Владимир Кантор - Рождественская история, или Записки из полумертвого дома

На мой вопрос-просьбу, нельзя ли разрешить жене снова посещать меня, чтобы ее пропустили, она внизу стоит, он тут же ответил согласием, заметив, что, как он понял, я многим обязан ей - она вовремя реанимацию потребовала, не оставила меня на ночную сестру, - ее уходу за мной, всем этим овсянкам, киселям, печенкам, а главное, улыбнулся он, внутренней поддержке. И вот тут-то и последовала какая-то несуразица, от которой я обомлел, первая версия смены политики по отношению ко мне.

Наклонился он доверчиво так ко мне, мол, понимаем друг друга, интеллигентные люди, и вдруг еле слышно шепнул:

- Раскрыли вредительскую группу, да-да, как в старые времена, во главе с Татем и Шхунаевым. Они говорят, что я был их третьей головой, но вы не верьте, я сам по себе. Вы если что, подтвердите, ладно? Медовой моя фамилия, фамилия у меня такая - Медовой, Пал Палыч. На них Сибилла Доридовна написала, раскрыла их преступную религиозно-сектантскую организацию. Мы вас отдаем вашей супруге. Но вы не должны никому-никому об этом!.. То есть в интересах следствия. Да и престиж, реноме, так сказать, больницы. - Говоря о реноме и неразглашении, он стал строг и серьезен. Даже тверд, сказал бы я.

Я невольно скривил рожу.

- Все понимаю, - возразил он. - Глупо, конечно, но вы сами всё понимаете, неровен час снова к нам в больницу попадете. Язва, она штука капризная и неожиданная. А сейчас я распоряжусь, чтоб супругу вашу к вам пропустили, а вам cito на гемоглобин сделаем. Если за восемьдесят перевалило, сразу завтра вас и выпустим. Или послезавтра. Чтоб старый Новый год дома встретили...

Он поднялся, такой высокий, полный, добродушный. Я бы даже сказал, элегантный, несмотря на свою полноту. Я ошалело посмотрел ему вслед.

Он тоже сумасшедший? Или это я сам все же схожу постепенно с ума?

Пришла незнакомая мне сестра, взяла кровь из пальца. Потом появился довольный Славка, как всегда подтягивая шаровары и обнажая в улыбке зубы-кукурузины. В правой руке он держал Кларинину сумку с продуктами. Поставил на тумбочку. И засмеялся уже в голос:

- Сейчас придет твоя. Увидела в коридоре Анатоль Алексаныча, как на него накинется! Прямо птица хищная! И когтит, и клюет. Думал - на куски разорвет. А он на цырлах перед ней стоит, только оправдывается, глазами хлопает да за бороду держится. Ни осанки, ни форсу.

- Так ты ей скажи, что его уже отстранили.

- Сам скажет. Думаешь, кому-нибудь охота такое выслушивать!

- А что она ему говорит?

- Да всё!

Вернулся довольный Юрка.

- Дозвонился. После обеда жена приедет. Иду назад, а мне Наташка глазки строит. "Пойдем, - говорит, - в перевязочную. Я тебе его обработаю". Да нет, ну ее! Надо дома сегодня чем-то отчитываться.

- Ничего, мужик молодой, отчитаешься! - хмыкнул Славка.

- Да вы, братья, сладко здесь живете, - вздохнул приблатненный. - Я вот шоферю, а и то не всегда получается. Один раз зато оттянулся на все сто! - Он гнусно улыбнулся, открыв золотые зубы. - Еду раз вечером, девица вдруг на дорогу выскакивает, останавливает, окраина, глухомань, темнота, пятиэтажки какие-то, овраг сбоку, а она перед машиной прыгает: "Помоги", - говорит. "Что надо?" - спрашиваю. А у нее отец помер, в гостях был и помер. А документы все в Клину, где он жил. Надо туда отвезти. "Помоги, - говорит, - что спросишь, заплачу". Поднялся я, оглядел, а он закостенел весь. Пришлось мертвяку поджилки подрезать, чтоб как живого рядом с собой усадить. Повез. Ее-то я сразу, как отъехали, трахнул, потом еще пару раз останавливался и натягивал. "Обещала - плати". Но довез, в полной сохранности, в комнату его занес. Денег, правда, с нее тоже стребовал. Все же работал, бензин тратил.

- Сволочь эти банки, тить, - ворчал в своем углу дед.

- Что творится! - прямо с порога начала распаленная Кларина. - Этот ваш святой Тать от всего отрекается. Даже будто не он иконостас клеил, а кто-то давно из больных. А голос у него такой тихий и вежливый, будто с прокурором говорит. И вообще он сожалеет, что не смог с Борисом Григорьевичем как следует о философии и литературе побеседовать. Чудеса!

- Где-то мент, значит, родился, - произнес приблатненный.

Кларина кивнула, как будто поняла его поговорку, и продолжила:

- А самое интересное, он уверяет, что больше не твой палатный врач, а потому всякую ответственность с себя за твое здоровье слагает. Что это значит? Ты как, милый? - Она склонилась надо мной. Поцеловала и принялась доставать из сумки продукты. - Что бы ни было, поесть все равно надо. Откуда силы иначе возьмутся.

