Что видно отсюда - Марьяна Леки

и отваге. Их было много. Всякий раз, когда он ездил с Сельмой в райцентр, потому что Сельма хотела сделать свои еженедельные закупки, оптик ждал ее перед магазином подарочных идей, стоящим на отшибе, потому что там можно было тайком покурить, там Сельма бы его уж точно не застукала, нигде нельзя было чувствовать себя в такой безопасности от нее, как перед магазином подарочных идей.

Пока Сельма делала свои покупки, оптик прочитывал и обкуривал весь стенд с подарочными открытками, а в нем, кстати, было целых 96 гнезд для открыток. На каждой из них изображался ландшафт, не имеющий ничего общего с райцентром, а именно: море, водопад или пустыня, а к этому виду прилагалось какое-нибудь изречение, которое не имело ничего общего с оптиком. Теперь, заметив, что голоса становились все сильнее, а сам он все бессильнее, оптик для подкрепления произносил те изречения вслух и уже почти дошел до дома Сельмы.

— Смелость города берет, — сказал он.

— Надо же, а мы и не знали, — насмехались голоса.

— Смелость приносит удачу, — сказал оптик.

— Удачу, удачу на сдачу, — дразнились голоса.

— Лучше споткнуться на новых путях, чем топтаться на одном месте старой дороги, — сказал оптик.

— Лучше на старой дороге топтаться на месте, чем споткнуться на новом пути, упасть и получить непоправимый перелом позвоночника, — брюзжали голоса.

— Сегодня первый день остатка твоей жизни, — сказал оптик.

— Коротковат остаток, — загрустили голоса. — Стоит ли его портить.

— Кто хочет снять лучшие плоды, должен залезть на дерево, — сказал оптик, и голоса ответили:

— И тут дерево рухнет, как раз в тот момент, когда его увенчает собой трухлявый оптик.

Тут он замедлил шаг. Сумка больше не била по бедру, а сердце не билось о грудную клетку. Голоса напевали лейтмотив предвечернего сериала и прошелестели:

— Мы банкроты.

И:

— Мэтью не твой сын.

— Заткнитесь, — попросил оптик. — Пожалуйста.

Сельма сидела у своего дома и видела, как оптик поднимается на пригорок. Она встала и пошла ему навстречу. И собака, сидевшая в ногах Сельмы, встала и пошла с ней, молодая собака, по которой уже было видно, что однажды она станет такой большой, что оптик уже теперь спрашивал себя, собака ли это вообще, а не огромное ли это наземное млекопитающее доселе неоткрытого вида.

— Что ты там бормочешь? — спросила Сельма.

— Я напевал, — сказал оптик.

— Ты бледен, — встревожилась Сельма. — Не беспокойся, тебя это точно не коснется, — хотя она, разумеется, понятия не имела, кого это коснется. — Шикарный костюм, — сказала Сельма. — Правда, он тоже не становится моложе. А что ты пел?

Оптик передвинул сумку на другое бедро и сказал:

— «Мы банкроты».

Сельма склонила голову набок, прищурилась и посмотрела в лицо оптика, словно врач-дерматолог, разглядывающий особенно причудливое родимое пятно.

В голове оптика все стихло. Его внутренние голоса смолкли, они молчали в уверенности, что теперь уже ничего опасного не произойдет.

В голове оптика все было тихо, не считая одной фразы. То была фраза, которая растекалась внутри него, как разлитая краска; фраза, которая распространялась с такой силой и с таким бессилием, что оптику казалось, будто усыхают все мускулы в его теле; будто все волосы на его голове, что оставались еще не поседевшими, теперь это срочно наверстывают; будто все листья на деревьях, окружающих его и Сельму, увядают на глазах, а сами деревья, того и гляди, подломятся от усталости из-за той фразы, что распространялась внутри оптика; будто все птицы упадут с неба, потому что от этой фразы у них откажут крылья; будто у коров на выгоне отсохнут ноги и будто собака, что стояла рядом с Сельмой и была собакой, а кем же ей еще быть, просто будет умерщвлена тремя словами оптика, все увянет, думал оптик, все усохнет и рухнет вниз и подломится из-за одной его фразы:

— Лучше все-таки нет.

Собака появилась в прошлом году в день рождения Сельмы. Мой отец подарил Сельме альбом с видами Аляски и сказал, подмигнув:

— Потом еще будет сюрприз.

Сельма никогда не была на Аляске, да она и не хотела туда.

— Спасибо, — сказала она и поставила альбом с видами на полку в гостиной, где уже стояли другие альбомы. Мой отец каждый год дарил ей альбом с видами — все ради того внешнего мира, который она, по его мнению, должна была безотлагательно впустить в себя.

От Эльсбет Сельма получила в подарок фунт кофе и баночку улиточной мази, которая — по словам Эльсбет — могла седые волосы снова превратить в белокурые. От скорбной Марлиз — две баночки шампиньонов третьего сорта, а от оптика — по ее собственному заказу — десять упаковок конфет «Mon Chéri». Сельма больше всего любила в «Mon Chéri» начинку.

— Эта начинка так расслабляет, — говорила она.

Обычно она надкусывала конфету с торца, высасывала вишню и вишневый ликер, а шоколадную скорлупку отдавала мне.

Мы спели ей Расти большая, Мартин воспользовался этим пожеланием, чтобы поднять Сельму, но у него не получилось. Мы ели пироги, и мой отец рассказывал про свой психоанализ, он любил про него рассказывать.

— Кто сказал «психоанализ»? — говорил мой отец, даже если никто не упоминал никакой психоанализ.

Психоаналитик моего отца доктор Машке вел прием в райцентре. Вскоре после того, как отец объявил, что начал посещать его сеансы — а он объявил об этом так, как другие объявляют, что женятся, — по телевизору стали показывать сериал «Место преступления», в котором фамилия у главного подозреваемого тоже была Машке. Мне не разрешалось смотреть этот сериал, я еще не доросла до возраста «Места преступления» и смотрела его тайком, через щелочку в двери гостиной.

Комиссар из «Места преступления» с самого начала подозревал, что Машке преступник. Он получил анонимную записку, в которой было написано: «Машке что-то замышляет». С тех пор как только мой отец говорил: «Я поехал к доктору Машке, пока!», я так и видела перед собой это анонимное послание комиссару, где было написано, что Машке что-то замышляет, причем нечто такое, что требовало анонимности.

Сельме было неприятно, что мой отец рассказывает про нее доктору Машке. Ему приходилось это делать, ведь матери — главные подозреваемые в психоанализе. Не только Сельме, мне тоже не нравилось, что отец рассказывает про Сельму все как есть, потому что я боялась, а вдруг Машке и на ее счет что-нибудь замышлял. Я не смогла досмотреть «Место преступления» до конца, потому что Сельма меня обнаружила и отослала обратно в постель. И только годы спустя я узнала, что