БеспринцЫпные чтения. Некоторые вещи нужно делать самому - Александр Евгеньевич Цыпкин

Сегодня ее съемное жилье превратилось вот в такой остров ненайденных сокровищ. Ну и, конечно, барахла — это тоже надо признать. Она даже в своей одежде, точнее в том, где она у нее хранится, плохо ориентировалась. Покупала, рассовывала по ящикам, а потом забывала. На видном месте всегда был спортивный костюм, кроссовки, джинсы и пара толстовок. Нет-нет, платья у нее тоже были. Но, даже купив их, она забывала, куда их положила. Вспоминая детство, она специально не делала уборку по определенным дням. Посуду копила, пока она не начинала выпадать из раковины. Белье стирала, когда дочь начинала орать, что ей нечего надеть, потому что все грязное. Если бы сегодня ее увидела мама или бабушка, царство им небесное, то резюме было бы общим — «засралась».

Потому, начиная кричать на дочь, которая развела бардак в своей комнате, она быстро замолкала, потому что у нее самой было не лучше. Не чище, не уютнее.

Но беда была в том, что этот неуют жил давно не только в съемной квартире, но и в её душе. Она просто ничего не хотела.

Когда вырвалась из деревенского дома, то думала: всё. Вот она — свобода. Наконец-то можно делать все, что хочется.

Увы, ее хотелки сильно разошлись с действительностью. Не поступив первый год в институт, устроилась работать секретаршей в торговую компанию. Начальница была вреднющей бабой. Куда более строгой, чем родители. За опоздание — штраф. За бардак на столе — штраф, за вовремя не подготовленные документы — выговор.

Не поверите, она оттуда сбежала. То есть не вышла на работу, опозорив, как сказал отец, его и семью. Ведь взяли ее по знакомству.

Потом много чего было. И торговала на барахолке, и в приличном на вид магазине, и даже была курьером. Да, институт. Не сложилось. Два года пыталась совмещать учебу с работой и закрыла тему. Так на побегушках и служит.

Откуда дочь? Эта маленькая дерзкая оторва, которая делает все наперекор?

Любовь случилась. Точнее, затмение какое-то. Дурь, одно слово. Романтика быстро прошла, а дочь осталась. Папаша даже рождения ее не дождался. Сбежал. Тоже сказал, что ему срач в квартире надоел. И что он не так семейную жизнь представлял.

Она, если честно, тоже не так представляла. Но какая есть — такая и есть.

Только вот дочь подрастает. Злая, агрессивная, всем недовольная.

Какое там спасибо за ужин? Чаще всего: «Зачем рожала, если сама несчастная?»

И что тут сказать? Нечего. Скоро и сорокет подкатит и не заметишь его. А что было-то? Ничего. В детстве хоть потайной ящик и записочки, открыточки. И мечты. А сейчас и этого нет.

Молодая женщина смотрит в окно. С другой стороны дома в окно смотрит ее дочь. Даже сквозь немытые стекла видны их лица с ярко выраженными носогубными складками. Скорбными и превращающими их лица в маски печальных клоунов.

Серая грязная весна. Хочется плакать. И не только этим двум.

Многим и многим из нас, кто также сегодня смотрит в окно, не понимая, какую роль они играют в этом цирке.

Под названием Жизнь.

Пришла домой пьяная. Нет, не пришла. Приползла. Было очень темно в подъезде. Как и в ее душе, где с недавнего времени поселилась тьма. И хотелось сделать себе еще больнее. Добавить темноты в душу, чтобы утопить себя в этом дурмане, грязи, тине, трясине. Потому и бродила она сегодня по городу, прихлебывая водку из фляжки, которая предусмотрительно была положена в сумку. До этой фляжки еще были какие-то встречи, разговоры. Какие-то люди. Лица менялись, она себя ненавидела — и пила. Пила.

На улице была осень. Тот самый период, когда зима еще не наступила, оставив город в сером ожидании и тревоге. Пора безвременья. Как у нее. Все надежды, мечты сдуло холодным ветром развода, осталась лишь тупая усталость и чернота. Как будто кто-то тяжелым сапогом наступил на ее когда-то легкую и такую ранимую душу.

Глядя на листья под ногами, которые уже смешались с грязью, пылью, она сравнивала себя с ними. Все. Её больше нет. Потому что она как эти листья. Всё грязь. Все пыль. Все бессмысленно.

Наконец справилась с ключами и…

В глаза ударил свет. На пороге стояли мальчик и девочка. Её дети. Пяти и шести лет.

— Мама, мама, ты зивая? Ты присла. Мы тебя здем.

Сползла по стене.

— Почему вы не спите? Уже ночь.

— Мы здали тебя. Мы плакали. Мы боялись.

Дети обнимали мать, которая сидела на полу. Они не замечали ее заплаканных глаз, размазанную тушь, они искренне радовались, что она рядом. Теплая, живая, родная.

Девочка уже расстегивала сапоги, мальчик тянул за рукав пальто.

Они уложили маму на кровать, по-взрослому подоткнув одеяло, и долго ждали, когда она перестанет плакать и уснет.

Утром, проснувшись, она увидела своих детей, которые спали, свернувшись калачиком, в ее ногах. Двух ангелов, ради которых стоит жить.

Встала. Аккуратно перенесла детей в свои кроватки, нашла сумку, достала фляжку с водкой и без сожаления вылила остатки в раковину.

В окно заглядывало осеннее солнце. Уже не теплое, но, тем не менее, яркое и очень даже живое.

Битком забит шифоньер! Откуда столько вещей? Ведь надо-то не больше десяти вещей для жизни, а тут какой-то уцененный магазин. Именно уцененный, потому что сегодня эта красота никому не нужна. Ей, если честно, тоже. Но выбросить жалко. Ведь она из поколения, когда тяжело жили, когда каждое платье-кофту по очереди донашивали, когда новым сапогам как подарку Деда Мороза радовались. Ох, если бы это богатство её бабушка видела. Вот бы удивилась!

Зачем она так часто заглядывает в свой шкаф? Особенно в начале весны? Смотрит на вещи, что-то трогает, даже нюхает. Хорошо, что ее никто не видит. Ведь это же странно — прижимать к груди старые платья и нюхать там, где подмышки, где лучше всего сохранился запах. Тот самый, когда она была счастливой.

Вот это платье с мелкими розочками из штапеля, как говорила бабушка. Вначале берегла его, не носила. А потом мало стало. Родить троих детей и сделать несколько абортов — это для тела та еще нагрузка.

И оно защищается, обрастая жиром и отгораживая женщину как панцирем от лишних взглядов,