Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

— Подумайте; партия — как не может быть лучше. Стольник низко поклонился и быстро ушел.

Проходя по залу, он ни на кого не смотрел; повертевшись по дворцу, он, наконец, отыскал своего сына и, подойдя к нему, коротко сказал:

— Ступай за мной.

Выйдя на улицу, стольник не мог дольше сдерживать себя; он остановился.

— Сто тысяч чертей тебе! — крикнул он. — Так ты вот как!.. Начинаешь амурничать без моего ведома!.. Сто кнутов тебе за это… И я сдержу свое обещание!.. Ах, ракалия! Еще этот шолдра, которому я отдал тебя, и сам служил ему, осмеливается вмешиваться в мои семейные дела… Каналья эдакая!.. Брось!.. Что я его холоп, слуга, что он женит моего сына… Довольно! — прибавил он. — И с дружбы вон… Квит его милости!.. Ксаверий, за мной! Возмущенный и взволнованный, стольник пошел домой. Едва он взошел на двор, как крикнул людям:

— Паковать вещи и готовить лошадей!

Ксаверий дрожал, идя за ним; стольник сопел и пыхтел; они вошли в избу.

— Ты заслужил сто кнутов… — начал он.

Ксаверий бросился к ногам отца.

— Но одно обстоятельство извиняет твой поступок: это то, что при этом проклятом дворе все бабы с ума сходят и портят мужчин, как собак… Довольно, засиделись, и больше этого не будет!.. Боже помоги и все святые!

Ксаверий хотел что-то сказать, но отец махнул рукой:

— Довольно!.. Складывать вещи и ехать!

Сын хотел сходить за своими вещами и попрощаться.

— Ни шагу! — крикнул отец. — Люди соберут твои вещи, а не соберут — черт с ними; душа дороже, чем какие-нибудь штаны, душу нужно уважать и беречь. Мы — шляхта. Пусть Мнишки, Чарторийские и Любомирские братаются с Флемингами и Брюлями; они магнаты, а нам не позволительно… Ты, видно, не знаешь шляхетских правил… Женись на крестьянке, если она нравится тебе, но не на немке. — Шалишь!

Неумолимый стольник, не отпустив сына ни на один шаг, на этот раз, хоть поздно, уехал из столицы. Проезжая мимо брюлевских палат, он как бы про себя сказал:

— Конец нашей дружбе… Я не позволю плевать в мою кашу, никому не позволю!

Случай этот произвел неприятное впечатление при дворе. Брюль смеялся, но чувствовал себя сильно оскорбленным; его жена злилась; баронесса, — к которой Ксаверий ухитрился переслать записку, несмотря на бдительный присмотр за ним отца, — заперлась у себя в комнате и несколько дней не показывалась при дворе.

Таким образом план Брюлей рухнул.

Жена министра не могла простить Симонису его измены и через несколько дней он был перемещен на другое место в канцелярии Брюля, а его место занял швед Фердерстрем. Спустя неделю министр объявил Максу, что он назначен в экспедицию, которая отправлялась в Гамбург и куда не легко было пробраться.

Симонис колебался: ехать или отказаться; через три дня получил небольшое вознаграждение и свободу. Таким образом он сразу остался без места и надежды, на том пестреньком коньке, на котором, по пословице, ездит панская ласка.

Не даром говорится:

"Панская ласка — не коляска, и севши не поедешь".

Жена министра приказала ему объяснить, почему это случилось и что он больше ничего не может ожидать…

Хоть в жизни никогда и ничего не кончается, но от книги читатель имеет право требовать какого-нибудь окончания развязки.

Значительная часть тех, о ком мы писали, принадлежит истории, из которой можно больше узнать, чем из нашего скромного повествования.

1757 год для Саксонии был годом несчастий. Фридрих продолжал воевать, и хотя не всегда счастливо, но с железной выдержкой и настойчивостью. В этом году не повезло и ему. В битве под Кельном он лишился четырех саксонских полков, которые находились в Польше и содействовали победе Австрии; его прекраснейшая гвардия пала жертвой войны, генерал Шверин, любимец Фридриха, умер. Граф Ностиц и Беккендорф разбили лучших прусских солдат, и в то время, когда они наносили удары на левом крыле, Зетен провозглашал победу на правом.

— Это моя Полтава, — сказал Фридрих, смотря на побоище.

Королева Жозефина, лежавшая больной, при этом известии поднялась с постели; но вслед за тем пришло известие о победе под Росбахом, и это добило ее. Благочестивая королева умерла в своей столице, не дождавшись взятия Дрездена австрийцами, которым вынужден был сдать его генерал Шмельтау.

Фридрих, отдав приказ оставить город, вскоре воспылал желанием вернуть его. Пруссаки осадили Дрезден со всех сторон, и началась та страшная бомбардировка, которая превратила полстолицы в развалины.

В истории известны случаи из семилетней войны, в продолжение которой отчаивающийся Фридрих носил при себе яд и много раз хотел покончить с собой. Только счастливая случайность спасла его и государство.

Фридрих начал в полной силе эту войну, в которой дело шло о жизни или смерти недавно воскресшей Пруссии, а вернулся в Берлин изломанным, седым стариком, хоть и полупобедителем. Судьба принимала в нем большое участие; но великие люди всегда больше обязаны ей, чем себе.

Едва был заключен мир в Губергсбурге, как Август и Брюль оставили Варшаву и поспешили в Саксонию, на развалины столицы. Брюль не лишился королевских милостей до последней минуты.

Король Август вознаградил своего любимца-министра за его потери и дал ему староство, оставшееся после королевы, и дворец Фюрстенбергов в Дрездене.

Что касается графини Брюль, то она не дождалась ни возвращения в Дрезден, ни окончания войны и умерла в 1762 году в Варшаве. Министр пережил короля и до конца своей жизни был всемогущим правителем Саксонии и Польши. Слабость короля составляла силу министра.

1-го мая, после заключения договора, в церквах отслужили благодарственный молебен и открыли галерею. В августе приехал из Италии музыкант Гассе и в театре поставил оперу "Сиру"; это был день тезоименитства короля, в годовщину учреждения ордена Белого Орла. Оперный театр, который Фридрих превратил в интендантский склад, был мигом обновлен. После "Сиры" поставили "Королеву Амазонок", музыку и либретто которой написала невестка короля.

В сентябре, в день рождения короля, поставили новую оперу; но в этот день, сидя за обедом, король внезапно скончался от апоплексического удара.

Брюль пережил его только на несколько недель и отправился к праотцам, заболев тотчас после смерти короля, точно жизнь их была связана одной нитью.

Курфюрст, который обходился с ним довольно вежливо, потребовал его отставки и назначил ему значительную пенсию. Будучи католиком в Польше и протестантом в Дрездене, Брюль на одре смерти вспомнил свою настоящую веру при рождении. Его имения были конфискованы, но в 1772 году