Лев Овалов - Двадцатые годы

Он устроился уже рядом со Славушкой.

- Сахару никому не надо? - спросил он и посмотрел на владельца свечки.

Рыбкин точно всколыхнул пассажиров своими словами, все сразу зашевелились и снова замерли - шут его знает, что потребует он за свой сахар.

- Я вот вижу у вас в кармане газетку, - продолжал Рыбкин, обращаясь уже непосредственно к владельцу свечки. - Может, сторгуемся?

Сторговались за восемь кусков.

- Товарища Ленина захотелось почитать? - не без язвительности спросил владелец свечки, передавая газету. - Почитайте, почитайте, молодой человек...

- Эта какая же газета? - поинтересовался священник.

- Самая ихняя, "Правда", - сказал владелец свечки. - Другие неправду печатают, а тут как раз товарищ Ленин и о пролетарской революции, и обо всем прочем изволят рассуждать...

- Да нет, я не для того, - сконфуженно пробормотал Рыбкин и, пригладив газету ладонью, оторвал от нее длинную узкую полоску.

Он бережно выбрал из кармана крошки махорки и скрутил козью ножку.

- Разрешите? - спросил он и наклонился к огню, прикуривая цигарку.

- Угощайтесь, - сказал владелец свечки и тут же ее задул.

- Вот так-то лучше, - промолвил кто-то в темноте. - Ни ты людей, ни тебя люди...

- Да-с, время темное, - сказал, судя по голосу, священник. - Лучше помолчать да подремать...

Ночь плыла за окнами, вплывала в окна, ночь наполняла вагон...

Вагон мотало из стороны в сторону.

Кто-то сопел, кто-то вздыхал, кто-то постанывал...

Славушка опять прижался к коленям матери, хотелось есть и хотелось дремать, его опять начало укачивать, он почти уже погрузился в сон и вдруг почувствовал, как чья-то шершавая рука шарит у него по лицу, погладила его по лбу, по щекам, задержалась у губ, вложила ему что-то в рот, и Славушка ощутил волшебный вкус настоящего сахара.

2

Вера Васильевна находилась в переполненном вагоне, и все же была одна. Даже присутствие сына не нарушало ее одиночества. Она была одна, маленькая хрупкая женщина, наедине со своими бедами, горестями и сомнениями.

Она все время помнила, что находится в грязном нетопленом вагоне медленно ползущего поезда, увозящего ее все дальше и дальше от Москвы...

Куда? Она хотела бы это знать...

Она знала свой новый адрес: Орловская губерния - Орел вот-вот должен появиться, - Малоархангельский уезд - Малоархангельск находится южнее Орла, неведомый Малоархангельский уезд, - Успенская волость, - Вера Васильевна еще никогда не жила ни в каких волостях, - село Успенское, - цель ее путешествия, что-то ждет ее в этом Успенском...

Что погнало ее в этот путь?

На этот вопрос ответить легко: голод. Неотступный голод, с которым в Москве она не смогла бы справиться...

Вера Васильевна родилась и выросла в семье солидного московского врача. Василий Константинович Зверев в юности мечтал о научной карьере, однако сверстники обгоняли его, становились профессорами, генералами, богачами, а он так и остался хоть и уважаемым, но обыкновенным практикующим врачом. Выслушивал, пальпировал, перкутировал. Тук-тук... "Дышите. Не дышите. Тут больно? А тут?.." Лечил старательно и удачливо. На склоне лет стал завзятым библиофилом, вкладывал деньги в книги, собрал коллекцию инкунабул. Одну из лучших в Москве...

Был привержен и церкви, и детям, и кухне, если последнюю понимать расширительно, как свой дом, и поэтому хотел от дочерей приверженности к трем немецким К * и мечтал о выгодных для них браках. Однако дочери не оправдали его надежд. Старшая, Надежда, удрала с оперным тенором и сгинула где-то в российских захолустьях. Средняя, Любовь, уехала в Цюрих учиться в тамошнем университете, - в России высшее образование женщинам было заказано, стала врачом и вернулась в Москву женой профессора Маневича. Младшая, Вера, окончив курсы Берлица, тоже вышла замуж, но не так удачно, как Люба, Николай Сергеевич был всего-навсего учителем.

______________

* Kirche, Kinder, Kuche - церковь, дети, кухня. (Пер. с нем.)

Жили Ознобишины, как говорится, душа в душу. А затем господь бог позавидовал их счастью и подучил сараевского гимназиста Гаврилу Принципа застрелить австрийского кронпринца...

Тут в личной жизни Веры Васильевны началась полная неразбериха, она овдовела, а Слава и Петя осиротели.

С Федором Федоровичем Астаховым Вера Васильевна познакомилась вскоре после смерти Николая Сергеевича.

