Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

Вальто погиб, вероятнее всего, в результате несчастного случая. Он сцепился с одним кретином-мародером, не заметил подножку или поскользнулся сам — в этой влажной долине такие скользкие камни — и упал так неудачно, что пробил себе голову о скалистый выступ. Он протянул еще несколько часов в коме.

Мы стали такими безвольными, что я оставил тело Вальто снаружи. Перспектива спать рядом с мертвым меня не прельщала. Посреди ночи я проснулся от громкого шума. Снаружи красные блики пламени: кретины сумели отодрать несколько щитов от лаборатории, с помощью щепок развели праздничный костер и устроили жуткую пляску вокруг трупа. Их гротескные черные фигуры выделялись на красном фоне костра и дыма. Шабаш! Не хватало только дряблых ведьм, седлающих свои метлы. Я взял револьвер и выстрелил в толпу. Кретины разбежались с истошными кошачьими криками. Я опять лег в постель. И заснул как убитый.

Труп Вальто, в окружении кретинских трупов, лежит на прибрежной гальке. Кто им займется? Натаскать камней? Только надрываться. Стервятники заметили добычу и уже медленно парят, все сокращая круги.

Профессор становится молчаливее и отрешеннее. Я спрашиваю себя, не сошел ли он с ума. А я… Сколько времени еще пройдет до того момента, когда я присоединюсь к жалким побитым куклам, гниющим под дождем и водяной пылью, распухшим и гадким, как утопленники, к этому рагу из падали для господ стервятников? Те, кто высадится здесь и найдет эти скелеты, подумают, что произошло кораблекрушение.

А я? Еще одна жертва кораблекрушения.

Пентух попытался наложить на себя руки. Мы застали его сидящим перед выемкой в прибрежной полосе, этакой естественной чашей, в которой он, согнувшись, держал свою голову под водой в течение нескольких минут. Лишать себя жизни таким образом, должно быть, мучительно. С подобным методом я встречаюсь впервые. Вот уже действительно кретинская идея. Вот мы, мы все же более изобретательны. Даже если речь идет о самоубийстве…

Я схватил его под мышки и без труда вытащил его из этой полуванны. Он задыхался, хрипел, затем чихал и выблевывал потоки серой слизистой воды. Обошлось без особых страданий; мы подоспели к самому началу мероприятия. Придя в себя, он ничего не сказал. Только бросил на меня злобный взгляд.

Чего уж тут, его эволюция завершилась. Он действует — за исключением некоторых оплошностей — как человек. У настоящего кретина никогда не возникла бы мысль о самоубийстве.

Профессор и вправду сошел с ума. На этот счет у меня уже нет никаких иллюзий. Его безумие заключается в том, что он считает себя кретином. Он подражает им во всем: копирует их жесты, их походку, их манеры, их неопрятность. Ест как они, пуская слюни и рыгая, лакает воду из тарелки и отказывается пить, когда я предлагаю ему стакан. Он скинул свои обтрепанные до лохмотьев штаны и перестал вообще одеваться, что в каком-то смысле даже лучше, поскольку справляет нужду под себя, где бы ни находился, как самый настоящий кретин. Он уже не разговаривает, разве что бормочет что-то невразумительное, на говоре, который ему представляется кретинским, но на самом деле им не является, так как в нем легко уловить искаженные французские слова. Из этого я сумел понять лишь то, что он обращается с какой-то идиотской молитвой к богу кретинов, умоляя не заставлять его вновь становиться человеком, а оставить в блаженном состоянии, которого он наконец достиг. Он кается в том, что хотел раскретинить идиотов, и радуется, что нашел путь к спасению. Постоянно несет эту чушь, сидя на куче отбросов, как Иов в пепле и навозе, рядом с уже обглоданными скелетами Вальто и остальных, и чешется от укусов насекомых, поскольку они у него уже завелись.

Профессор Бабер умер сегодня утром на рассвете. Не могу уточнить ни дату, ни время. Я оттащил его тело за барак и попытался завалить камнями. Но у меня нет сил. У меня сил не больше, чем у ребенка.

Пентух нашел тело Бабера. Он его топтал, оскорблял, на него плевал и мочился. Я понял, что он проклинал профессора и обвинял его во всех наших несчастьях. Потом проклял и меня, потрясая своим кулаком, своим огромным кулаком.

Хоть и на последнем издыхании — теперь я все время на последнем издыхании, как будто у меня астма, — я пытался с ним говорить, его урезонить. Тщетная попытка. И доказательство того, что я сдал. Он прервал меня очередными проклятиями, затем последний раз пнул труп, резко развернулся и убежал.

В сторону долины. Чтобы воссоединиться с кретинами. Воссоединиться со своим народом. Со своей родиной.

Ну вот, теперь я один.

ПОСТСКРИПТУМ К ДНЕВНИКУ ДОКТОРА ЛЁ БРЭ

Предыдущие заметки — последние, которые я нацарапал в блокноте, хранившемся во внутреннем кармане моей куртки. Сразу после этого я, должно быть, впал в бессознательное и полубезумное состояние начинающегося — возможно? — кретинизма. Сколько времени длился этот период? Не знаю. Вспомогательная экспедиция, организованная Коррабеном, задержалась из-за намечавшейся войны, а также бурь вокруг мыса Горн и добралась до Кретинодола только в декабре. По моим подсчетам, я оставался как минимум недели три в диком, так сказать, состоянии, блуждал вокруг бараков, наполовину разрушенных последовавшими один за другим пожарами, и питался тем, что находил среди обломков, съедобными травами и броненосцами, пойманными в долине. Не знаю, чем я занимался: об этом времени у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Должно быть, шатался взад и вперед, от каменистого берега до ключа в глубине долины и обратно. Кажется чудом, что кретины меня не убили. Они были слишком слабы… Или же в том состоянии, в котором я находился, они принимали меня за своего… Возможно, я побратался с ними… Ужас!

А еще повезло, что меня нашли. Что я находился там, на берегу, в тот момент, когда пришла яхта Коррабена. А ведь я мог уйти к ключу, на другой конец острова. Похоже, я пытался сбежать. И я тоже боялся людей. Бормотал что-то невразумительное. Если я правильно понял или догадался — ибо при пересказе тех событий для меня милосердно опускают подробности, — я вроде бы принимал себя за Пентуха. Хотел вырваться из удерживающих меня рук и убежать в Кретинодолье, кричал: «Отпустите меня! Я — кретин! И в том моя слава![67] Я возвращаюсь к своему народу!