Сергей Довлатов - Ремесло

А главное, все без конца дают тебе советы. И ты обязан слушать. Иначе будешь заклеймен как авторитарная личность...

В Союзе мы были очень похожи. Мы даже назывались одинаково - "идейно чуждыми". Нас сплачивали общие проблемы, тяготы и горести. Общее неприятие режима. На этом фоне различия были едва заметны. Они не имели существенного значения. Не стукач, не ворюга - уже хорошо. Уже достижение.

Теперь мы все очень разные. Под нашими мятежными бородами обнаружились самые разные лица, Есть среди нас либералы. Есть демократы. Есть сторонники монархии. Правоверные евреи. Славянофилы и западники. Есть, говорят, в Техасе даже один марксист. И у каждого - свое законное, личное, драгоценное мнение. Так что любой разговор немедленно перерастает в дискуссию.

Настоящему капиталисту легче. У него в руках механизмы финансового стимулирования. А наши-то сотрудники работали почти бесплатно. А если ты человеку не платишь, значит, хотя бы должен его любить...

В общем, мало того, что нас давили конкуренты.

Мало того, что публику иногда шокировали наши выступления. Но и в самой редакции проблем хватало.

Дело шло с перебоями, рывками.

БИЗНЕС НЕ ПОРОК

Мы постигали азбучные истины. Азы капиталистического производства. Так, мы обнаружили, что бизнес - не порок. Для меня это было настоящим откровением. Так уже мы воспитаны.

В Москве "деловыми людьми" называют себя жулики и аферисты. Понятия "маклер", "бизнесмен" ассоциируются с тюремной решеткой.

А уж в литературной, богемной среде презрение к деловитости нескрываемое и однозначное.

Ведь мы же поэты, художники, люди искусства!

Этакие беспечные, самозабвенные жаворонки! Идея трезвого расчета нам совершенно отвратительна. Слова "дебет", "кредит" - нам и выговорить-то противно.

По-нашему, уж лучше красть, чем торговать.

Человек, укравший в цехе рулон полиэтилена, считается едва ли не героем. А грузин, законно торгующий на рынке лимонами, - объект бесконечных презрительных шуток.

В Америке, мне кажется, бизнесмен - серьезная, уважаемая профессия. Требует ума, проницательности, высоких моральных качеств. Настоящий бизнесмен умеет рисковать и проигрывать. В минуту неудачи сохраняет присутствие духа. А в случае удачи - тем более.

Я уверен, что деньги не могут быть самоцелью.

Особенно здесь, в Америке.

Ну, сколько требуется человеку для полного благополучия? Двести, триста тысяч? А люди здесь ворочают миллиардами.

Видимо, деньги стали эквивалентом иных, более значительных по классу ценностей. Сумма превратилась в цифру. Цифра превратилась в геральдический знак.

Не к деньгам стремится умный бизнесмен. Он стремится к полному, гармоническому тождеству усилий и результата. Самым доступным показателем которого является цифра...

Короче, нам требовался бизнесмен-менеджер. Попросту говоря, хороший администратор. Деловой человек.

Потому что Мокер занимался только общими вопросами.

Журналистского опыта было достаточно. С административными кадрами дела обстояли значительно хуже. Умный пойдет в солидную американскую фирму. Глупый вроде бы не требуется. А без хорошего менеджера работать невозможно.

Тем более что мы узнали столько нового! Во-первых, окончательно стало ясно, что наша газета - товар.

Примириться с этой мыслью было трудно.

Вы только подумайте! Любимая, родная, замечательная газета! Плод бессонных ночей! Результат совместных героических усилий! Наше обожаемое чадо, боготворимое дитя! Нетленный крик души! И вдруг - товар! Наподобие колбасы или селедки...

Увы, все это так. Ты можешь написать "Четырнадцатую симфонию", "Гернику", "Анну Каренину".

Создать искусственную печень, лазер или водородную бомбу. Ты можешь быть гением и провидцем.

Великим еретиком и героем труда. Это не имеет значения. Материальные плоды человеческих усилий неминуемо становятся объектом рыночной торговли.

В сфере духа Модильяни - гений. А художник Герасимов - пошляк и ничтожество. Но в сфере рынка Модильяни - хороший товар, а Герасимов плохой. Модильяни рентабелен, а Герасимов - нет.

Законам рынкаподчиняется все, что создано людьми. И законы эти общие. Для Зарецкого и Микеланджело. Для гусиных желудков и еженедельника "Зеркало".,.

Я все твердил.

- Без хорошего администратора дело не пойдет...

Баскин соглашался:

- Значит, надо выгнать этого бездельника Мокера...

ШАЛЬНЫЕ ДЕНЬГИ

В декабре журнал "Ньюйоркер" опубликовал мой рассказ. И мне, действительно, заплатили около четырех тысяч долларов.

Линн Фарбер казалась взволнованной и счастливой.

Я тоже, разумеется, был доволен. Но все-таки меньше, чем предполагал. Слишком долго, повторяю, я ждал этой минуты. Ну а деньги, естественно, пришлись очень кстати. Как всегда...

Все меня поздравляли. Говорили, что перевод выразительный и точный.

Затем мне позвонил редактор "Ньюйоркера", Сказал, что и в дальнейшем хочет печатать мои рассказы.

Интересовался, как я живу.

Я сказал:

- Извините, у меня плохой английский. Вряд ли мне удастся выразить свои переживания. Я чувствую себя идиотом. Надеюсь, вы меня понимаете?

Редактор ответил:

- Все это даже американцу понятно...

Деньги, полученные в "Ньюйоркере", мы, к собственному удивлению, истратили разумно. Жена приобрела в рассрочку наборный компьютер за девять тысяч.

Сделала первый взнос.

Заказы мы надеялись получать у русских издателей.

Например, у Карла Проффера в "Ардисе". И он, действительно, сразу прислал моей жене выгодную работу.

Линн Фарбер взялась переводить следующий рассказ. В эти же дни ей позвонил литературный агент.

Сказал, что готов заниматься моими делами.

Поинтересовался, есть ли у меня законченная книга. Линн Фарбер ответила:

- Как минимум штук пять...

Агента звали Чарли. Я сразу же полюбил его.

Во-первых, за то, что он не слишком аккуратно ел.

И даже мягкую пищу брал руками.

Для меня это было важно. Поскольку в ресторанах я испытываю болезненный комплекс неполноценности.

Не умею есть как следует. Боюсь официантов.

Короче, чувствую себя непрошеным гостем.

А с Чарли мне всегда было легко. Хоть он и не говорил по-русски. Уж не знаю. как это получается.

К тому же Чарли был "розовым", левым. А мы, российские беженцы, правые все как один. Правее нас, как говорится, только стенка. Значит, я был правым, Чарли левым. Но мы великолепно ладили.

Я спрашивал его:

- Вот ты ненавидишь капитализм. Почему же ты богатый? Почему живешь на Семьдесят четвертой улице?

Чарли в ответ говорил:

- Во-первых, я, к сожалению, не очень богат.

Хотя я, действительно, против капитализма. Но капитализм все еще существует, И пока он не умер, богатым живется лучше...

В юности Чарли едва не стал преступником. Вроде бы его даже судили. Из таких, насколько я знаю, вырастают самые порядочные люди...

Я твердил:

- Спасибо тебе, Чарли! Вряд ли ты на мне хорошо зарабатываешь. Значит, ты идеалист, хоть и американец.

Чарли отвечал мне:

- Не спеши благодарить. Сначала достигни уровня, при котором я начну обманывать тебя...

Я все думал - бывает же такое! Американец, говорящий на чужом языке, к тому же розовый, левый, мне ближе и понятнее старых знакомых.

Загадочное дело - человеческое общение...

ПИСЬМО ОТТУДА

Это письмо дошло чудом. Вывезла его из Союза одна героическая француженка. Храни ее Бог, которого нет...

Из Союза она нелегально вывозит рукописи. Туда доставляет готовые книги. Иногда по двадцать, тридцать штук. Как-то раз в ленинградском аэропорту она не могла подняться с дивана.

А мы еще ругаем западную интеллигенцию...

Вот это письмо. Я припускаю несколько абзацев личного характера. И дальше:

"... Теперь два слова о газете. Выглядит она симпатично - живая, яркая, талантливая. Есть в ней щегольство, конечно - юмор и так далее. В общем, много есть хорошего.

Я же хочу сказать о том, чего нет. И чего газете, по-моему, решительно не хватает.

Ей не хватает твоего прошлого. Твоего и нашего прошлого. Нашего смеха и ужаса, терпения и безнадежности.

Твоя эмиграция - не частное дело. Иначе ты не писатель, а квартиросъемщик. И несущественно где - в Америке, в Японии, в Ростове...

Ты вырвался, чтобы рассказать о нас и о своем прошлом. Все остальное мелко. Все остальное лишь унижает достоинство писателя. Хотя растут, возможно, шансы на успех.

Ты ехал не за джинсами и не за подержанной автомашиной. Ты ехал рассказать. Так помни же о нас...

Говорят, вы стали американцами, свободными, раскованными, динамичными. Почти такими же стремительными, как ваши автомобили. Почти такими же содержательными, как ваши холодильники. Говорят, вы решаете серьезные проблемы. Например:

какой автомобиль потребляет меньше бензина?

Мы смеемся над этими разговорами. Смеемся и не верим. Все это так, игра, притворство. Да какие вы американцы?! Бродский, о котором мы только и говорим? Ты, которого вспоминают у пивных ларьков от Разъезжей до Чайковского и от Стремянной до Штаба? Смешнее этого трудно что-нибудь придумать.