халате. Как-то не просто глянула на Месяцева, будто что-то знала.

- Войдите, - сухо пригласила она.

У Месяцева все остановилось внутри. Он уже не сомневался в плохом исходе. И деньги не помогут, хотя он готов был платить любые деньги.

Тимофеев сидел за столом в высоком колпаке, как булочник.

- Ваш сын не пригоден к службе в Армии, - сообщил он.

Месяцев молчал. Привыкал к счастливому повороту событий.

- Спасибо... - растерянно проговорил он. - Очень хорошо.

- Нет. Не хорошо. Ваш сын болен, и его надо лечить. И ставить на учет.

- Куда? - не понял Месяцев.

- В ПНД. Психо-неврологический диспансер. Такие больные стоят на учете.

- Зачем?

- Это нужно для общества. И для него самого. Если ваш сын совершит преступление, то его посадят не в тюрьму, а в больницу.

- Что вы такое говорите? - оторопел Месяцев.

- Военно-психиатрическая экспертиза определила диагноз: шизофрения, гебоидная симптоматика.

Месяцев ощутил: что-то надвигается. Беда грохочет колесами, как поезд вдалеке.

- Что это за симптоматика? - спросил он.

- Склонность к мерзким выходкам, пренебрежение любой моралью, крайний эгоцентризм, специфическое мировоззрение...

- Но таких людей сколько угодно, - резонно возразил Месяцев.

- Есть здоровые эгоцентристы, а есть больные. Ваш сын болен. У него разрушены связи с окружающим миром.

- А отчего это бывает?

- Шизофрения - наследственное заболевание. У вас по мужской линии были душевнобольные?

- Сумасшедших не было. А алкоголик был, - хмуро сказал Месяцев.

- Ну вот. Алкоголизм - тоже душевное заболевание.

- Это лечится? - тихо спросил Месяцев.

- Малые нейролептики. Корректируют поведение. Но вообще это не лечится.

- Почему?

- Метафизическая интоксикация.

Знакомый психоаналитик открыл частный кабинет и брал за прием большие деньги. Месяцева он принял без очереди.

- Шизофрения - это болезнь яркого воображения, - объяснил он. - Ты думаешь, ты нормальный? Или я? Почти все гении были шизофреники. Эдгар По, Сальвадор Дали, Модильяни, Врубель, Эйнштейн...

- Наверное, есть больные гении, а есть здоровые...

- Гений - уже не норма. Норма - это заурядность.

- Врач сказал, что у него разрушены связи с окружающим миром. И мне самому так кажется, - сознался Месяцев.

- Значит, будет жить с разрушенными связями.

- А это можно лечить?

- Можно. Но не нужно. Не надо вторгаться в святая святых. В человеческую личность.

- А какие перспективы? Что бывает с возрастом?

- Деградация личности минимальная. Сейчас это неприятный юноша, потом будет неприятный старик.

- И все?

- И все.

- Но его освободили от Армии, - насторожился Месяцев.

- В Армии сколько угодно психически неполноценных. Просто их не проверяют. А ты положил в больницу. Ты мог и не знать.

Похоже, поезд беды прогрохотал мимо. Опалил тяжким гулом, но не задел. Не задавил. Мимо.

Месяцев вытащил из кармана стодолларовую купюру и положил перед врачом.

- Жертвоприношение, - объяснил он.

- Ну зачем? - застеснялся психоаналитик, но настроение у него не ухудшилось.

Месяцев тронул машину. Увидел себя возле своего старого дома. Сработал стереотип. Он слишком долго возвращался к этому дому из любой точки земного шара.

У подъезда стояла Аня.

- Ты пришла или уходишь? - спросил Месяцев.

- Ухожу. Я привозила им картошку.

- Почему ты?

- Потому что больше некому.

- А Юра на что?

Аня не ответила. Наступило тяжелое молчание.

- Ты плохо выглядишь,- сказала Аня. - А должен выглядеть хорошо.

- Почему? - не понял Месяцев.

- Потому что Алик болен. Мы все должны жить долго, чтобы быть с ним.

- У Алика все не так плохо. Эта болезнь не прогрессирует. И вообще это не болезнь. Просто выплескивается яркая личность.

- А ПНД? - напомнила Аня.

- Ну и что?

- А то, что для Алика теперь все закрыто. Ему нельзя водить машину, ездить за границу. Клеймо.

Месяцев растерялся:

- Но может быть, не ставить на учет?

- Тогда Армия. Или Диспансер, или Армия. Ловушка.

Месяцев замолчал. Аня тоже молчала, смотрела в землю.

- Никто не хочет понять, - горько сказал Месяцев.

- Не хочет, - подтвердила дочь.

- У тебя вся жизнь впереди...

- Но какая жизнь у меня впереди? - Аня подняла голову, и он увидел ее глаза, хрустальные от подступивших слез. - Какая жизнь у меня? У мамы? У бабушки? У Алика? Какой пример ты подаешь Юре? И что скажут Юрины родители? Ты подумал?

- О Юриных родителях? - удивился Месяцев.

- Да, да, да, и о них. Потому что мы - клан. Семейный клан. Птицы могут покрывать большие расстояния, только когда они в стае. И даже волки и львы выживают в стае. А ты нас разбил. Расколол. Это у тебя нарушены все связи с миром. Это ты сумасшедший, а не Алик.

Аня повернулась и пошла.

Под ногами лежал бежевый снег с грязью. На Ане были модные, но легкие ботинки, непригодные к этому времени года. А он ничего ей не привез, хотя видел в обувном магазине. Видел, но торопился. Аня шла, слегка клонясь в сторону. У нее была такая походка. Она клонилась от походки, от погоды и от ветра, который гулял внутри нее.

Месяцев не мог себе представить, что придется платить такую цену за близость с Люлей. Он наивно полагал: все останется как есть, только прибавится Люля. Но вдруг стало рушиться пространство, как от взрывной волны... Волна вырвала стену дома, и он существовал в комнате на шестнадцатом этаже, где стоит рояль и нет стены. Вместо стены небо, пустота и ужас.

Месяцев лежал на диване и смотрел в потолок.

- Значит, так: или Достоевский, или Ницше, - спокойно сказала Люля.

Месяцев ничего не понял.

- Достоевский носился со слезой ребенка, а Ницше считал, что в борьбе побеждает сильнейший. Как в спорте. А проигравший должен отойти в сторону.

Месяцев вспомнил выражение "на мусор". Значит, на мусор должна пойти Ирина, Аня и Алик.

- Если ты будешь ходить к ним сочувствовать, ты принесешь им большее зло. Ты даешь им надежду, которая никогда не сбудется. Надо крепко хлопнуть дверью.

- А если в двери рука, нога?

- Значит, по ноге и по руке.

- И по Алику, - добавил Месяцев.

- Я ни на чем не настаиваю. Можешь хлопнуть моей дверью. По мне.

- А ты?

- Я приму твой выбор.

- И ты готова меня отпустить?

- Конечно. Мы встретились в середине жизни. Приходится считаться.

- Ты найдешь себе другого? Ты опять поедешь в санаторий и отдашься на снегу?

- Как получится, - сказала Люля. - Можно в парадном. На батарее.

Она подошла к окну и легко уселась на подоконник.

Ревность ожгла Месяцева. Он поднялся и пошел к Люле, не понимая зачем.

- Не выдави стекло, - сказала Люля. - Выпадем.

Он мог выпасть и лететь, держа ее в объятьях. И даже ахнуться об землю он согласен, но только вместе, чтобы в последнее мгновенье ощутить ее тепло.