Двоюродная жизнь - Денис Викторович Драгунский

– Слово? Про что? – Миша не понимал.

– Что не намекнешь и не вспомнишь. Ну?

– Нет! – сказал склонный к самокопанию Миша. – Я не смогу. Не намекать вслух, это можно постараться. Но забыть – это вряд ли.

– Ну и пожалуйста! – Лина поднялась со стула. – А тогда я всем расскажу, что ты зассыка! В прямом смысле! Обоссался при девушке!

– Милости просим, – сказал Миша.

– Подожди, – Лина снова села на стул, придвинулась еще ближе. – Мне так не нравится. Я хочу с тобой помириться.

– Я подумаю.

– Не надо думать. Что тут думать? Давай в знак примирения ты пописаешь на меня.

– А?

– Посикаешь. Ну как тебе объяснить? Сделаешь пи-пи.

– Вот прямо так? На это всё? – Миша с изумленным смешком показал на ее суконную юбку, на шерстяной пуловер, под которым была отглаженная полотняная блузка.

– Ну что ты… – ласково улыбнулась она, снимая пуловер через голову. – На меня на голенькую. В ванной. Твой папа ведь в командировке, а мама на работе, а сейчас только без четверти четыре…

У Миши как будто два стальных молота состукнулись в голове. Представить себе, что Лина Дадашева сейчас разденется перед ним, – от этого у него все дрожало и напрягалось. Но вообразить, что он будет на эту красоту ссать, – это все равно что поссать на картину Ренуара! Тем более что Лина была такая, ренуаровская… От этого у него все как будто бы отнималось.

Лина уже расстегивала блузку.

– Стоп! – закричал Миша. – Не хочу! Уходи, я сказал!

Через месяц Миша стал ловить насмешливые взгляды в коридорах и аудиториях. Казалось, ребята за его спиной шепчутся и хихикают. Ему захотелось быстренько перевестись в другой вуз, но он решил перемочься, перетерпеть. Мужчина он или слабак, вахлак, зассыка, в конце концов?

Зря он сразу не убежал, конечно.

Потому что примерно в начале мая Лина Дадашева – которую он, кстати говоря, продолжал любить – попросила его вот о каком одолжении. К ней жутко клеится один неприятный человек. Аспирант второго года. Она его терпеть не может, ее просто трясет от омерзения. А он настаивает. Чуть ли не замуж зовет, на полном серьезе. Спрашивает: «Чем я тебе плох? Почему нет? Объясни!» Проходу не дает. Потому что у нее, у Лины, нет нормальной отмазки. Нет парня, не говоря уже о женихе. Так что у нее только один выход – «Я скажу, что парень, почти что жених, у меня есть. Это ты! А ты подтвердишь в случае чего. Лады?»

Лады, лады. Он ходил с ней в театр и в кафе. Ждал после занятий. Провожал домой, иногда на такси. И она, представьте себе, занимала ему очередь в столовой, и даже пару раз кричала через весь зал, чтобы все слышали: «Мишка, сиди, я сейчас второе принесу! Тебе с рисом или с пюре?»

Но – и всё.

Никаких реальных подтверждений, что она его девушка и почти что невеста, Лина не давала. И резко отбивала все попытки получить эти подтверждения. Даже после того, как дружки ее прежнего ухажера слегка начистили Мише самовар. Почти что при ней, на выходе из библиотеки. Она проводила его домой, наклеила пластырь на скулу, намазала йодом разбитые кулаки, обняла и сказала: «Ты настоящий друг».

И уехала к себе.

А Миша окончательно и бесповоротно понял, что он и в самом деле зассыка. Уже не в прямом смысле, а в переносном. Слабак, вахлак, рохля ни на что не годная.

* * *

Конечно, нельзя сказать, что эта история так уж фатально подействовала на Мишу Платонова и он навек остался пристукнутым и опозоренным. Жизнь его шла, в общем и целом, неплохо. С папиной помощью он перевелся в другой институт, поступил в аспирантуру, защитился в срок, а потом получил сразу старшего научного в академическом НИИ. Женился на тихой милой девушке, внучке бывшего папиного генерального директора, который, хоть и на пенсии, имел своих людей в Совмине и на Старой площади. Папа Миши и дедушка жены сделали молодым прекрасную квартиру, именно «сделали», а не купили, то есть государственную, а не кооперативную. Потом была докторская. Потом папа умер, потом начались реформы, но ни квартиру, ни тем более докторскую у Миши Платонова никто отнять не мог. Так что он к пенсии дополз до заведующего отделом.

Вот, собственно, и всё.

Нет, не всё.

Когда Мише было уже слегка за шестьдесят, поздним летом, когда его жена и дочь с мужем были на даче, снова раздался звонок в дверь. Точнее, не в дверь, а в домофон.

Это была Лина Дадашева.

Усевшись, как сорок лет назад, на стуле перед диваном и натянув суконную юбку на колени, она сказала, что умоляет Мишу простить ее. Ей это нужно. Зачем, почему? Потому что Мастер сказал: ворота в высшие градусы духовного посвящения открываются только тем, кто прощен теми, перед кем… ну, в общем, ясно.

– Какая хрень! – сказал Миша. – Тебе не стыдно? Взрослая женщина, с высшим образованием…

Лина заплакала, громко и, кажется, искренне.

Миша вдруг почувствовал себя сильным, дерзким и наглым. Как она тогда.

– Давай я лучше чайник поставлю, – сказал он. – Попьешь чайку, и иди, откуда пришла.

– Что, что я должна сделать, чтоб ты меня простил? – она заплакала еще громче.

– Вернуть мне эти два года. Годы подлейших унижений. Забрать назад все это лицемерие и издевательство и отдать мне мое молодое влюбленное счастье.

– Что я должна сделать? – повторила она.

– А то не поняла. Ублаготворить меня. Усладить! – мстительно сказал он.

– Я?

– Ты, ты. Давай. Решай вопрос.

Так говорил его покойный папа, замдиректора «почтового ящика». «Ну что ж, детки, будем решать вопрос…» – и пододвигал к себе телефонный аппарат.

– Посмотри на меня! – она потрепала пальцами свою дряблую шею, провела ладонью по отвисшей груди. – Ты меня хочешь? На! Бери!

Миша цинически захохотал, потер руки и сделал вид, что встает с дивана.

– Завтра к тебе придет самая лучшая девушка на свете, – сказала Лина, чуть отодвигаясь от него. – Она – это молодая я. Она даст тебе все, что ты только захочешь…

– Проститутка? Выгоню сразу! – нахмурился Миша.

– Нет! – вскричала Лина. – Нет, клянусь! Завтра! Завтра!

Девушка на самом деле была вылитая Лина. Сказала, что она дочка ее младшей