Цимес - Борис Берлин

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

В тот день я вернулся домой поздно. Было дождливо и ветрено, и вечер. За окнами громыхало, и наш пес скулил, потому что боялся грозы. А ты — ты встретила меня в прихожей и поставила передо мной тапочки.

— Ну что? Как дела с твоей рукописью? С той, «Легче воздуха…». Напечатают? Ну что же ты молчишь?

— Понимаешь ли, никто ничего мне не сказал. Им там не до меня, владелец издательства вчера умер. Ночью. Совершенно неожиданно — лег спать и не проснулся. Вроде сердечный приступ. Все говорят — легкая смерть. Жена его утром проснулась, а он — уже…

— Вот ужас, а? Беда…

— Н-да… Бедлам там у них сейчас страшный, полный бедлам. Где рукопись — неизвестно, да и не искал никто. Кого она сейчас интересует? Я так думаю, потеряна она, не найти. Потеряна окончательно. Ну ничего, я еще распечатаю. Человека вот жалко. Он неплохой мужик был, правда. На самом деле…

— Бедный он и бедная жена. Представляешь, вот так проснуться и… А рукопись твоя — я ее наизусть помню. И даже если бы она совсем-совсем потерялась — не страшно.

Потом прижалась ко мне, улыбнулась и произнесла престранную фразу:

— Ах, милый мой, если бы ты только мог любить меня поменьше.

— Это как? Почему?

— Потому что все всегда кончается. И я не переживу, если…

— Ну уж это нет, дудки. Бог не допустит. Да и я не допущу тоже. Я могу, ты же меня знаешь.

— Я знаю тебя. Я знаю про тебя все…

Потом мы долго сидели в нашем любимом кресле. Я в кресле, а ты у меня на коленях. Твои губы искали мой голос. Ты прямо так и сказала:

— Говори со мной, а я буду целовать твой голос.

И я снова рассказывал про книгу, про нас с тобой и вообще про все. И было ужасно щекотно от твоих губ. А когда ты уснула, я поднялся и отнес тебя в спальню и смотрел на тебя спящую. И вдруг понял, что это такое: любить тебя меньше. О чем это…

Дело ведь даже не в будущем, все гораздо проще. Ты боишься настоящего, нашего, сиюминутного настоящего. Того, что невозможно испытывать восторг каждую минуту, всегда. Есть быт, работа, болезни, десятки и сотни других — важных и не очень — дел, мелочей. А если думаешь все время только об одном…

Ты сказала мне как-то:

— Не хочу тебя растерять…

Это ведь когда — по кусочкам. Рассыпать.

И еще:

— Тебя во мне столько, что ничего больше и не умещается.

А когда возникал разговор о детях, ты сразу испуганно замолкала, и я замолкал тоже. Ведь сначала была — ты. И потом тоже — ты. Хотя, конечно, я мужчина, я сделан по-другому. Просто по самой природе вещей в меня вмещалось еще многое. Сначала. Пока я не стал все больше и больше замыкаться на тебе. Короткое замыкание — в самом прямом смысле. И ты меня тормошила и отвлекала сама от себя. Может, беспокоилась за меня, может, за себя, — ведь зависеть гораздо удобней, чем быть за кого-то в ответе. Ты и не умела никогда быть в ответе. Зато как ты умела — любить.

Именно поэтому легче воздуха мои мысли о тебе.

Если бы не сквозняк.

Если бы…

Впрочем, я отменил «если бы». А значит, и бояться тебе нечего.

Я написал про нас книгу. И любой, кто прочтет ее, проживет каждую секунду нашего счастья по-своему. И пусть.

А ты просто повторяй за мной:

«Легче воздуха мои мысли о тебе. Легче этого только твое