Самуил Маршак - Статьи, выступления, заметки, воспоминания

Все эти люди были так не похожи на обычных ялтинцев. Ялтинцы - это грустные и одинокие чахоточные, лежавшие на верандах, и та нарядная публика, которая ела мороженое в кондитерских и скакала на татарских лошадях по набережной.

Вокруг дачи постоянно шныряли шпики. Часто у нас в доме по ночам лихорадочно пересматривали и уничтожали письма в ожидании обыска.

Однажды рано утром в комнату вбежал маленький Максим и отрывисто, как его отец, сказал:

- Там какой-то дяденька... кажись, генерал пришел.

- Не генерал, а полицейский пристав, - прозвучал из передней вежливый голос.

Но, несмотря на все бедствия и угрозы, на даче Ярцева люди жили легко и бодро. Всем было просторно, всем хорошо.

И свои, и чужие чувствовали, что всем живется так славно потому, что в этом доме хозяйка - Екатерина Павловна Пешкова, такая молодая и приветливая, такая строгая и молчаливая.

Алексей Максимович приехал в Ялту после своего сидения в Петропавловской крепости. Он пожелтел, осунулся и отпустил небольшую бороду - жесткую и рыжеватую.

Вокруг него роем зажужжали люди всех званий, занятий, возрастов.

Помню его высокого, в широкополой черной шляпе, с палкой в руке. Он идет по пыльной белой дороге в полдень, когда нет тени. Всюду за ним следуют люди. Любопытные. Они показывают пальцами и говорят:

- Это Максим Горький. И про меня:

- Это сын Максима Горького.

Таких сыновей, как я, у Горького было довольно много.

Однажды он пришел ко мне и сказал:

- Вот что. У меня есть для вас два ученика. Хорошие ребята. Такие великолепные круглые затылочки. Пришли ко мне учителя просить. Я их послал к вам.

На другой день явились маленькие стриженые ребятишки. Я прежде всего посмотрел на их гладкие, круглые затылки, о которых говорил Горький.

- Нас к вам Максим Хоркий прислал, - сказали ребята, - он велел, чтобы вы нас учили.

В одном из них Горький не ошибся: он действительно хотел учиться.

А другой оказался дрянным мальчишкой. На уроках он издевался надо мной, строил рожи, показывал язык, нарочно ставил кляксы на своих и на моих тетрадях.

Из любви к Горькому я долго терпел обиды и поношения, но наконец не выдержал и прогнал своего мучителя.

После этого он несколько дней бегал за мной по улице и кричал мне вслед:

- Максим Хоркий - арештант!

----

Горького тогда уже в Ялте не было. Скоро уехала и его семья. Исчезли и таинственные революционеры. Остались в Ялте одни чахоточные.

А спустя некоторое время директор Готлиб - тот самый, что послал телеграмму, - вызвал меня к себе и скорбно сказал:

- Знаете, голубчик, генерал Думбадзе намерен вас выслать из Ялты. Лучше бы вам самому уехать, чтобы вас не арестовали. Только уезжайте не пароходом, а омнибусом. Это безопаснее.

На другой же день рано утром я проехал по пустынной Ялте в тесном омнибусе. Я сидел у окошка, низко нагнув голову, чтобы меня не увидели с улицы. Так я покинул Ялту, в которую когда-то въехал триумфатором.

За что рассердился на меня генерал? Вероятно, за Горького.

Так закончилась сочиненная Горьким необыкновенная история одного воронежского мальчика.

О БОЛЬШОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ДЛЯ МАЛЕНЬКИХ {*}

{* В основу этой статьи положен доклад, прочитанный на 1 Съезде советских писателей. (Прим. автора.)}

1. Книга, которая воспитывает будущее

Вопрос о детской литературе поставлен в ряду первых и важнейших вопросов на Первом Всесоюзном съезде писателей. И ЭТО; конечно, недаром. Книги, которые воспитывают наше будущее, заслуживают первоочередного внимания.

У наших поэтов и прозаиков есть все, что нужно для создания замечательной сказки, великолепного фантастического романа, героической эпопеи, какой еще не бывало. Каждый день исправно поставляет нам героические сюжеты. Сюжеты можно найти и над землей, и под землей, и в школе, и в поле, и в настоящем, и в прошлом, и в будущем, потому что будущее нам открывается с каждым днем, а на прошлое мы смотрим новыми глазами. Как ни высоки героические дела сегодняшнего дня, - завтра их обгоняют другие, еще выше. Сегодня - это первый прыжок парашютиста сквозь облака, завтра - беспримерный по стойкости поединок подсудимых с фашистскими судьями.

