Василий Дворцов - Аз буки ведал

- Предлагаю сдаться, - за всех испугался отец Владимир, - или отступить в дом.

Они отступили, оставив все на разграбление и поедание налетевшей банде дикарей. Тем более что отцу Владимиру наступила пора собираться в райцентр домой. И он забирал с собой Глеба, чтобы завтра подвезти в Бийск: Котов нашел его новосибирских грабителей.

Глава двадцатая

Старенький двухдверный "ниссан-сафари" безобразно дымил непереваренным дизтопливом и гремел передней подвеской... На заднем сиденье, между двумя тихими-тихими из-за попачканных "выходных" платьев девочками, лежала икона... Отец Владимир вел хорошо, да и дорога была знакома до последней кочки. Выскочили на трассу вдоль Катуни. А деревья-то уже все пожелтели! Вот тебе и на... "Это после гроз. Теперь все. Лето кончилось". Отец Владимир оглянулся на догонявшую "восьмерку", кивком поздоровался. Оттуда на Глеба удивленно покосилась пожилая пара. "Ничего, скоро, совсем скоро уже не буду вам глаза мозолить... Пусть красноярцы теперь попялятся. На горный загар".

- Мы с Семеновым давно дружим. Судьба странно свела. Я начинал под Вологдой служить. Священником. Представь только, в дьяконах только месяц - и сразу на приход. В малюсенькую деревушку Велое Олонево. Одно название чего стоит. Храм большущий, каменный, лет под триста ему. Ветхий, его из-под амбара вернули. За ненадобностью... Приход - двенадцать дворов, из них девять одиноких старух... А у меня только-только третий ребенок родился... Отцы родные! Зима, во всем убогость, повальная нищета и пьянство, ох-ох, тоска беспросветная. Все, думал, с ума сойду: в избушке холодина, малышка сразу простыла, кричит... Но и молился тогда, как никогда всласть. Этим и жил... Вот, уже под весну, Великим постом я в алтаре прибирался, вдруг как ветром дохнуло. Выглядываю - стоит посреди храма огромный такой мужичина, рядом тройка молодых парнишек. Я-то сам вроде не маленький, но там не просто физика, там другое... Выхожу, здороваются по-мирскому. Ладно, что дальше? И тут этот мужичина важно так говорит: "Я Семенов". - "И что?" - "Мой прапрадед с шестью сынами этот храм строил". Вот как оно бывает. Разговорились. О предках, о России. Он только тогда с войны вернулся, из госпиталя - хромал сильно. "Где служил?" Оказались оба морпехи, да еще в одно время на базе. И даже вроде как пару встреч почти вспомнили... Короче, на второй день я его крестил. Его и учеников. Это в субботу, значит. А в воскресенье ученики на причастие пришли, а Семенов нет. Дальше так: он мне с людьми познакомиться помог: и с начальством местным, и с мастерами, мне крышу подремонтировали, ограду. Да. А сам вот в храм ни ногой. Все вокруг да около... Я тогда, по молодости, попытался на него поднадавить. Только хуже вышло... Поэтому откровенный разговор только здесь, на Алтае, вышел, когда опять встретились. Разве случайно? Опять-таки здесь на Бога надежда. Это же не идеология - это вера. То есть кто какому духу отдастся. Проще, когда кто-то в родне - сильный молитвенник. Тогда мать может сына-наркомана вытащить. Или дочь - пьяницу отца. Вот и тут, я думаю, раз предки храм строили, значит, они оттуда его вымолят... Да и дети у него хорошие, тоже надежда, что через них его пробьет. Ведь дети его бросят. Такого... Ты хоть веришь, что мне его очень жаль?

Вот подъезд к поселку. Первые дома - выделялся Светланин. Глеб сам пропустил этот момент, когда у него вдруг вырвался громкий стон: в сердце опять уперся браслет. И отец Владимир уже тормозил и смотрел на него в упор, аж к рулю пригнулся.

- Остановить?

- Н-нет. Нет, поехали. Я им не смогу... Не смогу ничего сказать.

Отец Владимир даванул на газ. Выдав особо плотное облако черного дыма, джипок влетел на деревенскую улицу, пугая кур и овец гремящей подвеской, проскакал центр, не доезжая храма резко повернул налево, по узкому проулку стал подниматься в гору. Пару раз мотнувшись направо и налево, резко затормозил около забора, за которым пышно разросся яблоневый сад. Старенький, приплюснуто широкий деревянный домик со множеством самых разнообразных пристроек был аккуратно выкрашен зеленой краской. Своими белыми ставенками он уютно поглядывал из глубины густой раскидистой листвы с высвечивающимися молодыми еще плодами. Глеб вышел, выпустил девочек. Подождал, пока хозяин откроет ворота выложенного из какого-то серого кирпича гаража, загонит машину. Помог закрыть, нажав снаружи... Отец Владимир через забор проследил, куда убежали девочки, но калитку отворять не спешил, указал на маленькую скамеечку рядом:

- Давай здесь посидим. Пока гонцы весть донесут, пока хозяйка к встрече приготовится... А ты мне расскажешь. О чем назрело.

