Темные алтари - Димитр Гулев

по-своему одинок и неприкаян. Все рассказы кончаются на ноте горькой, щемящей, почти над каждым из них витает тень смерти, герои уходят из жизни. А между тем на первый взгляд быт их налажен, они не знают материальной нужды. Ненавязчиво, логикой материала показывает Гулев, как в самом американском образе жизни за видимым благополучием таятся взрывоопасные, трагические ситуации.

…Раны. Кровоточащие, незаживающие, гноящиеся. Наверное, этот образ и есть лейтмотив открывающей сборник новеллы «Задний салон». Война во Вьетнаме закончилась, но ее страшный счет не подведен до конца. Раненые еще лежат в госпиталях, из которых выходят на костылях, в инвалидных колясках. Но не менее страшны вьетнамские раны в самом сердце Америки, травмы не только физические, но моральные, нравственные. Одной из таких жертв предстает героиня новеллы Гейл, медсестра в военном госпитале. Война преследует ее не только потому, что она общается с людьми, как правило молодыми, которые прошли вьетнамский ад, и в чем-то внутренне им близка. Рядом с ней как неотвратимое видение — образ Джонатана, ее жениха, которого она любила с юных лет. Он погиб или пропал без вести в болотах и топях далекой страны, куда его послали воевать за тысячи миль от родной земли. Именно память о Джонатане, эта незаживающая рана, заставляет ее работать в госпитале, облегчать муки других, но и самой испытывать при этом незатихающую боль.

Гейл — рядовая американка. Молодая, цветущая женщина, она воспринимает вьетнамскую трагедию исходя из своего личного горького опыта. Она одна из тех многих тысяч, кто потерял близких, по кому больно ударила та самая война, которую позднее, задним числом, уже после позорного бегства ее соотечественников из Сайгона весной 1975 года, политики либерального толка начнут называть «ужасной», «трагичной», «ошибочной войной в ошибочном месте». Но не случайно эпиграфом к новелле взяты слова видного политического деятеля, известного своими трезвыми суждениями, бывшего сенатора Уильяма Фулбрайта. Он характеризует насилие как непременный элемент «американского образа жизни». И вьетнамская авантюра — не просчет близоруких амбициозных политиков, а выражение коренных методов империалистической системы.

Гейл, для которой война обернулась личной драмой, — не борец: вином пытается она заглушить боль, забыться. Подобно некоторым другим персонажам Гулева, она показана в решающей, экстремальной ситуации. Как и герой следующей новеллы, «Темные алтари», Корм Торнтон, она, «заблудшая душа», мучительно стремится вырваться из жизненного тупика. Ее протест импульсивен, подобен взрыву отчаяния. Она делает смертельный укол Эду Макгроу, чтобы избавить его от дальнейших физических страданий…

На экранах телевизоров сегодня снова мелькают кадры антивоенных демонстраций в США, на этот раз против безудержной гонки вооружений, чреватой катастрофой. И в колоннах манифестантов можно видеть коляски ветеранов и инвалидов вьетнамской войны. Так жизнь дописывает своеобразный эпилог к рассказу Гулева.

Горькой доле молодежи посвящена и новелла «Темные алтари». Как и предыдущая, она написана в своеобразной импрессионистической манере, когда мир видится зыбким, сквозь разгоряченное воображение героев. Если в госпитале, где работает Гейл, — люди, травмированные физически, то здесь перед нами — их сверстники, искалеченные нравственно, духовно опустошенные.

В начале 70-х годов в одном из кварталов Сан-Франциско состоялись необычные похороны. В землю был опущен гроб с символическими атрибутами хиппи — цветами, бусами, джинсами. Присутствовавшие при этом погребении хиппи возвестили о конце движения. «Было время, когда человек надел бусы и стал хиппи, — заявили они. — Сегодня он снимает их и становится свободным человеком»[2]. Однако задолго до этого символического акта участь анархического молодежного протеста была уже, в сущности, решена.

Буржуазный истэблишмент, против которого они столь вызывающе и крикливо бунтовали, нашел способ направить в удобное русло, а точнее сказать, «амортизировать» настроения недовольства. Идеалы «хипландии», стилистика и специфическая символика этой молодежной «субкультуры» были искусно интегрированы буржуазной «массовой культурой», превратились в расхожий ширпотреб, стали вместе с рок-музыкой и элементами одежды безобидной модой, лишенной социально-критического смысла.

Сама жизнь, реальная социальная практика убеждала в бесперспективности наивного эпатажа хиппи и неизбежном тупике самого движения, взращенного на дрожжах отрицания норм морали и лишенного положительных ценностей. Ведь провозглашенная ими панацея «Бог и любовь» оказалась эфемерной. И это с трагической остротой осознает герой рассказа «Темные алтари» Корм Торнтон. Увлеченный всеобщей волной, он бросает дом, учебу, спорт, почти два года без цели и смысла колесит по дорогам Америки. Опьяняет себя наркотиками, оглушает рок-музыкой, вместе с Люсиль, такой же одержимой, как и он сам, предается необузданной страсти, которая приносит лишь опустошение и становится «капканом». Позднее он скажет о себе и себе подобных, что они были чаще всего в плену собственной духовной нищеты и социальных канонов общества, в котором двигались как слепые.

Сегодня хиппи стали историей, объектом пухлых культурологических и социологических штудий. Исследован феномен «хипкультуры», в основе которой лежали лозунги «абсолютной свободы», сексуальной вседозволенности, бедности и опрощения как вызова пресыщенному «обществу изобилия». В широком спектре молодежного движения 60-х — начала 70-х годов хиппи оказались наименее политически активными.

И это начинает понимать Корм, когда вслух размышляет о бунте, выразившемся в бегстве, о бунте, не направленном на перестройку общества, о капкане с бесчисленным количеством алтарей, «…на которых никто не запрещает им самим приносить себя в жертву воображаемым идолам». Темные алтари — еще один сквозной образ, метафора, указывающая на движение без цели, без верного компаса.

В рассказе зримо схвачен образ «хипландии» — сборища хиппи у канала, их специфического поведения, одежды, манер, инфантильности, которая была их яркой приметой. Разнообразна и типология этих отпрысков богатых семейств, вознамерившихся приобщиться к добровольной бедности: здесь и Люсиль, так и не нашедшая любви, и совсем еще юная Бекки Уэскер, только еще пробующая «сладкую жизнь», и многоопытный Джой, отнюдь не юнец, примкнувший к движению, видимо, в поисках неизведанных удовольствий. Гулев уловил манеру своих героев разговаривать рублеными, едва ли не односложными фразами: ведь для них был характерен антирационализм, акцент на понимании другого интуицией, «кожей».

Движение хиппи, показанное в этой новелле, уже на излете, на спаде. И вездесущие полицейские, ревниво «опекающие» хиппи, становятся эмблемой того репрессивного аппарата в «обществе свободы», который создает видимость «оппозиции» и одновременно делает ее максимально безвредной.

Для Корма — как, впрочем, и для Люсиль — пробуждение от затянувшейся инфантильности становится драматичным. Но темные алтари слишком цепко держат в своей власти, толкают их к внутреннему краху. «Общество изобилия» не может предложить здоровой духовной пищи своим заблудшим детям. Герои новеллы приходят лишь к осознанию бессмысленности существования такого рода, выход из которого — в отчаянном, импульсивном