Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

2

Получив приглашение на конгресс, Ада сперва решила было, что ехать ей не хочется. Организаторов она почти не знала, поэтому не могла понять, насколько весомы их исследования и по каким критерием подбирались докладчики, а рисковать своей репутацией серьёзного учёного не собиралась. Допустим, репутация эта пока не так высока, но ещё может вырасти, так что стоило бы её поберечь. Да и время неудачное: в конце июня она обещала дяде Танкреди дней на двадцать приехать в Донору, чтобы, как обычно, составить ему компанию и помочь перебраться на лето в загородный дом. Конечно, можно попросить Лауретту её подменить; кузина фыркнула бы, но не отказала. Правда, дядя наверняка обидится – хотя бы потому, что в августе Ада тоже не могла его навестить: она уже запланировала путешествие в Грецию с Дарией, своей лучшей подругой и напарницей по всем авантюрам ещё с университетских времён. И это был не отпуск, который можно отложить, а деловая или, точнее, исследовательская поездка. Без неё об осеннем конкурсе и мечтать не стоило.

К тому же в августе в Эпидавре собирались ставить рок-оперу Мимиса Плессаса, вдохновлённую мифом об Орфее и Эвридике. Такую возможность Ада тоже не могла упустить: повторять это необычное представление, скорее всего, не будут. Дария, которая отправлялась с ней за компанию, чтобы поснимать греческие пейзажи и использовать их в своей работе декоратора, отложить поездку могла, Ада – нет. Но не оставлять же дядю в одиночестве в июне?

Дария убеждала её: «Это займёт всего пять дней. И учти ещё, что твой доклад опубликуют, а оно того стоит. У тебя же все готово, напрягаться не придётся. Это самый красивый колледж в городе, поездку и проживание оплачивают и тебе, и сопровождающему, так что можешь взять меня с собой. Кембридж в начале лета чудесен. Не представляешь, сколько бесценных фотографий я могла бы сделать в этих садах... И потом, может, нам встретится какой-нибудь привлекательный японец, как в прошлый раз, в Оксфорде...»

То, о чём она говорила, случилось несколько лет назад, на углублённом курсе английского языка. Японские девушки, которые его посещали, оказались редкостными уродинами: все как одна с длинными лошадиными лицами и именами, начинающимися с «кацу-»^[2], что вызывало непрестанное веселье итальянцев. А вот трое их земляков были так красивы, что дыхание перехватывало: высокие, стройные, мускулистые, с чувственными губами... И лодку по Айзису^[3] они водили с большим знанием дела – во всяком случае, по словам Дарии, проверявшей это под одеялом. В абсолютной, надо сказать, тишине. Она испытала всех троих по очереди, так что её экспертное заключение можно было считать совершенно обоснованным, в то время как Ада ограничилась ухаживаниями некого голландца с вечной трубкой в зубах, которые, впрочем, так ничем и не кончились.

Дария тогда уже наслаждалась прелестями брака, но летом, особенно за границей, не считала необходимым хранить мужу верность. Она много лет принимала таблетки, а на курсах при женской консультации научилась предохраняться и от венерических заболеваний. О мужчинах она предпочитала ничего не знать и им о себе не рассказывала, считая, что этим гарантирует отсутствие преследований, телефонных звонков, писем и сожалений. Интрижка, трах – и хватит, говорила Дария. Она держалась за мужа, но считала делом чести быть настолько современной и раскрепощённой, насколько это только позволял брачный договор.

И теперь, осторожно пытаясь выпутаться из-под руки молодого человека, обхватившей её за шею, Ада удовлетворённо подумала: «Я о нём ничего не знаю: откуда он родом, на каком языке говорит... Даже имени, не говоря уже о том, чем он занимается... И он ничего обо мне не знает».

Единственное, что он знала точно: незнакомец жил в этом же общежитии, а значит, с утра мог претендовать на какое-то «после», пусть и совсем короткое. Это её раздражало. Нужно найти способ с ним больше не встречаться. Будучи женщиной рациональной, ни о какой влюблённости Ада Бертран не думала. И о том, чтобы повторить опыт, – тоже, как бы странно это ни показалось читателю.