Борис Екимов - Пиночет

Этого рыжего мальчишку Корытин и прежде видел, но мельком. Волосы не стрижены, закрывают лоб; одет в заношенные до блеска спортивные брюки с надписью "Puma" да застиранную маечку. Плечи, ключицы, локти - все косточки острые, птичьи. И движенья по-птичьи быстрые. Рассусоливать не привык.

- Пошли, нечего рассиживать, - приказал он Корытину и понесся.

Когда Корытин вышел из конторы, мальчик уже сидел в машине.

Корытин завел мотор и, не слушая указаний юного провожатого, поехал было своей волей и памятью: как-никак немало здесь прожил. Но далеко не уехали: скоро наткнулись на вал и ров посреди улицы.

- Я тебе чего говорил?! - гневно вопросил мальчик. - Тебе говорят- ты слушай. Тут уже целый год не проедешь, никак не закопают.

- Прости, - кротко ответил Корытин. - Не расслышал. А почему не закапывают?

- Трубы нет. Привезли, положили и ночью украли. Теперь канаются, кому трубу покупать.

- А кто же украл? Куда?

- Куда, куда!.. - рассердился мальчик. - В Америку! Не знаешь куда... В дело. В хозяйство. Пригодится. А может, алкаши Вахе отвезли. Он возьмет. Разрезать - на поилки пойдет.

- Какому Вахе?

- Нашему, чечену. Ему поилки нужны. У него скотины дополна.

- Сколько?

- Весной пять-десять голов. А осенью - пятьдесят. И больше. Я у него спрашиваю: "Ваха, откуда скотину набрал?" - а он говорит: "Размножается". Это мы с ним так шутим. Он веселый, наш Ваха.

- Ну что ж, поехали к веселому Вахе. В Зоричев?

- В Зоричев! - одобрил Ваня. - Мы всегда первым делом в Зоричев ездим. Здесь - под носом, а там - рукой не достать, вольничают.

В колхозе было два хутора: Староселье - центральная усадьба с конторой, гаражом, мастерскими и Зоричев - в двадцати километрах.

- Я со всеми езжу... Я все знаю... - говорил и говорил мальчик. - Сколько голов, надои...

- Ну да... - не поверил Корытин. - И какой же надой?

- Где? На какой ферме? - уточнил мальчик.

- На Зоричеве.

- Тысяча восемьсот.

- А на центральной?

- Почти три.

- Правда, что ли? - повернулся Корытин к мальчику. - А почему разница такая?

- Тебе говорю, здесь - под носом. А Зоричев не углядишь. Тянут больше.

Миновали хутор, выехали на прямую дорогу, асфальтированную и потому недолгую. Поднимешься на увал - и вот уже маячат вдали маковки старых верб да осокорей, светит белью водонапорная башня возле скотьих дворов, на краю хутора.

Вначале поехали к свиноферме.

- В свинарнике чего не работать... - сказал Ваня, провожая глазами встречный мотоцикл с коляской. - Кашу бери, пожалуйста, хоть два ведра, хоть три. Корми домашность свою. Тем более при колесах... - проводил он взглядом еще один мотоцикл. - Корма вольные, поросят берешь...

- Как это берешь? - возразил Корытин. - Они ведь колхозные.

- Колхозу тоже достанется. Так положено, - убеждал Корытина мальчик.

Когда вошли они в свинарник, им навстречу попалась пожилая женщина с полными ведрами.

- Борисовна, здравствуй!

- Здорово, Ваня.

- Скажи, Борисовна, ведь положено свинаркам поросят забирать? Она же работает?

Борисовна поглядела на гостя и, усмехнувшись, ответила мальчику:

- Ты у нас, Ваня, как старичок. Все знаешь.

Ваня раскрыл было рот, но что-то почуял во взгляде и в голосе своей собеседницы, что-то понял и промолчал. Хотя через короткое время все же не выдержал и убежденно сказал:

- На свинарнике хорошо работать. Я мамку ругаю: меньше пей, говорю, просись на свинарник. Я на велике буду кашу возить. Заведем свиней, будем щи со свининой есть, сало - на всю зиму, а лишнее - продадим.

На свиноферму, на ее территорию, въехали как добрые люди, через ворота, а выезжать можно было, как говорится, на все четыре стороны. Высоченная, с острыми пиками поверху железная огорожа была там и здесь целыми пролетами повалена и вдавлена колесами в землю.

- Мы этот забор в Волгограде, в аэропорту, купили, - со вздохом сказал мальчик. - Там новый забор ставили, бетонный, а этот - не нужен. Мы с председателем его взяли, за одну свинью обменяли. Понял?

- Понял, - ответил Корытин, разглядывая набитые уже дороги от кирпичных свинарников в заборные проемы.

- Раньше лишь в ворота ездили, - объяснил Ваня. - Никаких дыр. Только через ворота. А если в корпус идешь, к свиньям, то дезинфекция. А если в родильное отделение, то белый халат надеваешь и обувь меняешь. Понятно? - явно гордясь, спросил мальчик. - Не веришь? Кто хочешь скажет. Чего мне брехать...

- Верю, верю... - успокоил его Корытин. Он знал, он помнил прежние порядки. Но как быстро они ушли! На нынешние глядеть было не больно сладко.

