Борис Пильняк - Третья столица

- И вы тоже - к чорту - к чорту - к чорту. -

Пять дней назад, в Ямбурге, из России выкинуло человека, счастливейшего, - Николай Расторова! - офицера-кавалериста, обалдевшего от восьми лет войны, ибо за эти годы он был и гусаром его величества, и обитателем московского манежа, и командиром сотни корпуса Буденного, и сидельцем Вечека - кандидатом в Мечека - чрезвычайную комиссию небесную, - но в России Лермонтовы - повторяются ведь и он, романтик, казался хорошим Лермонтовым. В "Черном Вороне" у шведской церкви было тепло, за окнами, за черепитчатой крышей, высилась шведская кирка, и звон колокольный грузился в муть. Лоллий Кронидов, человек с девичьими руками, долго сидел над кипой газет, составляя телеграммый.

5. Пятьсот лет.

a. - За Толстой Маргаритой, - как женская панталонина зубцами прошивки кверху, - где склонился к Толстой Маргарите Тонкий Фауст, за серой каменной городской стеной у рва, в проулочке, столь узком, что из окна в окно в третьих этажах - через улицу - можно подать руку (там, наверху, за острокрышими черепицами, белое небо), - в проулочке здесь - древний дом. Дубовая дверь, кованая железом, открывается прямо в проулок; за дверью, выбитая в стене, идет каменная лестница во все три этажа. Дом и дубовая дверь позеленели от времени. Черепитчатая крыша буреет. Дом сложен из гранита. В этом доме - в этом самом доме - пятьсот лет под-ряд ежедневно, еженощно, пятьсот лет день в ночь и ночь в день (об этом написана монография) был и есть публичный дом. Об этом написана целая монография, - это, конечно, тоже культура. Внизу в доме всего одна комната - рыцарский зал со сводчатыми потолками; в других двух этажах - стойльца девушек и по маленькому зальцу. В стрельчатых окнах решетки, и стекла в окнах оранжевые. Этот дом прожил длинную историю, он всегда был аристократическим, и в древности в него пускали только рыцарей и купцов первой гильдии: в нижнем, в рыцарском зале, у голландской печи, добродетельной и широкой, как мать добродетельного голландского семейства, в изразцах, изображающих корабли и море, еще сохранились те медные крюки, на которые вешали рыцари для просушки - свои ботфорты, коротая здесь длинные ночи за костями, за картами, за бочкой пива. У стены, где, должно быть, был прилавок, еще осталась решетка, куда ставили шпаги. Здесь был однажды с вельможею своим Меньшиковым русский император Петр I-ый. Из поколения в поколение, почти мистически, сюда приводились девушки в семнадцать лет, чтоб исчезнуть отсюда в неизвестность к тридцати годам. Этот гранитный дом жил необыденной жизнью. Днем, когда через оранжевые стекла шел желтый свет, он был мирен и тих, как мирный бюргер, почти весь день в нем спали. Иногда здесь задневывали мужчины или заходили днем, чтоб донести долг: тогда они ходили по всем трем этажам, рассматривали памятники старины, толковали товарищески с проститутками, проститутки, как добрые хозяйки, приглашали выпить кофе, уже бесплатно, показывали фотографии своих отцов и матерей и рассказывали историю дома, так же знаемую, и столь же поэтическую, как фотографии отцов и матерей. - Стародавние времена прошли, публичный дом в пятьсот лет крепким клыком врос в нумизматику столетий, рыцари и гильдейцы исчезли, остались лишь крюки для рыцарских ботфортов, и в этом публичном доме их заменила богема. -

- Романтикам: романтизировать. Мистикам: мистифицировать. Поэтам: петь. Прозаикам: трезветь над прозой.

- Публичный дом в пятьсот лет. Сколько здесь было предков, дедов, отцов, сыновей - и - внучат, правнуков? - Сколько здесь девушек было? Пятьсот лет публичного дома - это, конечно, и культура, и цивилизация, и века.

b. - А над древнею русскою Колыванью, над публичным домом в пятьсот лет, над "Черным Вороном" - метель. Ветер дует с Балтики, от Финского залива, от Швеции, гудит в закоулках города, который надо, надо бы взять в театр, чтоб играть Эрика XIV и которым мог бы Бокаччио украшать Декамерон. - Это знают в польской миссии. - Ветер гудит в соснах у взморья. Город сзади, здесь - сосны, обрыв и под обрывом мутный, тесный простор Балтики. - Лиза Калитина - в доме, в зале (в зале линолеумовый пол, в нем холодком - отражаются белые окна) - Лиза Калитина стоит среди комнаты, девушка, как березовая горечь в июне в рассвете, волосы разбились, руки в боки, носки туфлей врозь, - что же - молодой зеленый лук? или шахматная королева на шахматной доске квадратов линолеума? - горький зеленый лук. - Старшая Надежда, в шали на плечах и с концом шали на полу, с книгой в руке, идет мимо. Лиза говорит:

- Наденька, - метель. Пойдем к морю.

