Василий Дворцов - Аз буки ведал

- Я тебя завтра с самого раннего утра увезу в Бийск. И прости за прямоту, но давай так: чтобы ты здесь никогда больше не появлялся. Большому кораблю - подальше плавать. От тебя такие волны расходятся, что нашей деревне не выдержать. Или же ты здесь сам, как кит в луже, задохнешься. Завтра суббота. Вечером вернусь, служба у меня. Да. А в воскресенье молебны за всех: кому за упокой, кому за здравие... И о тебе - на добрые дела... Но я очень желаю: сюда даже не звони! Был и забыл. Всё и всех.

- Как же забыть?

- Ну, может, я неправильно сказал. Тебе бы вообще о себе забыть... Я не знаю, как ты поймешь меня. Но вот так просто произнести: "начни жить по-другому, иначе вокруг тебя еще не столько беды людям будет", - боюсь, это значит воздух потрясти. Хотя это действительно так.

- "Беды не будет"?.. Так ты все же считаешь: это всё - я?

- А ты разве не так думаешь?

- Но я в чем виноват?

- А сам как считаешь?

- Ты говори!

- Предательство - это форма воровства. С дочкой. И женой... Понимаешь, есть такое дело: человеку в крещении Господь ангела-хранителя приставляет. А вот есть такой ангел, что город держит. И есть - народ водит. Разные они, ангелы. Есть и такие, которые семью оберегают... И ангелы эти далеко не всем бывают даны. Понимаешь? Хорошие люди сходятся, женятся. Детей рожают... И разводятся. Опять ищут себе пару; кому-то удается, а кому-то - нет. Почему? Вот потому-то, что не дан был им ангел на семью. В ранешние, былинные времена, прежде чем пожениться, шли молодые при возможности к старцу, а нет, так просто к духовно опытному священнику за благословением. Тот молился о них, а потом и объявлял им Божью волю.

- У меня... нет этого ангела?

- Нет.

Тишина: Катунь далеко, и ветерок затих... Тишина.

- И что мне делать?

- Не мучай женщин. Живи один.

- Один? Один. Один. Но, отец, еще... Я же в "Белом доме" крестился... Я хотел русским стать. На случай, если убьют.

- Ты православным стал! Не понимаю, что для тебя значит "стать русским"? Как это "стать"? Это определение не физиологическое. Такую принадлежность только твое сердце знает. А не паспортный отдел. И никогда нигде не говори больше об этом. Глупо. Очень глупо: разве русский обязательно славянин? Эдак ты мать-Россию половины ее детей лишишь.

- Спасибо... Спаси Христос!

- Вот и славно!

Отец Владимир встал. Встал и Глеб. Священник широко перекрестил его, положил чуть влажную ладонь на лоб.

- Храни Господь раба своего Глеба!.. Все? Пойдем спать?

- Погоди. Последнее: я еще почему-то не хочу в Красноярск ехать. Боюсь.

- Боишься? Смерти боишься?

- Да. Вокруг себя. Понимаешь? Вокруг себя! Устал. Устал - больше не выдержу! Я как... как заразный! Чумной! Прокаженный! Это после "Белого дома". После того как я полз по площади, а в меня со всех сторон куски еще живого - еще теплого! - человечьего мяса летели. От пулеметов. Мяса! Человечьего! У-у-у!! Полгода отмыться не мог. Из-под душа кровь, все кровь текла. Мне и теперь холодом в затылок кто-то дышит... Я же отмеченный... Навсегда... Только сам вот никак не подохну. Всё другие страдают... Уже руку протянуть к кому боюсь: человеку несчастье, как заразу, передаю! Что же мне эти проклятые руки - отпилить?

- Тихо. Тихо! Спят все уже... Может, и правда... Ты-то сам не убивал?

- Даже не целился! - Глеб тоже зашептал.

- Если на тебе крови нет...

- Нет! Я - сам - как пулемет! Со своими проблемами! Кого ни коснусь или боль, или смерть... И если бы только чужих или врагов! А то ведь самых родных. За что, отец? Я в этот Красноярск только собрался, там уже удар. Я в сторону - и здесь разряд. Это же не случайность.

- Случайностей не бывает. Только тихо! Тихо, тебе говорю!

- Я - тихо! Я-то тихо! Да только на мне долг! Долг! Документы вот эти. С чужими судьбами... И умирать страшно, и жить не хочется... Ничего не хочется. Ничего! Ни гор, ни городов. Куда мне?