Хорошо, что мальчик был рядом. Он говорил и говорил:

- Дояркам чего не работать... Комбикорм бери, молоко - тоже бери. На сепараторе перегонишь - сливки. А из снятого - творог. Каймаки делай, откидное. И - на базар. Кто с машиной - вовсе легко. На машине можно много увезти. Я мамку ругаю: меньше пей, говорю, просись в доярки. Я на коляске приеду, хоть целый бидон увезу. А зимой на салазках еще больше упру. Будем жить...

Свернули и поехали к скотьим дворам, к базам и фермам, которые раскинулись просторно на краю хутора - целый город: белого кирпича постройки, шиферные крыши, высокая ограда из бетонных плит, распахнутые железные ворота.

Синий пикап, выехав из ворот, катил неторопливо, тормозя на колдобинах. Он медленно проехал мимо и прибавил ходу. За рулем сидела баба.

- Конечно... В "Москвича" можно много грузить, - завистливо проговорил Ваня, провожая машину взглядом. - Но я бы и на тележке упер, а на салазках тем более. Еще как. Мамка глупая...

Он говорил и говорил, этот мальчонка, пел, словно птица. И словно птичью нехитрую песнь, лишь звуки детского голоса слышал Корытин. Понимал он теперь, зачем отец брал с собою в машину этого мальчонку. Колхозные заботы, обычные нелады, ругня там и здесь. А он звенит и звенит, детский голосок, утишая душу.

А что до слов, то слова были Корытину не нужны. Он тут родился, вырос, работал, навиделся всякого, и не только здесь, и не только такое, а вовсе горькое, особенно в последние годы. И теперь не слепым он был и не зажмурялся, а все видел. Хотя смотреть было несладко. Как быстро, как легко все катится под гору, когда хозяина нет! А как трудно все наживалось... Годами, десятками лет.

Большие, утробистые, черно-пестрой масти коровы стояли на базах. Телок привозили из Англии. Отец сколько здоровья потерял, пока добился их. Как он радовался, как холил, как болел душой за новое стадо. Зимою в растёл даже ночевал здесь, никому не доверяя. "Золотом платили,- оправдывался он перед женой. - Из-за моря везли..." "Забогатеем..." - радовался он и строил новые коровники, телятники, родильное отделение, кормоцех, сеял люцерну, клевер, эспарцет. "У коровки молоко на языке... - повторял он. - Забогатеем..." И вправду забогатели: молочный комплекс, элитное стадо, высокие надои, ордена, награды - все было.

И будто все осталось: коровники, скотина... Но Корытин видел другое: расхлебененные ворота, черные дыры окошек, нечищеные базы - а ведь лето. И коровы словно другие. Прежние под солнцем сияли, словно картинки. Пегая масть: черное пятно, белое пятно - все светит. А нынче - грязные сосули висят.

Все было понятно: долгая болезнь отца, старость, глаза и руки не те, а тут еще - время...

Приехали на гумно. Оно было просторным, словно аэродром. Силосные траншеи пусты. Сенные скирды стоят, уже нынешний укос. Но - мало. На зиму явно не хватит. Обнесено было гумно не просто забором, но тяжелыми бетонными плитами. "Кремлевской стеной" когда-то этот забор величали. Теперь эта крепостная стена была в нескольких местах пробита, словно побывала в осаде. Просторные проемы, проезды. Бродила по гумну живность явно не колхозная, гуси, овечки да козы и добрый гурт скотины: коровы, быки, телята.

- Вахины... Он богатый, наш Ваха, - горделиво сказал мальчик, словно о собственном нажитке шла речь.

И хотя Корытину еще командовать не пришла пора, но он не выдержал и погнал скотину:

- Ар-ря! Ар-ря! А ну пошла!

Неожиданно стал помогать ему оборванный мужичок:

- Пошла! Пошла!

А тут и Ваня помог:

- Ар-ря! Ар-ря!

Он гнал и громко укорял пастуха:

- Ленишься, Сережа! Рано еще на гумне пасти!

Укорял и объяснял Корытину:

- Они у Вахи все - Сережи. Он их всех Сережами зовет.

Скотину с гумна прогнали.

- Лезут... Не удержишь... - оправдывался пастух и попросил: - Не найдется курить?

Корытин не курил, но держал в машине табак, угощал. Не отказал и "Сереже". Дал ему сигарету, щелкнул зажигалкой, хотел попенять, но лишь рукой махнул. Черный морщеный лик, черные пеньки зубов, пустые глаза. О чем говорить с ним?.. Да и скотину прогонять было лишним: отъедешь - она снова здесь будет. Гурт немалый и не какой-нибудь разномастный, а словно в хорошем колхозе: черно-пестрые и могучие черные абердины, мясная порода, каких лет десять назад тоже завозили в один из соседних совхозов, кажется, из Голландии или даже из Аргентины.

Позднее, объезжая хутор, добрались до владений чеченца Вахи. Жилье у него было незавидное - старый дом. Но скотьи базы: огорожи, навесы, дощатые сараи, загаты из соломенных тюков - надежная от ветра защита,- все это широко раскинулось на вольной хуторской окраине, спускаясь к речке, к леваде с одичавшими садами, к вербовой да тополевой чащобе, к непролазным цепучим тернам.