Наследие - Владимир Георгиевич Сорокин

— На Бога надейся, а ногу подволакивай! — возразил первый голос.

— Так у тебя ж ног-то нет, ёб твою! — раздался смех.

— Молись Богу, береги ногу! — возразил громкий голос.

— Да что-то ты не больно сберёг!

— Убогому Бог не помеха!

— Тебе — точно, дедушка!

Хохот стал сильнее. Аля подошла ближе. В проходе на низкой коляске, опираясь на пол двумя утюгами, стоял инвалид. Это был полный, широкогрудый старик с большой белой бородой, большим красным носом и выбритым черепом. На нём был старый поношенный ватник.

— На́ тебе, дед, поправляйся. — Двое протянули инвалиду мелочь, один — печенье.

Инвалид подставил шапку.

— Про Бога рассказал, таперича про пизду давай! — раздался пьяноватый голос.

Пассажиры засмеялись. Инвалид, не смутившись ни на секунду, заговорил своим зычным голосом:

— Жизнь и пизда — одна звезда! Пизда ушастой не бывает! На пизде дрова не возят, пизду в пизду не посылают! Пизда мужиком правит, а рубль — миром! На сухой пизде в рай не въедешь! От пизды пропиздью не отпиздишься! Свисти в пизду, да знай меру! Пизда без смазки, что без снега салазки!

Каждая пословица вызывала смех пассажиров. Когда инвалид закончил, слушатели одобрительно зааплодировали. В шапку полетела мелочь и куски еды. Воспользовавшись паузой, Аля снова набрала воздуху и громко, почти нараспев произнесла:

— Людь добры подайть сирот на билето до Красноярско!

Пассажиры на это не обратили внимания. Зато инвалид обернулся к Але. Его массивное лицо было обезображено страшной, багрово-розовой опухолью в синих прожилках, на большом носу торчало золотое пенсне с единственным треснутым стеклом.

— Ты откуда, конкурентка? — спросил дед своим зычным голосом.

— Мень во Влади в Ши-Хо забрато, там пальцо секли.

Аля показала руку. Инвалид молча осмотрел руку, потом Алю и одобрительно произнёс:

— Красавица!

Полные губы его исказились улыбкой, которой мешала опухоль.

— Много подали?

— Один юане.

— Негусто!

Дед огладил свою роскошную белую броду:

— Мой тебе совет, дочка, ты вот что…

Но в этот момент в вагоне раздалась оплеуха, за ней другая, и началась драка с женскими криками и мужской бранью.

— Это что такое?! — угрожающе воскликнул инвалид, оттолкнулся утюгами от пола и покатил по вагону к дерущимся.

В шестом плацкарте сцепились двое — парень в расстёгнутой солдатской гимнастёрке и мужик с небритым, обрюзгшим лицом. Мужик был пьян. Подруга парня и жена мужика пытались разнять дерущихся. Белобрысый мальчик плакал и бил парня, одна девочка вопила, другая кричала и ругалась матом.

— А ну, лоси, помирю! — В пятом плацкарте поднялся рослый детина в тельняшке, схватил дерущихся за руки, но тут же получил от мужика в ухо.

— Ах, ты, еби твою. — Детина заехал мужику в морду так, что тот повалился на воющих девочек.

— Тьфу! — Подруга парня в гимнастёрке плюнула в лицо мужику и истерично запричитала: — Он же за тебя, тыловую сволочь, кровь лил, жизнью рисковал, а ты, свинья, подвинуть жопу свою не можешь?! Те-е-е-есно ему, гаду!

— Гад, гад… — Парень пытался жилистым кулаком дотянуться до мужика.

Но богатырь в тельняшке перехватил его руку:

— Стоп!

Девочки вопили, полная жена мужика навалилась на него, как подушка, защищая от ударов.

Инвалид поднял вверх свой толстый палец:

— Дурак дерётся, а умный смеётся!