Жить трудно, детей надо растить, жалованья не хватало, друзья растаяли.

- Почему бы вам не сдать комнату?

Появился Астахов.

Как-то Петя и Славушка подрались, Федор Федорович разнял, Вера Васильевна зашла извиниться.

Год спустя Вера Васильевна сказала сыну, что ей нужно с ним поговорить.

- Федор Федорович хочет заменить вам отца...

К тому времени не только Вере Васильевне, но и Славушке многое было известно о постояльце. Родился в орловской деревне, родители выбились в люди из простых мужиков, дом, лавка, хутор, десятин сто земли, Федора Федоровича отдали в семинарию, стать попом не захотел, сбежал на медицинский факультет, началась война, призвали в армию, произвели в прапорщики, служит в учебном полку, обучает новобранцев... Много лет спустя, когда отчима не было уже в живых, а Славушка превратился в Вячеслава Николаевича, он понял, что тот был одним из лучших представителей разночинной интеллигенции.

По своему социальному положению Астахов принадлежал к крестьянской буржуазии, но вырос-то он среди бесправных, забитых, темных, голодных мужиков, и, будучи по складу души человеком честным и добрым, он и в армии охотнее общался с солдатами, нежели с офицерами.

Внезапно строевые занятия с новобранцами оборвались, с одной из маршевых рот Астахов отбыл на фронт...

Снисходя к бедственному положению сестры, Любовь Васильевна предложила ей пожить пока у нее.

Профессор Маневич, открыто заявляя себя противником любого переустройства жизни, не мог не замечать стачек, демонстраций и протестов против войны.

Поэтому еще в начале 1916 года Маневич предусмотрительно уплотнился, уступив Вере Васильевне целых три комнаты, а в 1917 году даже подумывал, не оформить ли ее в качестве совладелицы, однако осенью все полетело вверх тормашками.

Предрассветный сумрак окутывал улицы серой дымкой. Воробьи исчезли со всех площадей, точно их сдуло ветром, лошадей перерезали на мясо.

Славушка торопился в гимназию не столько на уроки, сколько к завтраку. Гимназистам по утрам выдавали ломоть булки и кружку подслащенного чая. Булки серые, невзрачные, неизвестно, где их доставали, но эти булки и чай были одним из необъяснимых чудес хмурого восемнадцатого года. Чай Славушка выпивал, а булку прятал, на ужин маме и Пете.

Астахов встретил Февральскую революцию с ликованием, Октябрьскую с недоумением, не хотел насилия ни справа, ни слева. Солдаты выбрали его в полковой комитет, он не хотел идти ни с офицерами против солдат, ни с солдатами против офицеров. Однако народ готовился к революционной войне. Доброта сковывала Астахова, но победу одержали великие демократы. Он записался добровольцем в Красную Армию.

Ему дали возможность перевезти семью в деревню, и Астахов поехал в Москву.

- Что ты здесь будешь делать? - убеждал он жену. - Вы пропадете тут без меня...

Вера Васильевна боялась деревни. Что она будет там делать? Обучать французскому языку! Крестьянских детей, не знающих даже своего родного языка! Кому нужны в этой дикой сутолоке Малерб и Ронсар?

Сперва Федор Федорович поехал в Успенское с Петей, подготовить все к приезду жены.

В ту осень многие уезжали из Москвы. Профессор Маневич, например, ехал в Екатеринослав. Медлить было опасно. Его все уплотняли и уплотняли. Районный совдеп отвел верхний этаж его дома под какую-то театральную студию. Маневич пытался бороться. Наркомпрос то вступался за него, то отступал перед совдепом. Внезапно кто-то вспомнил о близости Маневича к министру Кассо, стало уже не до особняка, поколебалось положение в университете...

Любовь Васильевна призналась сестре:

- Он бежит из России...

Она предложила сестре ехать вместе.

- Нет, я поеду на родину Федора Федоровича, - отказалась Вера Васильевна.

Пока Вера Васильевна раздумывала, пришли из совдепа.

Тетя Люба уехала. Уехала, чтобы никогда уже больше не встретиться ни с сестрой, ни с племянниками.

- Удрал ваш профессор?

Предложили срочно освободить квартиру. Разрешили взять только ручной багаж. Да и куда бы они повезли столы и стулья?

Накануне отъезда Славушка с матерью зашли попрощаться с дедом.

Доктор Зверев на круглой чугунной печурке, установленной среди книг, в нарушение всех противопожарных правил жарил картофельные оладьи.

- Господь с вами, господь с вами, - приговаривал он. - Все образуется...

Вера Васильевна сама надеялась, что все образуется, но ощущение бездомности и одиночества не покидало ее всю дорогу.

3

Поезд подолгу стоял на каждой станции, но никто из вагона не выходил: вылезти затруднительно, а влезть обратно и вовсе невозможно.