- Обожди, - сказал я. - Это же всё его дела. - Я указал на Славку. - Он тут такую интригу провел!

- Да что я! - Славка прижал палец к губам, и я догадался: просил, чтобы я не рассказывал, что именно он сказал Сибилле, побоялся Кларину обидеть. Сменили, и слава Богу. Значит, домой скоро попадет.

- Да, - перебивая его, воскликнула Кларина, - я вчера наконец твоим друзьям-коллегам дозвонилась. Они так за городом десять дней и провели, как собирались. Помнишь, куда они нас на Новый год звали? Какое счастье все же, что мы не поехали! Не дай Бог с такой историей да еще в нашей провинции очутиться. Там бы мы тебя точно не вытащили!

- Что они сказали?

- Что могли сказать? Что придут сегодня. Спрашивали, нужно ли что. Интересовались, добралась ли я до главврача. А зачем? И без него все обошлось! Да и что я ему могла сказать? Спасите, я его люблю! Так, что ли? Станет он слушать бабьи причитания!

Положительно день был днем быстро меняющихся сцен. Не успела Кларина договорить последнюю фразу, как отворилась дверь и я услышал:

- Это точно, не будет. А вот нас послушал. - Слова эти произнес Лиса Алиса, вошедший в палату вместе с Котом Базилио. Несмотря на прозвище, Алиса был вполне мужчиной, да еще из удачливых. Был бородат, носил костюм и галстук. Кот обходился простым джемпером, обтягивавшим его толстое брюхо. И тоже с бородой. Прозвища свои они получили за свойственное им прохиндейство, сопровождавшееся тесной дружбой.

Лиса Алиса протянул пакет с яблоками и мандаринами, подумал, куда поставить, и поставил мне на постель.

- А зарплата твоя у Базилио. Давай, Кот, отдавай Кларине. Извини, что поздно. Сам понимаешь, в Москве не были. Молодец Кларинка, дозвонилась-таки до нас! А мы сразу до главврача добрались. Сказал, что тут же позвонит профессору Радамантову. Ну и фамильица! Обещал приказать, чтоб к тебе отнеслись с повышенным вниманием. Отнеслись?

- Очень даже вовремя.

Кот полез в карман рубахи, для чего ему пришлось задрать джемпер, но он считал, что так хранить деньги надежнее.

- Держи, - сказал он Кларине, - здесь зарплата и премия. Корми его калорийно. Кадр ценный, еще нам пригодится. Шучу, шучу! Мы его просто любим. Да, - обратился он ко мне, - дружка твоего встретили в центре. Ну, с которым ты в одном доме в детстве жил, ну того, миллионщика, который с пьянством завязал. Ты с ним как-то заходил на работу. Такой красавец круглоглазый. Он сказал нам, что от смерти тебя спас. Половину своей крови отдал. Что говорить, все же друг детства, почти брат, хоть и миллионщик. Неужели не сообразил главврачу позвонить? Сунул бы ему чего, и проблем бы не было. Так что извини, что опоздали. Кровь у нас, конечно, не молодая, но грамм по двести тебе бы тоже отлили. Только он все при этом тебя бранил, что ты ему даже спасибо не сказал, все ты недоволен был, что под православным иконостасом лежишь. Глянь, и впрямь отовсюду картинок надрали! Это ты, что ли, навешал? Неужели так раньше было? Так это ж редкая больница! И чего Кларинка так нервничала?

Лиса Алиса хихикнул:

- Ты святым-то за это время не стал? Столько святости над головой каждую ночь и каждый день. Ладно, выползай, приходи в себя, пообщаемся.

- Это точно, - сказал Базилио. - Будь здоров, не кашляй. Мы теперь о тебе думаем днем и ночью.

- А ведь он прав! - воскликнула Кларина, когда они ушли. - Дура я! Наверно, с самого начала все же надо было по начальству больничному идти... Спасибо им. И вам тоже, - обернулась она к Славке.

- Да выходит, что и не за что...

- За усилия, за помощь... - Она сняла очки и вытерла глаза. - Извините, расквасилась вдруг... Плакса-квакса. Вдруг представила, что могло бы быть, если б не они и не вы! И Глеба вспомнила.

- Могло бы и как с Глебом быть, - глубокомысленно сказал Юрка. Ему тоже хотелось участвовать в разговоре. - Никто не знает, что человеку отведено.

Неожиданно хрюкавший над своими банками дед изрек опять нечто философическое:

- Не знает он, что человеку отведено, тить! Человеку жить отведено! А когда он помирает, он в космос уходит. И тогда он уже не человек. Вот, тить!

Все невольно засмеялись. Разрядил дед обстановку. Покормив меня, Кларина собралась уходить, сказав, что теперь она умнее и непременно пойдет сейчас говорить с Медовым, чтоб завтра выписка состоялась.

Она ушла. Потом на каталке увезли Пашу - на консилиум. Как сестрички нам рассказывали, прямо с консилиума его отправили на операционный стол: у него от неряшливой операции Татя началось повторное нагноение. Парня снова вскрывали, чистили, вставили отводную трубку. Когда его привезли в палату, он был еще под наркозом. Зато у деда, как Тать и предполагал, отводные трубки сняли, он вернулся без банок, был доволен и все повторял: