Внутренний голос - Виктория Самойловна Токарева

Потом узнал, конечно. Шила в мешке не утаишь.

Надька позвонила Маше. Маша подтвердила:

– Да, будет другой главный оператор. Макса я могу взять помощником оператора, и это будет не бесплатно.

– Тележку катать? – уточнила Надька.

– В том числе.

– Пошла на хер, – сказала Надька.

– С удовольствием, – ответила Маша. – Я давно там не была.

Вечером пришел Марк Григорьевич. В доме стояла траурная тишина.

– Что случилось? – спросил Марк.

– Нас употребили, – ответила Надька.

– Ты сама виновата, – вмешалась Фира. – Не надо было бежать впереди паровоза. Ты сама приучила их к деньгам, как животных в цирке приучают к подачкам. Теперь на Максима будут смотреть как на нефтяную скважину, которую хорошо бы покачать.

– У моего сына нет будущего в этой стране…

По Москве гуляли рейдерские захваты. Что это такое? Приходят бандиты и отбирают фабрики и заводы. А если кто не согласен – контрольный выстрел в лоб.

Надька боялась, что фабрику отберут, а Марка – ликвидируют. Это называлось: замочат. Был такой термин.

Марк боялся этого же самого.

Утром Надька оделась и поехала в Израильское посольство. Стояла длинная очередь. Это были люди, желающие сменить место жительства.

Перед Надькой стояла женщина в модных очках. Причина ее отъезда была сходна с Надькиной: обида. Ее сын Миша учился в шестом классе. Кто-то из учеников написал на листке бумаге «я еврей» и приклеил скотчем к Мишиной спине. Миша об этом не догадывался, а весь класс хохотал. Миша не понимал, в чем дело, и смеялся вместе со всеми.

Мишину маму потрясла не сама записка, а то, что никто из класса не сдернул листок со спины, не поставил Мишу в известность. А ведь половина класса числилась в его друзьях. Приходили в гости. Ели-пили. Мишина мама любила его друзей и старалась угодить мальчикам. Тринадцать лет – подростковый, переходный возраст, переходный, и важно, чтобы ребенок был у матери на виду. Поэтому мать делала все, чтобы Мишины друзья хорошо чувствовали себя у них дома и их не тянуло бы на улицу, в подъезды, к наркоте и водке. Мишина мама обеспечивала дружбу. И вот она – дружба.

Надька укрепилась в своем решении уехать в Израиль на постоянное место жительства. Она была уверена в том, что когда-нибудь постоянным местом жительства станет весь земной шар. И Надька подождет это время на другом берегу.

Надька простояла у посольства десять часов, и ей не удалось пройти всю очередь. Пришлось перенести на другой день. Но она знала, что дождется и добьется желаемого.

Она увезет Максима из этой страны. Здесь нет будущего, и деньги ничего не решают.

Фира, как ни странно, поддержала Надьку, а Марк Григорьевич растерялся.

– Я никогда не выучу иврит, – сказал он. – А человек без языка теряет восемьдесят процентов своей индивидуальности.

– А зачем тебе индивидуальность в Израиле? – спросила Надька.

– Как это?

– В Израиле ты – еврей, а здесь – жид.

– Ну, это кончится когда-нибудь…

– Антисемитизм не кончится никогда, – отрезала Фира.

– А что они от нас хотят? – спросил Марк.

– Чтобы нас не было никогда и нигде, – ответила Фира. – Это называется «решить вопрос». Гитлер пытался и много преуспел.

– Я не хочу ехать, – сказал Марк.

– Оставайся, – разрешила Надька.

– Я без вас не могу.

– Поедем с нами.

– Я не знаю, что делать, – растерялся Марк.

– Выбирай, что тебе дороже: русский язык или сын?

Марк выбрал сына. Вопрос был решен.

Тель-Авив похож на Гагры. Море. Пальмы. Фрукты.

Жилплощадь в Израиле дорогая, как в Москве, но Надька подготовилась к любым ценам. Выбрали лучший район, самый престижный. Купили три квартиры рядом. Объединили. Получилось пространство, как у Султана Сулеймана.

Максиму подобрали квартиру поменьше, этажом ниже. Пусть водит девочек. Он и водил.

Потекла новая жизнь. Марк не работал. Уселся писать учебник по бизнесу. Надька редактировала. У нее оказались редакторские способности. На обед – рыба, пойманная с утра. Морепродукты. Все – прямо со сковороды. Никакой заморозки, заготовок впрок, как в Москве. В Москве Надька жарила котлеты на три дня вперед. Из чего? Непонятно. Какой-нибудь старый бык, умерший своей смертью. На фермах забивали особей мужского рода, поскольку коровы рожали и от них больше пользы.

Оливковое масло не горчило, как в Москве, было бархатным.

По вечерам выходили на прогулку. Горели огни, молодежь шастала во все стороны – длинноногая, веселая, поразительно красивая. Откуда взялись такие экземпляры?

Никто не стеснялся своей национальности и не гордился. Не думали об этом.

В Израиле много солнца, легко дышится, до Бога ближе.

Евреи желают друг другу: чтобы ты жил сто двадцать лет. Смотря как жить. Если правильно есть, крепко спать и любить друг друга, можно достичь желаемого срока.

По вечерам Надька и Марк гуляли вдоль моря. Когда уставали, присаживались на лавочку. Смотрели на заход солнца. Оно уходило постепенно, погружалось на треть, наполовину. Небо полыхало. Все это напоминало о вечности. Надька замирала от своей причастности к воли Божией.

Не все были довольны эмиграцией. Русские евреи презирали марокканских, называли их «марокканье». Считалось, что интеллигенция из России питала страну, а «марокканье» сводило к нулю.

Говорили, что какой-то старик из Кишинева выпрыгнул в окно. Сломал ноги. Как это понимать? Крыша съехала? В старости это бывает. А может быть, тоска замучила. Евреи скучали по России. А Россия по ним – нет. Собираясь в компании, пели исключительно советские песни. Из окон неслись великие мелодии семидесятых.

Соседкой по дому оказалась некая Милка Гальперина. Она возила русских артистов по Израилю. Эта деятельность называлась красивым словом «импресарио». Милка приглашала известных артистов из России и прошивала ими весь Израиль. Экономически Милка выросла и окрепла.

Есть рыбы, которые шныряют в поисках пищи. А есть сомы, неподвижно пребывающие в сонном омуте. Им лень даже шевелиться. Пища сама заплывает на их территорию. Милка была создана для действия, и она действовала. Ее энергия распространилась и на Максима. Она нашла ему применение: снимать на камеру праздники, свадьбы, юбилеи и отдавать кассеты хозяевам. Это стоило семьсот долларов. Деньги не большие, но и не маленькие. На дороге не валяются. Треть Милка забирала себе.

Максим никогда не торговался. Ему было все равно. Он жил за счет родителей, точнее, за счет отца.

Деньги у родителей не иссякали, как