Дерущихся окончательно разняли. Инвалид подождал и продолжил:

— Отчего человече дерётся? Оттого что мало ебётся! Драка — гадость, а ебля — сладость! Ети жену, делай добро, расти детей, копи серебро! Лучше еть жену на мягкой кровати, чем морду соседу побивати! Не для того Господь морды нам дал, чтобы каждый дурак их пробивал! Делай добро, не дырявь Божье ведро!

Столпившиеся в проходе из-за драки рассмеялись.

— Подайть сирот на билето до Красноярско! — заговорила Аля, протягивая ладонь.

— Им теперь не до этого, — урезонил её инвалид. — Пошли, сирота, в другой вагон.

Этот вагон был также третьего класса. Несмотря на три часа пополудни, большая часть пассажиров спала. Дед-инвалид постеснялся будить их своим зычным голосом и проехал по проходу с шапкой на коленях. Аля шла следом с протянутой ладошкой, тихо бормоча свою просьбу.

Им ничего не подали.

Они перебрались через тамбур со следами рвоты и оказались в столовой для пассажиров третьего и четвёртого классов. Здесь были свободные места.

— Вот что, красотка, сдаётся мне, мы с тобой заработали на кювет… на обед, — заключил старик, поднимая кверху свой значительный палец. — Ты голодная?

Аля молчала.

— Когда ела последний раз?

— Позавчер.

— Ясно!

Инвалид выбрал свободный столик, уверенно заехал на своём поддоне под него, согнувшись, схватился большими руками за стол и привинченный к полу стул и вытащил снизу, усадил на сиденье своё большое тело.

— Присаживайся! — скомандовал он Але.

Она села напротив. К ним тут же подошла официантка неопределённых лет, в белом переднике и с бумажным кокошником на голове.

— В долг не отпускаем! — неприветливо сообщила она.

— А почему ты, милочка, решила, что мы будем одалживаться трапезой? — Инвалид выложил перед собой на стол свою белую бороду и разгладил её своими большими белыми, но не очень чистыми руками. — Лучше засвети нам этот… прейсервант… прейскурант.

— Ван-тан, солянка, онигири с лососем, бао-цзе, — пробормотала женщина, с неприязнью поглядывая на опухоль инвалида.

— А из спиртного?

— Водка русская, китайская, пицзю[8], морс малиновый.

— Двести грамм русской, один морс. Что есть будешь, сирота?

— Ван-тан супо.

— Онигири возьми, сытный харч.

— Онигирь.

— Один, два?

— Три! — подсказал старик. — А мне солянку и четыре бао-цзе.

Официантка удалилась. Инвалид снял пенсне со своего большого, усеянного красно-фиолетовыми прожилками носа и принялся неспешно протирать единственное стекло грязным носовым платком.

— Тебя как звать? — прищурил он свои оплывшие глаза.

— Аля.

— Сколько лет?

— Двадцать.

— Двадцать?!

Она кивнула.

— Не верю! Ну да ладно… Откуда сама?

— Жили на Обь.

— Обь большая. Где именно?

— Под Барнаул.

— С Алтая, значит? Знаю ваши места! Бывал. И по Оби плавал. Голым! Чуть не утонул. А как с роднёй дело обстоит?

— Мамо могило.

— А папа?

— Нет папо.

— Плохо! — Инвалид водрузил пенсне на нос. — Тебе в Красноярск?

— Да, тамо мамо подруг живо.

— Живо? Если ещё живо — хорошо.

— Мне до Цитайхэ надо тридца одино юан собор. На билето. А то ссад.

— До Цитайхэ? — Старик глянул на карманные часы. — Пару мрасиков… это… пару часиков у тебя есть. Наберёшь!

Аля перевела взгляд за окно. Там тянулся заснеженный лес.

— За что тебя забрали?

— Я мамино дочь. Мамо был атаман Матрёна. Враг народ.

— Дочка атаманши! Серьёзно! Пальчиком ты легко отделалась. Такую бархотку… такую красотку могли бы изнасиловать, да и за борт.

Аля кивнула.

Официантка принесла поднос с едой и напитками. Инвалид налил