Гость Иова - Жозе Кардозо Пирес

Повесть «Гость Иова» — это прежде всего рассказ о судьбе наиболее обездоленной части современного португальского общества, безземельных крестьянах-батраках. При этом показан не только их конфликт с помещиками-работодателями, но и столкновение с государственной машиной диктаторского режима, олицетворяемого жандармерией. Жандармы пешие, жандармы конные, жандармы, мчащиеся куда-то на автомобилях и мотоциклах по дорогам страны и нарушающие идиллическую картину золотого взморья с вечнозелеными дубами, бродячими цыганами верхом на косматых осликах и караванами иностранных туристов. Ничто, пожалуй, не передает с такой ощутимостью гнетущую атмосферу в стране, над которой постоянно занесен железный кулак фашистской диктатуры, как это обилие жандармов. Автор показывает, хотя, может быть, и недостаточно отчетливо, что экономическая борьба сельскохозяйственного пролетариата все больше приобретает политическую окраску.

Настанет час, когда многострадальный португальский Иов будет наконец вознагражден за свои тяжкие испытания, но эта награда придет не свыше, не извне. Ее добудет сам народ упорной борьбой, которая неизбежно завершится победой.

В. Гутерман

Плоская как доска, растрескавшаяся от солнца степь, изборожденная пересохшими канавками; прорезанные бесконечной асфальтовой дорогой и ленивыми клубами дыма суглинистые поля — таким предстает взору военный городок Серкал Ново, расположенный на краю равнины: труба горниста, церквушка, притулившаяся у казармы, десяток домов вдоль шоссе, а главное — гудок паровоза и тоненькая струйка дыма над равниной: «Ту-туууууууу…»

— Поезд из Эворы, — говорят в казармах военные.

— Поезд из Эворы, — вторят им в тюрьме, в лазарете и в солдатском общежитии. Поезд из Эворы, увозящий отпускников и тех, кого направляют в дисциплинарный батальон.

Чьи-то голоса внезапно нарушают тишину трактира:

Навалившись всей тяжестью на стойку, капрал Три-Шестнадцать стучит по железу кулаком:

— Заткнитесь, ослы!

Крик его мгновенно оборвал пение, точно заморозил звуки. Оба рекрута, певшие в кабачке, вздрогнули от неожиданности, горло у них перехватило. Они сидят на длинной деревянной лавке, тесно прижавшись и обняв друг друга за плечи, напоминая то ли дружков подростков, то ли парочку влюбленных на скамейке городского сада в воскресный день.

Новоиспеченные солдаты оба как по команде облизывают губы — точь-в-точь как животные, ожидающие нападения врага, который вот-вот набросится на них и растерзает; немые и настороженные, они не отрывают глаз от капрала, а он тем временем тщетно пытается преодолеть действие вина и подняться на ноги. Покорные неизбежной судьбе, они не шевелятся, не подают признаков жизни. Они просто присутствуют здесь, и настойчивые усилия капрала встать, его беспорядочные жесты, резкие толчки и покачивания вызывают в их памяти маневры железнодорожных составов, снующих на подходе к станции между платформами, битком набитыми любопытными пассажирами и багажом.

Трактирщик также не трогается с места. Ему, разумеется, и в голову не приходит думать о каких-то там путешествиях и о поездах: неколебимый в своем равнодушии, как скала, он всегда остается верен себе, восседая за стойкой и устремив отсутствующий взгляд в пространство, словно между ним и входной дверью никого нет, ровным счетом никого. Даже этого вояки, беснующегося после пьянки, хотя тот и находится в двух шагах, чуть ли не задевает лбом стойку, цепляется за нее руками, стремясь во что бы то ни стало удержать равновесие, — ни дать ни взять огородное пугало перед двумя ошалелыми новобранцами.

— Прекратить!

Чтобы удостовериться, наступит ли вслед за этим приказом тишина, Три-Шестнадцать выпрямился во весь рост, не в силах, однако, выплыть из бурного моря вина, и заткнул уши руками. Но даже так, невзирая на сонное оцепенение, он явственно слышит стук колес:

Ту-у-у-у-у-к! Ту-у-у-у-у-к!

— Прекратить! — Он всхлипывает и опять кричит: — Прекратить! Прекратить безобразие, кому говорю!

Хочет ли он заставить умолкнуть рекрутов, поезд или собственные рыдания, непонятно. Быть может, надеется усмирить всех сразу — целый мир и себя самого. Капрал Три-Шестнадцать выжидает. Остальные не смеют и пикнуть.

Ту-у-у-у-у!

— Смотри у меня!..

Ту-у-у-у-у!

Три-Шестнадцать ослеплен вспышкой гнева, кабачок находится во власти его злобы и доносящегося издали гудка паровоза. Капрал весь напрягся, как дикий зверь перед прыжком, он ждет следующей провокации поезда из Эворы. Едва только раздается грозный сигнал, капрал снова стучит кулаком по стойке и обрушивает на солдат новый поток брани:

— Заткните глотку, сукины дети!

Подобное пререкание — своего рода игра между капралом и поездом.

Ту-у-у-у-у-у-у-у-у!

— Разрази меня гром!.. Эй, вы там, заткнитесь же наконец!

— Довольно! — цедит сквозь зубы трактирщик, спектакль ему до смерти надоел.

Капрал Три-Шестнадцать стремительно оборачивается к нему:

— Тебе бы тоже невредно помолчать!

К несчастью, во время исполнения этого акробатического номера ноги вдруг отказываются ему служить. Подошвы кованых сапог скользят по каменным плитам. Выполняя замысловатый пируэт, Три-Шестнадцать пошатнулся, голова у него закружилась, и он лишь чудом не упал на пол. На мгновение застыл на месте, горло сдавили рыдания. Он начал медленно клониться вперед, сползать понемногу все ниже и ниже, пока не повалился на стойку, будто мешок с мукой.

— Прекратить! — пробормотал он в последний раз, погружаясь в глубокий сон.

Сидящие на деревянной скамье рекруты слышат, как капрал тихонько хмыкнул.

— Поезд из Эворы, — повторил он и засмеялся: — Ха-ха, поезд из Эворы.

Потом они видят, как он протягивает руку за стаканом вина, поворачивается и ложится прямо на стойку, с вожделением уставясь на вино мутными глазами.

— Поезд из Эворы, поезд из Вила Реал или из преисподней, мне-то какое дело, я одного желаю, чтобы ты не отлынивал от работы. — Он сплюнул в сторону. — Да, чтобы ты не отлынивал от работы.

Молчание. Трактирщик и новички одним ухом прислушиваются к его речам, а другим жадно ловят доносящиеся снаружи звуки, ведь в ночи может снова раздаться гудок паровоза.

Но Три-Шестнадцать сжимает в руках стакан и, пристально разглядывая его, бубнит, не скрывая раздражения. Он по-прежнему обращается к поездам, хотя уже другим тоном:

— Тысяча шестьсот чертей! Поезда и опять поезда, они бегут по всем направлениям, а в Алваро в этот час никто обо мне и не вспоминает.

Он адресует жалобы стакану вина, своему теперешнему товарищу. Подносит его к губам с намерением осушить до дна — только так можно окончательно разделаться с проклятым зельем, — но тут же передумывает и с размаху опускает стакан на цинковую стойку. С размаху — потому что никто в этот час не вспоминает