Николай Лейкин - Где апельсины зреют

— Иванъ Кондратьичъ, вы не то толкуете. Оставьте… Ни вы, ни они васъ все равно не понимаютъ, остановила Конурина Глафира Семеновна.

— Обязаны понимать, коли русскія деньги брать любятъ.

— Да что тутъ разговаривать! воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Дикіе они на счетъ самоваровъ. Брось, Иванъ Кондратьичъ, и залѣзай на счастье въ какой попало омнибусъ. Въ какую привезутъ гостинницу, та и будетъ ладна. Вѣдь мы все равно не знаемъ, какая хуже. Вонъ омнибусы стоятъ. Вали!

Иванъ Кондратьинъ подбѣжалъ къ первому попавшемуся оминбусу и сказавъ "вотъ этотъ какъ будто омнибусикъ поновѣе", сѣлъ въ него. Полѣзли за нимъ, и супруги Ивановы.

Живо ввалили на крышу омнибуса ихъ сундуки, взятые изъ багажнаго вагона и омнибусъ поѣхалъ, минуя роскошный скверъ, разбитый передъ желѣзнодорожной станціей. Въ скверѣ росли апельсинныя деревья съ золотящимися плодами, пальмы, латаніи, агавы, олеандры и яркими красными цвѣтами цвѣли громадныя камеліи.

— Боже мой, въ какія мѣста мы пріѣхали! восторгалась Глафира Семеновна. — Оранжереи подъ открытымъ небомъ. — Смотрите, смотрите, лимоны! Цѣлое дерево съ лимонами.

Иванъ Кондратьевичъ мрачно покосился и сказалъ:

— Лимоны у подлецовъ есть, а самоваровъ къ чаю завести не могутъ.

— Оглянитесь, оглянитесь, господа, назадъ! Ахъ, какая гора! — продолжала Глафира Семеновна. — А вонъ и оселъ везетъ въ телѣжкѣ цвѣтную капусту; Цвѣтная капуста ужъ здѣсь поспѣла. А у насъ-то! Я у себя передъ отъѣздомъ лукъ на окошкѣ посадила и тотъ къ масляницѣ еле-еле перья далъ. Еще оселъ. Два осла… Дамы-то здѣшнія, дамы-то въ мартѣ въ однихъ бумажныхъ зефировыхъ платьяхъ по улицамъ ходятъ — вотъ до чего тепло.

Проѣзжали по Avenue de la gare, длинному проспекту, обсаженному гигантскими деревьями. Было еще рано, уличная жизнь только начиналась: отворяли магазины, кафе, кухарки въ соломенныхъ шляпкахъ и съ корзинками въ рукахъ шли за провизіей. Показался англичанинъ, мѣрно шагающій по бульвару, длинный, худой, весь въ бѣломъ и съ зеленымъ вуалемъ на шляпѣ. Иванъ Кондратьичъ тотчасъ-же обратилъ на него вниманіе и сказалъ:

— Эво, какой страшный! Это должно быть попъ здѣшній итальянскій.

— Нѣтъ, нѣтъ, это англичанинъ, отвѣчала Глафира Семеновна. — Мы такихъ въ прошлую поѣздку много видѣли въ Парижѣ на выставкѣ.

Наконецъ омнибусъ въѣхалъ на дворъ гостинницы и остановился. На дворѣ опять апельсинныя и лимонныя деревья съ плодами, мирты въ цвѣту, у подъѣзда два толстые, какъ бревно, кактуса лѣзутъ своими верхушками къ окнамъ третьяго этажа. Швейцаръ зазвонилъ въ большой колоколъ. Выбѣжалъ пожилой мужчина съ эспаньолкой и съ карандашемъ за ухомъ.

— Комнату объ одной кровати и комнату о двухъ кроватяхъ… сказалъ Николай Ивановичъ. — Глаша, переведи по французски.

