Владимир Сорокин - Роман

- Антоша, что ты мелешь! - засмеялась тетушка, прикрываясь ладонью.

- За вас, тетушка, - Роман приподнял рюмку.

- Спасибо, Ромушка.

- За тебя, Лида.

- Merci, Антоша.

Выпили.

- Ах... чудеса в решете! - пробормотал Антон Петрович, закусывая рыжиками, - Лидочка, милая, убери-ка ты этого кошона от греха, а то мы его невзначай с чем-нибудь перепутаем.

Лидия Константиновна, развернув салфетку, накрыла ей блюдо с окороком.

- Вот и прекрасно, - одобрительно причмокнул дядя Антон, - А теперь, друзья, давайте воздадим должное нашим яствам, после чего, Рома, ты нам поведаешь о столичном житье-бытье.

Все принялись с аппетитом есть. Поглощая пряные огурцы, хрустящую капусту и тугие, полные густого сока помидоры. Роман искоса посматривал на завтракающую чету Воспенниковых.

Целых три года он не видел этих простодушных милых людей и сейчас, в минуту тишины, столь редкую в этом доме, с любовью всматривался в их почти не изменившиеся лица.

Антон Петрович Воспенников был высоким полным пятидесятисемилетним мужчиной с крупной головой, крупными белыми руками и породистым, характерным лицом драматического актера, коим ему и довелось быть тридцать без малого лет. Почти тридцать лет столичные сцены сотрясала богатырская поступь этого осанистого, беспредельно уверенного в себе человека, а его громоподобный бас раскатывался по притихшим залам монологами Антония и Отелло, Лира и Бориса Годунова.

В годы своего отрочества Роман успел застать закат этого светила, всю свою жизнь дарящего окружающему миру потоки щедрых, светоносных лучей.

Он и только он открыл для Романа театр, заставил ожить по-новому страницы многих книг, засверкать новыми красками галерею известных образов.

Как он играл Бориса! Какие чувства являло его освещенное рампой лицо! С какой жадностью ловил пятнадцатилетний Роман каждое движение этого лица, каждый жест этих рук, в данный момент спокойно и деловито расправляющихся с большим соленым помидором.

Роман улыбнулся.

Милый, милый, дядюшка Антон. Тот же развал седых прядей, то же щеголеватое пенсне "стрекоза", за хрупкими стеклышками которого все те же умные, слегка усталые глаза в ореоле припухших век. И шутки прежние - как пять, десять лет назад. И смех. И трогательная, по-детски беззащитная любовь к Лидии Константиновне.

Роман перевел взгляд на нее - спокойную, немолодую женщину с необычайно мягкими чертами бледного лица и всегда несколько удивленными большими зелеными глазами.

Нет, конечно, она изменилась за это время: и морщинок стало больше, и проседь в густых, стянутых в большой пучок волосах обозначилась сильнее, и в худых плечах уже заметней проступала слабость, нежели былая грация. Черная кружевная шаль эту слабость подчеркивала.

Роман любил этих людей, заменивших ему умерших родителей, в их доме он не чувствовал себя чужим и никогда не испытывал стеснения, почти всегда преследовавшего его в обществе столичных родственников, в сердобольных речах которых ему постоянно мерещилось ненавистное, серое слово "сирота".

- Рома, что же ты рыжиков не попробуешь? - нарушила тишину Лидия Константиновна.

- Спасибо, тетушка. Непременно попробую.

- Попробуй, брат. Обязательно попробуй, - жуя, дядя положил вилку, нравоучительно поднял палец, - Заявляю тебе со всей прямотой, на коею способен истинный аматёр всех искусств, таких рыжиков ты не отведаешь нигде! Ни-где!

- Верю, дядя Антон, - улыбнулся Роман, накладывая рыжиков с заботливо поданной тетушкой чашки, - У вас так все изумительно вкусно, так мило. Мне, ей-богу, кажется будто я еще трясусь в поезде и вижу чудесный сон.

- Жизнь, дорогой Роман Алексеевич, и есть сон, как сказал Платон, - тут же вставил Антон Петрович, с ловкостью хирурга разрезая моченое яблоко на четыре дольки, - Очень даже возможно, что действительно все это тебе снится. Но, рыжики не есть сон, рыжики остаются рыжиками, даже во сне. А наши рыжики и подавно. Они, как совершенно верно заметил бы все тот же Платон, есть некий изначальный эйдос, в себе и для себя сущее, черт меня задери!

- Антоша, прекрати, - махнула рукой Лидия Константиновна, - Ромушка, как здоровье тети Кати?

- Она в добром здравии.

- Слава Богу. Мы здесь всего два месяца, а мне кажется, будто не видела ее вечность. Как успехи Любани?

- Только что вернулась из Швеции.

- У нее были гастроли?

- Да. Два концерта.

- Интересно, как она теперь играет? Я не слышала ее больше года.

