Никола зимний - Сергей Данилович Кузнечихин

– За нас! И хрен с ними!

Пиво было прохладное, с легкой горчинкой. Жадно влил в себя чуть ли не полбутылки. Громко выдохнул, изображая удовольствие. Напряженная получалась встреча. И он радостно вспомнил про книгу.

– Сейчас я тебя удивлю, заглянул в бук и вот что урвал. – Опустил руку в сумку и выложил на прилавок томик Бабеля. – Помнишь?

– Отлично помню. Благодаря ему стал самым заметным парнем на курсе.

– Шестидесятилетняя Манька, родоначальница всех бандитов, вложив два пальца в рот, свистнула так, что ее соседи покачнулись.

– Маня, вы не на работе. Холоднокровнее, Маня.

Засмеялись и дружно приложились к пиву.

– Отлично помню. Поехал к деду в Кемеровскую область и без всякого блата купил в сельмаге.

– Это еще до книголюбского бума?

– Или в самом начале.

– Надо было брать несколько пачек.

– На какие шиши? И, главное, не приучены были. Спекуляция не только властями преследовалась, приличные люди тоже брезговали.

– Тогда брезговали, теперь гордятся. А бум начался все-таки попозже. Я на лекции по научному коммунизму переписывал из твоей книги рассказ «Король». Положите, прошу вас, завтра утром под ворота на Софийевскую, 17, двадцать тысяч рублей.

– Пока переписывал, выучил наизусть?

– Не весь, но самые сочные места. Даже теперь помню. Вот послушай: «Он опрокидывал корову с одного удара и погружал нож в коровье сердце. На земле, залитой кровью, расцвели факелы, как огненные розы, и загремели выстрелы».

– Красиво!

– Хотел еще один рассказ переписать, но не успел, книгу вроде как зачитали, – преподаватель по гидравлике.

– Дворкин, хорошо помню, я ему экзамен два раза пересдавал.

– А я с первого раза пятерку получил. Он еще в середине семестра узнал от кого-то про книгу и попросил на недельку. Взял и забыл. А напомнить я постеснялся.

– Подобное стеснение квалифицируется как взятка. Надо было на комсомольском собрании тебя проработать.

– А его на партийном.

Засмеялись и чокнулись бутылками. Однокашник открыл еще пару и поспешил предупредить:

– За счет заведения. Пожалуйста, выпивайте и закусывайте, пусть вас не волнует этих глупостей.

– И это помню. А вот еще…

Поднял палец, а сказать не успел. Дверь в ларек открылась, но сначала в нее влетел обрывок песни: «Владимирский централ, ветер северный…», а уже за нею вошли с напускной вальяжностью два бритоголовых парня в спортивных костюмах.

– Ну что уставился, не узнаешь?

– Вроде нет.

– Не надо, папаша, не крути.

– Вы откуда?

– От верблюда! Слышал о таком?

Однокашник, видимо, о чем-то догадался. Богатое мимикой лицо его сделалось неподвижным и серым. Чужой и механический голос, как будто выдавился из самой глубины.

– Я не хозяин.

– А где хозяин?

– Завтра будет… Или послезавтра.

– Что ты с ним базаришь, – занервничал второй спортсмен. Велено семнадцатого, значит, семнадцатого.

Нервозность показалась какой-то наигранной. Он повернулся на голос, даже не повернулся, а всего лишь повел плечом. Собирался посмотреть, а может, и одернуть перевозбужденного мальчика, совсем небогатырского сложения. Но его опередили. Первый удар пришелся в основание шеи с правой стороны. Бутылка с пивом выпала из руки и покатилась по полу. Второй удар уже по левому боку, там, где почки. Он поскользнулся и не устоял на ногах. Пиво, разлитое по затоптанному полу, еще пенилось и почему-то пахло мочой. Может, потому, что, когда падаешь мордой в пол, грязь на нем приобретает особый запах, запах унижения и страха. Третий удар был уже для острастки, по прилавку, но достался книге, и она, раскрывшись на лету, шлепнулась в пивную лужу.

– Слушай сюда! Передай своему хозяину, чтобы завтра ждал нас чисто выбритым и в парадной форме… Не слышу ответа?

– Передам, – выдавился все тот же механический голос однокашника.

– Однозначно, завтра! – А потом уже лениво поинтересовался у напарника: – А мужика-то зачем отоварил?

– Он бутылкой на меня замахнулся.

– Показалось, наверно…

Дверь после них осталась открытой. Все тот же заунывный голос продолжал петь:

Потом фыркнул двигатель, и песня уехала.

Он встал, поднял книгу. Страницы, намоченные пивом, уже разбухли. Первое желание было выбросить ее в урну. Словно избавиться от свидетеля. Но делать это при однокашнике он постеснялся. Завернул в пакет и опустил в сумку. Рука ныла.

– Он что, резиновой дубинкой меня?

– Обрезком кабеля. Очень больно?

– Пальцы слушаются, значит, несмертельно.

– Извини, что так получилось. Удружил зятек.

И замолчали. Не было желания ни обсуждать, ни объяснять. Поскорее разойтись и забыть. Оставалось вымучить прощальные слова, чтобы уход не показался бегством.

ТВС – тепловодоснабжение.