— Уговаривайтесь ужъ, голубушка, заодно, чтобъ намъ апельсины и лимоны изъ сада даромъ ѣсть, сказалъ Иванъ Кондратъичъ.

Мужчина съ эспаньолкой повелъ показывать комнаты, сказалъ цѣну и сталъ предлагать взять комнаты, съ пансіономъ, то есть со столомъ.

— Nous avons deux déjeuners, diner à sept heures… разсказывалъ онъ.

Глафира Семеновна поняла слово "пансіонъ" совсѣмъ въ другомъ смыслѣ.

— Какъ пансіонъ? Команъ пансіонъ? Николай Иванычъ, вообрази, онъ намъ какой-то пансіонъ предлагаетъ! Почему онъ вообразилъ, что у насъ дѣти? Нонъ, нонъ, монсье. Пуркуа пуръ ну пансіонъ? сказала она. — Ну навонъ па анфанъ. Пансіонъ!

— Si vous prendrez la pension, madame, èa vous sera à meilleur marché.

— Опять пансіонъ! Да что онъ присталъ съ пансіономъ!

— Учитель должно быть, что-ли… отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— Да вѣдь онъ видитъ, что при насъ нѣтъ дѣтей.

— А можетъ быть у него пансіонъ для взрослыхъ, для обученія русскихъ французскому языку? Ты спроси, какой у него пансіонъ. Вѣдь можешь спросить. На столько-то теперь уже по французски насобачилась.

— Все равно намъ не надо никакого пансіона. Такъ беремъ эти комнаты? За одну восемь франковъ, за другую двѣнадцать въ день хочетъ, пояснила Глафира Семеновна.

— Двѣнадцать четвертаковъ по сорока копѣекъ — четыре восемь гривенъ на наши деньги, сосчиталъ Николай Ивановичъ. — Дорогонько, ну, да ужъ нечего дѣлать.

— Ницца… Ничего не подѣлаешь. Сюда шалая публика только за тѣмъ и ѣдетъ, чтобы деньги бросать. Самое модное мѣсто изъ всѣхъ заграницъ. Хочешь видѣть, какъ апельсины ростутъ — ну, и плати. Беремъ, что-ли, эти комнаты? продолжала она.

— Постойте, постойте. Нельзя-ли ему "вивъ ли Франсъ" подпустить, такъ можетъ быть онъ изъ-за французско-русскаго единства и спуститъ цѣну, сказалъ Конуринъ.

— Какое! Это только у насъ единство-то цѣнится, а здѣсь никакого вниманія на него не обращаютъ. Ты видѣлъ сегодня ночью кондуктора-то? Взялъ полтора франка, чтобъ никого къ намъ въ купэ не пускать — и сейчасъ-же къ тебѣ пассажира на ноги посадилъ. Нѣтъ, ужъ гдѣ наше не пропадало! Надо взять. Беремъ, мусье, эти комнаты! рѣшилъ Николай Ивановичъ и хлопнулъ француза съ эспаньолкой по плечу.

— Avec pension, monsieur? снова спросилъ тотъ.

— Вотъ присталъ-то! Нонъ, нонъ. У насъ нонъ анфанъ. Мы безъ анфановъ пріѣхали. Вуаля: же, ма фамъ и купецъ фруктовщикъ съ Клинскаго проспекта — вотъ и все.

Николай Ивановичъ ткнулъ себя въ грудь, указалъ на жену, а потомъ на Конурина.

Переодѣвшись и умывшись, супруги Ивановы и Конуринъ вышли изъ гостинницы, чтобы идти осматривать городъ. Глафира Семеновна облеклась въ обновки, купленныя ею въ Парижѣ, и надѣла такую причудливую шляпу съ райской птицей, что обратила на себя вниманіе даже француза съ эспаньолкой, который часа два тому назадъ сдавалъ имъ комнаты. Онъ сидѣлъ за столомъ въ бюро гостинницы, помѣщавшемся внизу у входа, и сводилъ какіе-то счеты. Увидавъ сошедшихъ внизъ постояльцевъ, онъ тотчасъ-же заткнулъ карандашъ за ухо, подошелъ къ нимъ и, не сводя глазъ со шляпки Глафиры Семеновны, заговорилъ что-то по-французски.

