Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

– А этого откуда принесло? – спросил он бородатого.

– Две минуты назад залез в окно.

Дядька рассердился:

– В этом доме, между прочим, не только Хаим живет.

Опустив голову, я направился в сторону комнаты Хаима.

– Вон отсюда! – закричал он мне вслед.

Сделав вид, что не слышу его, я прошел веранду и приоткрыл массивную дубовую дверь. Хаим лежал на железной кровати, на спине, и спал, голые ноги выглядывали из-под тонкого одеяла. Только я пощекотал ему ногу, он поднял голову.

– Это я, – позвал я его. Потом зажег свет, снял с пояса джинсы и показал Хаиму.

– Хорошие джинсы, – кивнул он и перевел взгляд на мои рваные брюки. – Брюки нужны? – догадался он о причине моего прихода.

– Да.

Он задумался.

– Ладно, возьми, только к трем часам верни обязательно.

Дело в том, что у него это тоже были единственные брюки.

– Раньше верну, – ответил я.

Переодеваясь, я рассказал ему, что видел с крыши. Он внимательно слушал, затем сощурился и зло выматерил Чарлика.

– Как ты думаешь, в чем дело? – спросил я.

– Это ты у моих дядей спрашивай, уж от тебя они ничего не скроют.

Мне показалось, что услышанное не было для него новостью.

– Большое спасибо за брюки.

– Эту рвань тут не оставляй, убери.

Я взял обрывки брюк и направился к двери.

– Не опоздай, – бросил он мне вслед.

Я обошел знакомых спекулянтов в еврейском квартале, рассчитывая загнать джинсы за сто рублей, и везде слышал одно:

– А нам за сколько продавать прикажешь?

Потеряв два часа, я вернулся к тому, с кем торговался в самом начале. Он дал мне восемьдесят рублей, и я взял курс на Навтлугский базар, который тогда был самым дешевым базаром в городе.

Сначала купил брюки, надел. «Так-то», – вздохнул я с облегчением. Потом примерил синюю сорочку – она мне очень подошла, и цвет понравился – застегнул и расплатился. Оттуда переместился к обувной лавке и купил ботинки, о которых и мечтать не смел. Моя старая обувь раз пять была чинена-перечинена, сам чинил отцовскими инструментами, даже два раза удлинил; так что на обувь она уже не походила, разве что был не босой. Теперь я их вместе с рваной майкой выбросил в мусорный ящик.

Для Манушак я хотел купить одеколон «Кармен». Пока искал одеколон, увидел белый шерстяной жакет с вышитыми цветами сирени, который мне понравился, и, недолго думая, попросил продавца завернуть его, расплатился и ушел. Но, оказалось, я оставил там Хаимовы брюки и только в трамвае обнаружил, что их нет. Пришлось возвращаться.

Продавец был старше меня года на два.

– Какие еще брюки? Ничего ты тут не оставлял.

А ведь я помнил, как положил их на прилавок.

– Вспоминай, не то подожгу эту лавку.

Другой продавец достал из большой картонной коробки брюки:

– Эти?

Я кивнул, он снова завернул их в бумагу и протянул мне. Затем с укором сказал молодому:

– Что за добро такое, чтоб из-за него нарываться на неприятности.

В первом часу дня я сунул Хаимовы брюки под мышку соседскому мальчишке со словами «отнеси Хаиму», а сам направился повидать Манушак. В нашем квартале был парикмахер Гарик, Манушак была его дочерью. У Гарика был и сын, Сурен, старше меня и Манушак на семь лет. Он все время сидел в парикмахерской и читал журналы, иногда стриг маленьких детей, к взрослым Гарик его не подпускал: «Поумней сначала».

Я любил Манушак с детского сада. Мы и в школе вместе учились, но к концу шестого класса у Манушак, кроме поведения, по всем предметам были двойки, и ей пришлось бросить учебу. Я кое-как добрался до выпускного класса, и к тому времени у меня оставался один экзамен, грузинский письменный. Сдав его, я мог получить аттестат.

Манушак мне встретилась по дороге, она шла за хлебом. Сначала она меня не узнала, вроде как остолбенела, потом покраснела, она всегда краснела при виде меня.

– Это ты?!

– К тебе шел, – сказал я.

Отступив, она оглядела меня.

– Вот умоешься и станешь в новой одежде еще симпатичнее.

– А что не так? – спросил я.

– Вот тут и тут испачкано. – Она показала на щеку и ухо.

Я вспомнил, как ночью лазил по водосточной трубе, и почему-то у меня испортилось настроение. Она заметила и забеспокоилась:

– Что с тобой?

– Все в порядке, – ответил я.

Все и вправду было в порядке, после моих покупок у меня оставалось тридцать пять рублей, у меня никогда раньше не было столько денег, да и одет так хорошо я никогда еще не был. В конце концов, умыться вовсе не было проблемой. Я не понимал, что со мной, и удивлялся. Позже, вспоминая эту встречу, я постоянно приходил к одному и тому же – это было предчувствие.

Я развернул подарок и протянул Манушак:

– Это тебе.

Она обрадовалась и улыбнулась мне. Надела жакет и закружилась вокруг меня.

– Люблю тебя, – сказала она.

Когда мы проходили мимо парикмахерской, Гарик посмотрел на нас в окно, он брил Рафика и не посмел бросить дело и выйти, так что оценил наше новое одеяние лишь поднятием бровей.

Я заметил, как Рафик разглядывал в зеркале Манушак, и в сердце что-то неприятно кольнуло. Манушак, как-то невзначай, добавила:

– Этот Рафик последнее время как-то странно смотрит на меня.

– Ну а ты? – спросил я.

– Да ты что? Меня тошнит при виде его.

Рафик не был вором «в законе», не имел «звания», но у него был авторитет в криминальном мире. Участковый инспектор Темур Тембрикашвили и близко к нему не подходил, побаивался. Говорили, что он контролировал спекулянтов внизу, в еврейском квартале, и имел с этого хороший навар.

Мне вспомнились слова Трокадэро: «Самый смелый герой – девятиграммовая пуля», и я с досадой подумал: «Если он и впрямь что-нибудь замыслил, подкараулю его в темноте и всажу пулю в лоб».

А Манушак я поверил, да и с чего мне было не верить ей?! Сколько я себя помнил, она никогда не обманывала меня. Она не была, как ее брат, дурочкой. Просто была настолько доброй и простодушной, что и совсем нормальной ее нельзя было назвать. Но, думаю, именно за это я ее и любил.

Перед тем как расстаться у хлебного магазина, мы договорились встретиться вечером и пойти в кино, после того как я высплюсь.

Маленькая площадка между хлебным магазином и гастрономом была перекрыта заржавленными листами жести. Под этой крышей стоял