И Лиза Калитина одна, без лыж, пробирается по снегу, за дачи, за сосны. Обрыв гранитными глыбами валится в море. Буроствольные сосны стоят щетиной. Море: - здесь под обрывом льды - там далеко свинцы воды, - и там далеко над морем мутный в метели красный свет уходящей зари. Снежные струи бегут кругом, кружатся около, засыпают. Сосны шумят, шипят в ветре, качаются. По колена в снегу, ног в снегу и под юбкой не видно: чтобы сростись со снегом. - "Это я, я". - - Снег не комкается в руках, его нельзя кинуть, он рассыпается серебряной синей пылью. - Разбежаться: три шага, вот от этой корявой сосны, - и обрыв, упасть под обрыв, на льды

- В "Черном Вороне", князь Павел Павлович Трубецкой, проснувшись в 31-ом своем номере, в пижаме, тщательно моется, бреется, душится, разглаживает редеющий свой пробор, чуть-чуть кряхтит, шнуруя ботинки, - и лицо его сизеет, когда он ловит запонку, чтоб застегнуть воротничок. Князь вспоминает о партии в шахматы без короля. Князь звонит, просит сельтерской: в тридцать девятом номере, напротив, - громкий спор о России. Сельтерская шипит, охлаждает.

- Какая погода сегодня?

- Метель, ваше сиятельство.

- Ах, метель, хорошо. Ступайте.

Шведская церковь мутнеет в метели, в сумерках. Лоллий Кронидов проклинает Россию, страну хамов, холуев и предателей, гудят незнакомые басы: клуб и хождение в третьем этаже уже начались. Князь перелистывает Ноа-Ноа Поля Гогена: - ту работу, которую князь начал пол-года назад, нельзя кончить, потому что не хватает дней. За стеною - кричат, несколько сразу, злобно, о России. Князь идет вниз, в ресторан, выпить кофе. Оркестр играет аргентинский танец, скрипки кажутся голыми. Уже зажгли электричество. Обер - русский офицер - склоняется почтительно. Князь молчалив. -

- Надежда Калитина, старшая, идет по всем комнатам, таща за собой шаль и книгу; в кабинете спит отец, надо будить к чаю; - из мезонина - в сумерках - видно мечущиеся верхушки сосен. - "Все ерунда, все ерунда".

- По сугробам, зарываясь в снегу, - к обрыву, - к Лизе, - бежит сен-бернар, Лизин друг. Лиза треплет его уши, он кладет лапы ей на плечи и целит лизнуть в губы. Они идут домой, Лиза стряхивает снег - с шубки, с платья, с ботинок, с шапочки. - Дом притих в первой трети вечера. Внизу, в гостиной на диване вдвоем сидят старшая Надежда и князь Павел Павлович Трубецкой. Лиза кричит:

- А-а, князь, князинька! я сейчас, - и бежит наверх, снять мокрое белье и платье.

Надежда знает, что губы князя - терпкое вино: самое вкусное яблоко это то, которое с пятнышком. Разговор, пока Лиза наверху, короток и вульгарен. Здесь не было камина и помещичьей ночи, хоть и был помещичий вечер, коньяк не жег холодом, от которого ноют зубы и который жжет коньяком, - здесь не утверждался - Иннокентием Анненским Лермонтов, но французская пословица - была та же.

- Ты останешься у нас ночевать? - Останься. - Я приду.

- Знаете, Надин, все очень пошло и скучно. Мне все надоело. Я запутался в женщинах. Я очень устал -

Лиза сбегает, - ссыпается - с лестницы.

- Лиза Калитина, здравствуйте.

- Здравствуйте, князька! - а я была у обрыва, - как там гудит ветер! После ужина пойду опять, - пойдемте все! Так гудит ветер, так метет - я вспомнила нашу нижегородскую.

Надежда сидит на диване с ногами, кутается в шаль. Лиза садится в кресло, откидывается к спинке, - нет, не шахматная королева, - зеленая стрела зеленого горького лука. Князь расставил ноги, локти опер о колени, голову положил на ладони.

- Я задумал написать картину, - говорит князь, - молодость, девушка в саду, среди цветущих яблонь, - удивительнейшее, прекрасное - это когда цветут яблони, - девушка тянется сорвать яблоновый цвет, и кто-то, негодяй, вожделенно - смотрит на нее из-за куста: - пол-года, как задумал, сделал эскиз - и не хватает времени как-то... Очень все пошло...

- Обязательно пойдем после ужина к обрыву, - это Лиза.

- Что же, пойдемте, - это князь.

Из кабинета приходит генерал, кряхтит - добрый хозяин - здоровается, шутит: - давно не виделись, надо выпить коньячишка, - Лизе надо распорядиться, чтобы мама позаботилась об ужине повкуснее. За ужином князь чувствует, как тепло водки разбегается по плечам, по шее, - привычное, изученное тепло алкоголя, когда все кругом становится хрупким и стеклянным, чтобы потом - в онемении - стать замшевым. Генерал шутит, рассказывает, как мужики в России лопатки, те что на спине, называют крыльями: от водки всегда первым делом, тепло между крыльями; Лиза торопит итти к обрыву, - и князю нельзя не пойти, потому что в метели есть что-то родное яблоновому цвету - белым снегам цветения яблонь. Генерал недовольно говорит, что ему надо посекретничать с князем. Надежда повторяет: - "я иду спать, пора спать" -