Проклятая весна - Эш Дэвидсон

– Как-то раз было, – припомнил Рич.

– Знаешь, что он мне сказал в тот день, когда ты родился? Что когда-нибудь вы двое обязательно срубите это дерево. Ты тогда был совсем маленький и сморщенный. Уродливый до невозможности. – Ларк ухмыльнулся. Когда он говорил об отце Рича, голос у него всегда теплел. – Не каждый рождается с определенным предназначением.

Коллин

Коллин протянула Карпику[1] новый желтый дождевик, длинноватый тому в рукавах. Она слышала, как на заднем дворе расхаживает Рич, рассказывая что-то Скауту. Вообще Рич был неразговорчивым человеком, но с псом он разговаривал всю неделю.

– Куда мы идем? – спросил Карпик, держась за ее плечо, чтобы сохранить равновесие.

Она натянула на его ноги, уже одетые в носки, резиновые сапоги.

– Папа хочет нам что-то показать. – Она прижала большие пальцы к ямочкам на щеках Карпика. Глаза у него все еще слипались после сна. – Откуда у тебя такие хорошенькие ямочки?

– Купил их в магазине ямочек, – зевнул Карпик. – Подожди! Мой бинокль! – и он убежал в коридор.

Коллин выглянула во двор. Скаут с важным видом ходил за Ричем, словно они вместе думали над какой-то сложной проблемой. Она надеялась, что много времени это не займет. Мелоди Ларсон должна была родить через пару недель, а ребенок все еще не развернулся в нужную сторону. Коллин обещала, что обязательно с ней повидается. За долгие месяцы это была первая мать, обратившаяся к ней за помощью.

Разбухшая от влаги дверь кухни со стоном распахнулась, и Рич остановился как вкопанный. Он ковырнул траву носком ботинка, словно уронил что-то и теперь не может найти – шуруп или шайбу. Какую-то маленькую недостающую деталь, которая могла бы помочь им поддержать беседу. Они почти не говорили с тех пор, как оказались в больнице на Пасху. Еще один выкидыш. Как будто на пятом месяце беременности Коллин сделала какую-то глупую ошибку – неправильно наклонилась или, может, подняла слишком большой вес. А теперь уже первое воскресенье августа, и Карпик вот-вот пойдет в детский сад. Единственный их ребенок.

– Нашел! – Карпик выскочил во двор, размахивая биноклем.

– Готовы? – спросил Рич. Розоватый свет зари подсветил морщинки в уголках его глаз.

В больнице медсестра передала в руки Коллин их крошечную дочь, и Рич накрыл ее ладонью, словно пытался передать собственные жизненные силы. Несколько раз он водил Коллин на могилу их погибшего ребенка.

Ты ни в чем не виновата. Пора двигаться дальше, Коллин. Прошлое – это не узел, который ты можешь развязать.

Словно горе – это мешок, который ты можешь оставить на обочине дороги, когда тебе надоедает его нести. Рич, казалось, верил именно в это – как и все остальные.

О пятерых ее выкидышах он знал. Еще о трех Коллин никогда не говорила. Но ее пасхальное дитя отличалось от остальных, потерянных в первые недели срока – те были размером с яблочное зернышко, с ягодку малины. У нее было десять прекрасных пальчиков на руках и столько же на ногах. Родилась мертвой на двадцать второй неделе, ее несчастная маленькая девочка. Было еще одно отличие: этот выкидыш она от других скрыть не смогла. Ее видели беременной в городе, а потом – раз, и все закончилось. Почему Рич не понимал, что сейчас все совсем по-другому? Кто доверит ей заботиться о чужой беременности и принимать роды, когда она неспособна сохранить свою собственную?

– Готовы, – сказала Коллин.

Скаут потрусил по тропинке, ведущей сквозь черничные заросли к вершине холма, лежащего за домом. Карпик побежал следом. За ними – Рич, и потом уже Коллин, мимо сарая, мимо длинной, в полмили, ржавой трубы, по которой текла проточная вода, наполняющая резервуар их дома. Там, где Рич делал всего один шаг, Коллин приходилось делать два своих.

Каждое утро, перед тем как уйти на работу, Рич поднимался по этой тропинке и исчезал куда-то почти на час – а Коллин тем временем варила кофе, жарила яичницу, собирала ему обед. Он возвращался запыхавшимся, пропахший лесом и на обратном пути всегда проверял сетчатый фильтр, установленный на устье их самотечного водопровода, берущего свое начало за три хребта от дома.

Оказавшись на вершине поросшего деревьями холма, Коллин остановилась, чтобы оглянуться на дом. Перед домом стоял новенький белый пикап марки «Шевроле», отсюда казавшийся игрушечной машинкой.

Она все еще не могла смотреть на него без ненависти.

Плакучая ива, растущая у поворота к их дому, роняла с ветвей капли утреннего дождя, густой туман скрывал прибрежное шоссе и плещущийся за ним дикий океан. О подножие скалы с глухим стуком бился прибитый к берегу морской мусор. Коллин сняла очки и протерла подолом рубашки запотевшие линзы. Будто это могло помочь ей вернуться назад во времени, увидеть все иначе: Рич возвращается домой, но в этот раз не задерживается, а приходит ровно в шесть, когда у нее начались схватки, и Коллин успевает в больницу вовремя, несмотря на то, что ее старый пикап наотрез отказался заводиться.

– Хочешь покататься, Печенюшка? – спросил Рич.

Он забросил Карпика на спину и углубился в лес, густо заросший мхом и затянутый дикой лозой, словно рождественскими гирляндами. Деревья здесь росли так близко друг к другу, что Коллин то и дело приходилось поворачиваться боком, чтобы протиснуться. Между стволами деревьев мелькали, то появляясь, то исчезая, ярко-желтый дождевик Карпика и клетчатая охотничья куртка Рича. Вокруг шумела вода. Прыгая с камня на камень, они перебрались через Затерянный ручей, затем вскарабкались, продираясь через папоротник, на горный хребет, потом спустились к болоту у Чесночного ручья и углубились в заросли скунсовой капусты. Коллин она доставала до груди, а Карпик и вовсе полностью исчез в ее восковых листьях. Сверни Коллин отсюда на север и пройдя с милю вверх по холму, в конечном итоге она очутилась бы на чесночной ферме, что у дороги Оленьего ребра, где они с Энид провели свое детство. Вместо этого они взобрались на еще один горный хребет, перепрыгнули узкий ручеек, текущий через долину, и вскарабкались на Хребет 24–7, чья верхушка была увенчана полосой старых секвой, словно петушиным гребнем. Лес на склоне хребта вырубили еще на рубеже веков, но сюда, на вершину, вела слишком крутая дорога – по крайней мере, для тех времен,