— Глаша, что онъ говоритъ? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Да говоритъ, что у нихъ хорошій табльдотъ въ гостинницѣ и что завтракъ бываетъ въ 12 часовъ дня, а обѣдъ въ 7.

— А ну его! А я думалъ, что-нибудь другое, что онъ такъ пристально на тебя смотритъ.

— Шляпка моя понравилась — вотъ и смотритъ пристально.

— Да ужъ и шляпка-же! — заговорилъ Конуринъ, прищелкнувъ языкомъ. — Не то пирогъ, не то корабль какой-то. Въ Петербургѣ въ такой шляпкѣ пойдете, то за вами собаки будутъ сзади бѣгать и лаять.

— Пожалуйста, пожалуйста, не говорите вздору. Конечно, ежели вашей женѣ эту шляпку надѣть, которая сырая женщина и съ большимъ животомъ, то конечно…

— Да моя жена и не надѣнетъ. Хоть ты озолоти ее — не надѣнетъ.

— Зачѣмъ ты брилліантовую-то браслетку на руку напялила? Вѣдь не въ театръ идемъ, сказалъ женѣ Николай Ивановичъ.

— А то какъ-же безъ браслетки-то? Вѣдь здѣсь Ницца, здѣсь самая высшая аристократія живетъ.

Супруги и ихъ спутникъ вышли на улицу, прошли съ сотню шаговъ и вдругъ въ открывшійся проулокъ увидѣли море.

— Море, море… заговорила Глафира Семеновна. — Вотъ тутъ-то на морскомъ берегу всѣ и собираются. Я читала въ одномъ романѣ про Ниццу. Высшая публика, самые модные наряды…

Они ускорили шаги и вскорѣ очутились на набережной моря, на Jetté Promenade. Берегъ былъ обсаженъ пальмами, виднѣлась безконечная голубая даль моря, сливающаяся съ такими-же голубыми небесами. На горизонтѣ бѣлѣлись своими парусами одинокія суда. Погода была прелестная. Ослѣпительно яркое солнце дѣлало почти невозможнымъ смотрѣть на бѣлыя плиты набережной. Легкій вѣтерокъ прибивалъ на песчано-каменистый берегъ небольшія волны и онѣ съ шумомъ пѣнились, ударяясь о крупный песокъ. Около воды копошились прачки, полоскавшія бѣлье и тутъ-же, на камняхъ, разстилавшія его для просушки.

Компанія остановилась и стала любоваться картиной.

— Почище нашего Ораніенбаума-то будетъ! сказалъ Конуринъ.

— Господи! Да развѣ есть какое-нибудь сравненіе! воскликнула Глафира Семеновна. — Ужъ и скажете вы тоже, Иванъ Кондратьичъ! А посмотрите, какое зданіе стоить на сваяхъ, на морѣ выстроено! Непремѣнно это городская дума или казначейство какое!

— Не хватило имъ земли-то, такъ давай на морѣ на сваяхъ строить, проговорилъ Николай Ивановичъ.

Они направились по набережной къ зданію на сваяхъ. Это было по истинѣ прелестное зданіе самаго причудливаго смѣшаннаго стиля. Тутъ виднѣлся и мавританскій куполъ и прилѣпленная къ нему китайская башня. На встрѣчу Ивановымъ и Конурину попадались гуляющіе. Мужчины были почти всѣ съ открытыми зонтиками сѣрыхъ, гороховыхъ и даже красныхъ цвѣтовъ.

— Скажи на милость, какая здѣсь мода! пробормоталъ Конуринъ. — Даже мужчины зонтиками отъ солнца укрываются, словно дамы.

— Что-жь, и мы купимъ себѣ по зонтику, чтобъ модѣ подражать, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.