Да. Это сейчас было самым важным. Иначе уже и жить нельзя. Ни здесь, ни в ином месте. Не-в-мо-го-ту. Внутренняя, клокочущая желчью и слезами боль заполняла все тело, она просто уже сочилась из Глеба: он ходил, а за ним оставались влажные следы этой боли. И эти следы вели целую свору псов, гиен и шакалов, которые чуяли его слабость и, рыча друг на друга, жадно лизали его муки, в беззастенчивой междоусобной драчке решая его судьбу - чей он? Кто первый из них поймает момент его последнего падения и уже безнаказанно разгрызет горло и вылакает пульсирующую кровь... А его мнение? Его желания?..

-...Вот и все... Я не знаю: как правильнее было бы сделать? Войти в лабиринт? Но я не чувствую, телом не чувствую, что терпит раковый больной. Могу поверить в его боль. Но испытать?.. А еще, пусть я буду не прав, я готов отвечать любому суду... Уже готов. Но только я не смогу смотреть ей в глаза. В глаза... И так я всегда боялся смерти. Просто боялся... И боюсь. И не понимаю: почему меня смерть постоянно по головке гладит?! Зачем я ей? Я же не солдат. И не мечтал быть солдатом... Но тут не трусость. Веришь? Не трусость! Со Светланой все не так: это ее решение. Уйти... Я даже не понял тогда - куда... Да и сейчас не совсем понимаю. Надо? Так судите меня. Меня! Но кто посмеет осудить ее? Дети? Церковь?..

- Ты хочешь сказать - я?

- Не сказать, а спросить.

- Я не возьмусь... ее осудить.

Они, сгорбившись, сидели на низенькой, на двух вросших в землю чурбачках, лавочке под нависшими через забор длинными, утяжеленными мелкими красными плодами ветвями яблони и оба внимательно смотрели, как из-под палочки отца Владимира разбегаются по песку кони. Он удивительно, единым росчерком, давал полный контур скачущей или стоящей на дыбах лошади, подштриховывая лишь глаза, ноздри, гривы.

- Мне духовник очень просто сформулировал выход из подобных тупиков. Когда закон требует одно, а сердце не соглашается. По "Кормчей" вроде как надо бы осудить, а как? Такую боль человек терпит. Вот и думай: сам бы вынес? Мой духовник говорил: "Умрем - все ясно станет". И нечего себе накручивать... Светлана приходила ко мне. И не раз. У нее же эти "контакты" с йети год назад начались. Она тогда искала исцеление повсюду: у врачей и у бабы Тани, у гомеопатов, у шаманов и у откровенных колдунов... К ламам ездила. Я не могу навязываться. А она начиталась всякой оккультной дряни... Вот и "законтактировала" с этими... твоими красноглазыми. Ну, как хочешь их называй: бесы, дэвы, гоминоиды... Что в таких случаях делать? Я объяснял ей, кто это, и молился за нее сугубо. Но... Она сама-то не молилась. То есть она вроде бы и молилась, честно молилась - и рядом со мной в храме, и коленопреклоненно. Со слезами... Но! При этом она не каялась... Тут большая тонкость: так она скорее торговалась с Богом. Брала зароки, обещания, а кому это нужно? Что мы можем дать своего Богу, давшему нам все? Конечно, любая жертва - это уже хорошо, но это то же самое, что я даю ребенку шоколадку, а он меня угощает от него кусочком. Это любому педагогу понятно: такая жертва полезна именно ребенку! Но он же меня этим не подкупит!.. Вот и Светлана. Мне ее до слез жаль, до слез... Она просто не понимала, зачем ей вера. Если без благополучия. Ее личного, материального... И дети вот на стариках теперь. Еще вопрос: как им сообщить? И кто?.. Только не ты, пожалуйста... Я попрошу знакомых ребят, они сегодня же за ней пойдут. У них в лабиринте уже есть наработки, не первый год там лазают, почти все ходы прошли. Но к озеру никто не выходил, я от тебя впервые о нем слышу... Все равно поищут. Постараются ее вернуть. Хотя, если честно, надежды не очень много. Она ведь наверняка не откликнется на зов. Даже на твой голос. Не тот она человек. Очень гордый. Я, когда с таким сталкиваюсь, только руками развожу: не знаю, чем здесь помочь... Болеет он, страдает, а из рук - как зверь - ничего не берет. Гордость... Знаешь, чем домашнее животное от дикого отличается? Способностью любить. Так просто, бескорыстно любить человека... Не за еду. Дикий зверь, тот никого и никогда не любит. Ищет выгоды, привыкает... Чуешь, куда клоню? Послушай, Глеб, а ты точно знаешь, что такое любовь? Ты сам для себя это точно знаешь? Не эрос, а агапи... Это только жертва. Жертва - до креста! Другой нет... Теперь терпи: если и было в вас созвучие, то только в том, что в тебе не главное. Не главное! И водопад твой - соблазн! Он твое падение, ибо тотемизм в духовном плане есть скотоложество. Да ты же после него, как альфонс, бабской защиты искал! И не смей обижаться! Слушай! Вы пересеклись, но не слились. У каждого из вас своя собственная судьба. Своя.