- Чудно. Накануне своих сборов я упросил ее сыграть.

- Что она играла?

- Партиту Баха. Изумительно. И скрипка у нее прекрасная. Новая.

- Какая?

- Гварнери.

- Любаня - прекрасный музыкант, судари мои, - проговорил Антон Петрович, Одно меня настораживает в ней - слишком легкая творческая судьба.

- Что ты имеешь в виду? - спросила Лидия Константиновна.

- Слишком все прямо и очевидно: консерватория и сразу же - признание.

- Но, Антоша, она действительно очень одарена.

- Безусловно. Однако, когда талант принимается публикой с такой легкостью, это может повредить ему Я имею в виду талант исполнительский. Человек в таких условиях быстро теряет чувство меры, перестает трезво оценивать себя.

- Но, дядюшка, это зависит от человека, - Роман отодвинул пустую тарелку и принялся вытирать губы белой салфеткой с тем же вензелем НВ, - По-моему, Любаня как никто трезво оценивает себя. Она запрещает даже вслух хвалить ее игру.

- Рома, ну какая женщина способна трезво оценить себя! - развел руками Антон Петрович, - Если она умеет это делать, значит просто это загримированный мужчина. Сей род лукав. И в лукавстве черпает силу.

- Какие глупости, - отозвалась тетушка, вставая и направляясь к маленькому плетеному столику, на котором стоял, попискивая, самовар.

- Позвольте, сударыня, - дядюшка встал с нарочитой проворностью и перенес самовар на стол.

Вскоре Роман пил из низенькой китайской чашки душистый, крепко сдобренный мятою чай, а на столе вместо соленостей стояли вазочки с вареньем и медом.

Разговор шел о новом увлечении молодого гостя.

Уже более года, как Роман оставил место адвоката и занялся живописью, беря частные уроки и посещая рисовальные классы. Отправляясь в Крутой Яр, он просил тетю Катю выслать заботливо упакованные им этюдник, холсты и краски через неделю, полагая, что не стоит живописать в предпасхальную седмицу.

- Значит, ты теперь рыцарь кисти и палитры, - Антон Петрович прихлебывал чай из своей огромной фарфоровой кружки.

- И мольберта, - добавил Роман, накладывая себе прямо в чай клубничного варенья.

- Да. И мольберта, - серьезно произнес дядя, пространно вздохнув, - Что же. По-моему это расчудесно. Знаешь, я всегда настороженно воспринимал сообщения Катерины и Любани о твоих успехах в области права. Все-таки, зная твой характер... Слава Богу, что ты ушел оттуда.

- Но, с другой стороны, это давало неплохой доход, - осторожно вставила Лидия Константиновна.

- Ерунда. Главное - человек свободен...

- Тетушка, я же даю уроки студентам. Конечно, получается гораздо меньше моего прежнего заработка, но мне хватает.

- Ну и прекрасно, - одобрительно тряхнул белыми кудрями дядя Антон, Деньги хороши, когда не залеживаются в карманах. В противном случае от них начинает тошнить. Меня, признаться, жуткое любопытство съедает по поводу твоего художества.

- Меня тоже, - добавила Лидия Константиновна.

- Страшно интересно, - дядя допил чай и, чмокнув губами, с легким стуком опустил кружку на стол.

- Я уверена, что Рома все может делать талантливо.

- Тетушка, вы преувеличиваете. Я ведь совсем недавно увлекся живописью.

- Ромушка, а что тебя сподобило на это?

- Трудно объяснить... - Роман пожал плечами, - Я давно, с детства, завидовал художникам.

- Вот это здорово! - воскликнул дядя, - Завидовал! Значит, пойдет дело. Если б ты сказал - преклонялся, любил, уважал - я бы в тебя не поверил. Завидовал! Это замечательно.

- Я попросил тетю Катю выслать все мои принадлежности через неделю. После Пасхи.

- И это верно. Богу - Богово, Аполлону - Аполлоново. И все-таки мне страшно хочется посмотреть на твои картины.

- Картины - это громко сказано. В основном я пишу этюды.

- Пейзажи?

- Да.

- Ну, тогда здесь ты отведешь душу.

- Надеюсь, дядюшка, - промолвил Роман и тут же спросил, - А что, Красновские приезжали прошлым летом?

- Приезжали, - ответила тетушка, - Все вместе приезжали.

- Как они поживают?

- Слава Богу, хорошо. Петр Игнатьевич преподает в академии, Надежда Георгиевна проводит спиритические сеансы.

- А Зоя?

- Зоечка? Она чудно расцвела за последнее время. Такая милая стала, красивая.

- И уже замужем, наверно?

- Нет, не замужем.

- Нынче они приедут?

- Грозились в мае.

Роман кивнул и молча допил свой чай. Антон Петрович, неожиданно задумавшись о чем-то, сидел с отрешенным взглядом, теребя снятое пенсне. Лидия Константиновна стала убирать со стола.