Они стояли уже на крыльце веранды. Но отец Владимир дверь пока не открывал, ждал, пока Глеб утихнет. На воздухе перекричится... В доме уже наступила сонная тишина, только в дальнем окне горел ночничок: ждали хозяина. Хорошо, когда ждут. Хорошо! Почему же, Господи, ангел-то не всем? Почему?!

- Есть у меня предложение. Наверно, оно для тебя выход. Да. Слишком ты медиумичен, вон как на тебя все колдуны вешаются. И колдуньи.

- Да это только здесь, у вас на Алтае! Раньше со мной такого не было.

- Ты кому другому рассказывай. Понаивнее. Люди каждый день родятся и умирают. И ничего нового. Просто все здесь плотнее - горы. Но вот действительно, почему-то все перед смертью обязательно успевают с тобой познакомиться?

- Почему?

- Ответ прост: по кочану. Не климат тебе у нас.

- Ненавижу горы.

- Глупо. Они красивые.

Отец Владимир потянул на себя дверь. Она отворилась с легким, но мерзким скрипом.

- Утром смажу. Тебе тут, на веранде, раскладушку поставили. Хорошо? Ложись, засыпай... А завтра поедешь ты, брат, на север: монастырь у одного знакомого игумена строить.

- Куда-куда?!

- Тихо! Монастырь строить. Понял?

- Монастырь?!

- Последний раз прошу: не ори.

- Так это... что? Ты - меня - в монахи?

- Не смеши курей... "В монахи"! Вот она, гордость-то! Ну какой из тебя монах? Нет, отцы родные, строить, пока по крайней мере, только строить... Цемент там подносить, гравий. Глину ковырять... В общем, подскажут, что и куда. Главное, что там таких, как ты, хоть пруд пруди. Заразных. Можешь без страха руки пожимать. Как в лепрозории. Даже и не думать на эту тему. Все! Общим собранием решено и одобрено.

Дверь за отцом Владимиром безжалостно захлопнулась. И задавать вопросы уже было некому. А они разом взволнованно вспенились в горле, своим множеством перебивая друг друга, шипя и лопаясь в пустой голове от нетерпения... И так же разом опали... Глеб очень осторожно прилег на видавшую виды раскладушку поверх одеяла. Глубоко вздохнул. Тело радостно заныло от возможности вытянуться во весь рост. И вдруг он стал засыпать. Просто проваливаться в небытие. Попытался было посопротивляться, еще немного подумать о сегодняшнем и завтрашнем. Но... Какие такие вопросы? Все и так ясно. Ясно. Да. Да. Глеб ждал именно такого. Такого. Ждал!.. Ну конечно... А куда ему еще?.. Самому - такому?.. Такому вот сякому... Чумному... Да... Куда же ему еще? Строить монастырь.

Эпилог

Поезд грубо дернуло. Мокрый Котов с мокрой платформы быстро и как-то стыдливо помахал рукой в окно Глебу. Левой рукой - в правой он сжимал маленький серебряный браслетик... Ну все. Теперь все... Уже точно. И ни одной кошки за этот день... "Мотаня" опять был почти пуст. По крайней мере, Глеб опять сидел в своем купе один. Но вот только "пепси" купил заранее. Ученый немного.

Промокший под легким дождиком пиджак стал чуть-чуть согреваться на спине. Откинувшись в уголок, он проследил, чтобы Бийск окончательно остался за блестящим и очень долгим изгибом рельс. Послушал ход. Потом достал маленькое, в мягкой темно-зеленой обложке, на дорогу от отца Владимира, Евангелие. Подержал между ладонями: "Читать Писание - слушать Бога". Господи! Скажи... А что ему хотелось слышать? Все равно, лишь бы личное. Лишь бы только для него, только ему... Наугад раскрыл: "Когда же сошел Он с горы, за Ним последовало множество народа. И вот, подошел прокаженный и, кланяясь Ему, сказал: Господи! Если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, простерши руку, коснулся его и сказал: хочу, очистись".

"Хочу, очистись".

Господи, а я? Как же я? "Хочу, очистись". Господи, как же это просто: "Хочу"!

Безбольно и безопасно оплакивать себя в уголке купе. Когда двери заперты и никто и никогда не узнает об этом. Легко и нестыдно, когда поезд, набрав всю мощь своего хода, уносит тебя от всего, что не должно повториться. Не должно - потому что уже не нужно... Уже не нужно... И твой новый путь стучит, стучит тебе только одну, одну короткую фразу: "Строить монастырь... Строить монастырь... Строить монастырь..."

Строить...

Строить...