Юный читатель любит молодых героев. Вспомните, как увлекались мы когда-то подвигами юного Роланда {1} и приключениями пятнадцатилетнего капитана из повести Жюля Верна {2}. А разве мало у нас молодых героев, чьи биографии кажутся поистине сказочными? Мало ли у нас водителей кораблей, самолетов, мало ли замечательных людей, прошедших подлинно героический путь от беспризорщины военных лет до командных постов в науке, технике, искусстве?

В нашей стране может возникнуть превосходная детская литература еще и потому, что у нас превосходный читатель. Найдите другого такого читателя, который был бы способен отшагать десять километров туда и десять обратно, чтобы принести из районной библиотеки "стоящую", как он говорит, "книжечку".

У нас растет сильное и одаренное поколение. И писать детские книжки великая честь для наших литераторов.

2. "Корень учения горек..."

Такой съезд, как наш, был бы немыслим в дореволюционной России.

А серьезный разговор о детской литературе на съезде писателей - еще более беспримерное явление.

Детскую литературу в годы, непосредственно предшествовавшие революции, принято было считать делом компиляторов, маломощных переводчиков и пересказчиков.

В молодости я знал дюжего человека с Волги, надорвавшего в Питере свое здоровье беспробудным пьянством и ядовитым самолюбием. Этот человек носил рыжую шляпу, рыжие сапоги, редко брился и сохранял на лице горькую мизантропическую улыбку неудачника. Про него говорили, что он пишет детские книжки, но сам он этих книжек никому из нас не показывал. Помню, только однажды, в поисках завалявшейся трешки, он вытащил нечаянно из кармана, несколько измятых книжек в цветных обложках с картинками. Это был ремесленник, проклинавший свое бездоходное и бесславное ремесло.

Помню и другого пьяницу, талантливого и самобытного математика, который все ночи напролет пил крепкий чай, задыхался в табачном чаду и писал для детей книги, которые назывались "В царстве смекалки".

А еще были дамы. Дамы не пьянствовали, а очень серьезно, аккуратно и систематично писали книжку за книжкой из институтской и псевдодеревенской жизни или перекраивали на русский лад заграничные повести идиллически-семейного характера. Впрочем, иногда они брались и за научно-популярные темы, и любознательная французская девочка Сюзанна превращалась у них в русскую Любочку, существующую только для того, чтобы задавать бесчисленные вопросы {3}.

Настоящие литераторы редко занимались писанием книг для детей или занимались между делом.

Правда, Лев Толстой подбирал и сам сочинял детские сказки и рассказы, до сих пор служащие образцами мастерства, простоты и содержательности {4}. Но Толстой был не только великий писатель, но и замечательный педагог.

От времени до времени и другие литераторы сочиняли рассказы для детей, но то, что писало большинство беллетристов, было, по выражению Чехова, не детской, а "собачьей" литературой (дескать, только о собаках и писали).

Сказки Толстого, сказки Горького {5} и Мамина-Сибиряка {6}, рассказы Куприна {7}, стихи Блока {8} да и все то лучшее, что шло в детскую литературу из русской и мировой классики и фольклора, - заглушалось сорной травой детского чтива. Если бы в те времена мог состояться Всероссийский съезд писателей и если бы - что уже совершенно невероятно! - на нем был поставлен вопрос о детской литературе, - доклад об этой литературе должен был бы читать счастливый автор "Княжны Джавахи" и "Записок институтки" Лидия Чарская или же те безымянные переводчики и пересказчики, которые печатали под грубо размалеванными картинками такие стихи:

Мальчик маленький, калека,

Искаженье человека...

или:

Любит японочка рыбки поесть,

Любит и удит она.

Стоит ей только у речки присесть,

Вазочка мигом полна.

Стихи Блока, печатавшиеся в детском журнале "Тропинка" {9}, стихи Аллегро-Соловьевой {10}, Саши Черного {11} и Марии Моравской тонули в массе пестрой макулатуры, неустанно фабриковавшейся предприимчивыми издателями.

Радикально настроенные просветители и педагоги тоже издавали книги, но они не могли конкурировать с коммерсантами издательского дела. Коммерсанты знали, на какого червячка клюет читатель-ребенок. Самый маленький читатель (или, вернее, его мамаша) клюет на розовые картинки, изображающие ангелочков-детей и кудрявых собачек. Девочка постарше клюет на Чарскую, а ее брат-гимназист клюет на Пинкертона.

Но не в одной издательской демагогии тут было дело. Стихи для детей, написанные поэтами, часто не могли выдержать конкуренции с ходкими стишками.

Порты писали в детских журналах:

Весело цветики в поле пестреют.