Ничего интересного - Кевин Уилсон

Я выросла в долине под этими горами, в бедности, но такой, что выход из нее все-таки виднелся. Я жила с матерью и чередой ее сожителей; отец то ли умер, то ли испарился. Мама отвечала на расспросы о нем очень смутно, я не видела ни одной фотографии. Казалось, как будто один из греческих богов принял облик коня и оплодотворил мою мать, после чего вернулся домой на Олимп. Но вероятнее всего, он просто был извращенцем из одного из богатых домов, в которых она убирала. А может, это был кто-то из нашего муниципалитета, и я видела его всю жизнь, не подозревая об этом. Но я предпочитала думать, что он мертв и просто не способен вытащить меня из моей несчастливой жизни.

Подготовительная школа для девочек «Железные горы» ежегодно предлагала одну-две стипендии для подающих большие надежды девочек из долины. А я, хотя сегодня в это сложно поверить, подавала ну просто охрененно большие надежды. Детство я провела стиснув зубы и круша все на своем пути во имя совершенства. Я научилась читать в три года, сопоставляя буквы в книгах сказок, к которым прилагались аудиокассеты, со словами, которые рассказчик произносил из крошечных динамиков. Когда мне было восемь, мама назначила меня контролировать наши финансы, и я планировала еженедельный бюджет из денег, конверты с которыми она вечерами приносила домой. Я училась на отлично. Сначала это было исключительно стремление к превосходству, как будто я подозревала в себе супергероя и просто проверяла свои способности. Но когда учителя начали упоминать при мне «Железные горы» и стипендию, я перенаправила свои усилия. Я не знала, что школа была, по сути, ленточкой, которая украшала богатеньких девочек по дороге к предопределенному будущему. Я представляла ее себе манежем амазонок. Я доводила соперников до слез на олимпиадах. Я плагиатила научные статьи, упрощая их до тех пор, пока не получалось выжать победу на региональных научных выставках. Я зазубривала стихи о Гарлеме и коряво пересказывала их любовникам матери, которым, полагаю, я виделась каким-то странным, инакоговорящим демоном. Я играла за защитника в мальчишеской команде по баскетболу, потому что команды девочек не было. Я нравилась жителям нашего города: и беднякам, и среднему классу — особенно его верхушке, — как будто на мой счет они все сошлись во мнении: я являла собой идеального представителя нашего маленького захудалого городка. Мне не суждено было величие, это я знала, но начинала понимать, как вырвать его из рук тех, кто по глупости ослаблял хватку.

Я получила стипендию, а учителя даже собрали мне деньги на учебники и еду, потому что мама изначально категорически заявила, что ничего из этого позволить себе не может. Когда настало время ехать в школу, я напялила какой-то уродливый джемпер — самую приличную вещь, которая у меня нашлась, — и мама привезла меня туда вместе с моей сумкой, в которой покоились, в частности, три комплекта школьной формы, состоящей из черной юбки и белой блузки. Другие родители причаливали на БМВ и других машинах, настолько дорогих, что я даже марок таких не знала.

— Господи, ты только погляди, — донесся мамин голос сквозь тяжелый металл из радио. Она вертела в руках незажженную сигарету — я попросила ее не курить, чтобы запах не впитался в мои волосы. — Лилиан, это сейчас прозвучит грубо, но тебе тут не место. Не потому, что они лучше тебя, просто тебе тут придется нелегко.

— Это уникальная возможность, — в который раз повторила я.

— У тебя ни фига нет, я это понимаю, — сказала мама на удивление терпеливо, мотор она до сих пор не заглушила. — У тебя ни фига нет, и я знаю, что ты хочешь большего. Но ты сейчас переходишь с ни фига на золото, а с этим справиться будет ой как нелегко. Надеюсь, у тебя получится.

Я на нее не рассердилась. Я знала, что мама меня любит, хотя, наверное, со стороны это заметить было сложно и вряд ли очевидно для других. Она хотела, чтобы у меня все получилось, по крайней мере. Но еще я понимала, что не очень ей нравлюсь. Она считала меня странной. И к тому же портила ей всю малину. Ну и ладно. Нельзя сказать, что я ее за это ненавидела. А если и ненавидела, так я ведь была подростком и ненавидела всех.

Мама нажала прикуриватель и, пока он нагревался, легонько меня обняла и поцеловала.

— Ты в любой момент можешь вернуться домой, милая, — сказала она, но я подумала, что лучше удавлюсь.

Я вышла из машины, и мама уехала. По дороге к общежитию я заметила, что остальные девочки на меня даже не глядели, и, ясное дело, не из вредности. Мне кажется, они вообще не замечали меня; их глаза с рождения были настроены распознавать значительность. Это не ко мне.

А потом я увидела в своей комнате Мэдисон, в комнате, которую нам предстояло делить. Все, что я о ней знала, было изложено в коротком письме, полученном летом. В нем сообщалось, что моей соседкой будет Мэдисон Биллингс и что родом она из Атланты, штат Джорджия. Чет, бывший мамин парень, который время от времени ошивался у нас дома, когда у мамы никого не было, увидел письмо и сказал:

— Зуб даю, она из тех Биллингсов, у которых сеть магазинов. Тоже в Атланте. Деньжищ у них, скажу я тебе…

— Откуда тебе знать, Чет? — спросила я. Чет мне нравился. Он был забавным, что лучше, чем наоборот. На руке у него красовалась татуировка Бетти Буп.

— Тут надо детали подмечать, — поведал мне Чет. Работал он грузчиком. — Знание — сила.

У Мэдисон были светлые волосы до плеч и желтое летнее платье, на котором плавали сотни маленьких золотых рыбок. Даже в шлепанцах она была высокой, как модель, и я не сомневалась, что пятки у нее охренеть какие мягкие. У нее был идеальный носик, голубые глаза и достаточно веснушек, чтобы казаться естественной, но не настолько, чтобы иметь проблемы с кожей, спасибо Господу. Вся комната пропахла жасмином. Мэдисон уже обустроилась, выбрала дальнюю от двери кровать. Увидев меня, соседка по комнате улыбнулась, как будто мы были подругами.

— Ты Лилиан? — спросила она, и мне оставалось лишь кивнуть. В своем ужасном джемпере я чувствовала себя клоуном. — Я Мэдисон, — продолжила она. — Приятно познакомиться.

Мэдисон протянула мне