Сергей Довлатов - Ремесло

Эстонскую культуру называют внешней. Что ж, и на том спасибо. А ругают внешнюю культуру, я думаю, именно потому, что ее так заметно нс хватает гостям эстонской столицы.

В Эстонии - нарядные дети. В Эстонии нет бездомных собак.

В Эстонии можно увидеть такелажников, пьющих шерри-бренди из крошечных рюмок...

Почему я отправился именно в Таллинн? Почему не в Москву? Почему не в Киев, где у меня есть влиятельные друзья?..

Разумные мотивы отсутствовали. Была попутная машина.

Дела мои зашли в тупик. Долги, семейные неурядицы, чувство безнадежности.

Мы выехали около часу дня. Двадцать шесть рублей в кармане, журналистское удостоверение, авторучка.

В портфеле - смена белья, Знакомых у меня в Таллинне не было. Было два телефона, кем-то небрежно продиктованных...

Мы приехали вечером. Телефонный звонок. Первая удача - есть где остановиться.

Наутро я уже сидел в кабинете заместителя редактора "Молодежи Эстонии", Начал печататься как внештатный автор. Зачем работал ответственным секретарем в портовой многотиражке. Еще через месяц пригласили в отдел информации "Советской Эстонии".

Материальное и гражданское положение несколько стабилизировалось. Я зарабатывал около трехсот рублей в месяц. Обучился выпивать по-западному:

лимон, маслин, жалкие наперстки...

Гонорарная касса работала ежедневно. Напечатался - и в тот же день получай.

Но и тут я опоздал. (Злополучный шапочный разбор. )

Эстонские привилегии шли на убыль. Началось с мелочей. Пропала ветчина из магазинов. Затем ввели четыре гонорарных дня. В баре Дома печати запретили торговать коньяком. Кроме этих частностей были также другие, идеологические перемены. Однако не будем забегать вперед...

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

Это было в Таллинне. Захожу в магазин.

Хочу купить застежку-молнию, спрашиваю.

"Молнии есть? "

"Нет".

"А где ближайший магазин, в которое они продаются? "

Продавец ответил:

"Хельсинки... "

У меня появились друзья среди таллиннской интеллигенции. Журналисты, филологи, молодые ученые.

Я давал им свои рассказы. Город маленький, все друг друга знают, слухи распространяются быстро.

Мне сообщили, что в издательстве ждут, когда я представлю рукопись. Я отобрал шестнадцать самых безобидных рассказов и пошел в издательство.

Редактор Эльвира Кураева встретила меня чрезвычайно приветливо.

Через несколько дней звонит - очень понравилось.

Даем на рецензию в Тартуский университет.

- А можно самому Лотману?

- Вообще-то можно. Юрий Михайлович с удовольствием напишет рецензию, Только я не советую.

Его фамилия привлечет нежелательный интерес. Пошлем доценту Беззубову. Это очень знающий человек, специалист но творчеству Леонида Андреева. Вы любите Андреева?

- Нет. Он пышный и с надрывом. Мне вся эта компания не очень-то: Горький, Андреев, Скиталец...

- Неважно, Беззубое - человек широкого диапазона.

- Да я не возражаю.,, Беззубов написал положительную рецензию. Приводить ее целиком не имеет смысла. Вот последний абзац:

"С. Довлатов является зрелым писателем. Его рассказы обладают несомненными литературными достоинствами".

Через три недели со мной был подписан договор 36/ЕИ-74.

О моей книжке заговорили. Руководитель издательства Аксель Тамм объявил, что это лучшая книжка у них за последние годы. В своих интервью корреспондентам газет директор "Ээсти раамат"

обязательно называл мою фамилию.

Чем был вызван такой успех? Ведь цену своим рассказам я знаю. Не такие уж они замечательные.

Дело в литературной ситуации. Среди эстонских писателей есть очень талантливые. Например - Ветемаа, Унт, Каплинский, Ардер. На эстонском языке издается все, что они пишут. Оно и понятно, язык локальный, тиражи маленькие. Кто там услышит в Москве?

Молодой эстонский поэт выпустил книгу с фаллосом на обложке. Такой обобщенный, но узнаваемый контур. Не перепутаешь... Я не хочу сказать, что это высокое творческое достижение. Просто факт, свидетельствующий о мягком цензурном режиме.

Разумеется, есть и в эстонской литературе категорические табу национальный вопрос, к примеру. И тем не менее...

С русским языком дело обстоит несколько иначе.

У русских авторов возможностей значительно меньше.

Хотя слабая тень эстонских привилегий ложится и на них.

Помимо этого, русская литературная секция в Таллинне очень малочисленна. Уже три года здесь не принимали в Союз новых членов. Поэтому мной так и заинтересовались.

Гранки пришли буквально через месяц. Затем - вторая корректура. То есть по срокам нечто фантастическое!..

Позднее я узнал, что рукопись все же тормозили.

У кого-то она вызывала законное недоумение. Автор почему-то ленинградец. (Я работал в Эстонии с ленинградской пропиской. ) Да и тексты оказались не столь уж безобидными, В общем, тормозили...

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

Аксель Тамм передал мне один разговор.

Цензор говорила "Довлатов критикует армию".

"Где, покажите".

Это, конечно, мелочи, детали, но все же... "

"Покажите хоть одну конкретную фразу".

"Да вот. "На ремне у дневального болтался штык".

"Ну и что? "

"Как-то неприятно - болтался штык...

Как-то легкомысленно... "

Аксель Тамм не выдержал и крикнул цензору:

"Штык - не член! Он не может стоять!

Он болтается... "

Как-то вызвал меня главный редактор:

- Слушайте, кто ваши друзья в Ленинграде?

- Трудно сказать. В основном, начинающие писатели, художники... А что?

- Да ничего. Я тоже бог знает с кем дружу... В каких-нибудь манифестациях участвовали?

- Боже упаси.

- Бумаги подписывали?

- Какие бумаги?

- Вы меня понимаете. Разные.

- Разные - никогда.

- Странно.

- А что такое?

- Отношение к вам странное.

- Объясните же наконец...

- Ладно. Не переживайте. Все будет хорошо...

Я ожидал верстку. Жизнь представлялась в розовом свете...

Тут самое время отвлечься. Поделиться ярким эстетическим впечатлением.

ЧЕРНАЯ МУЗЫКА

В Таллинне гастролировал Оскар Питерсон, знаменитый джазовый импровизатор. Мне довелось побывать на его концерте.

Накануне я пошел к своему редактору:

- Хочу дать информацию в субботний номер.

Нечто вроде маленькой рецензии.

Редактор Генрих Францевич Туронок по своему обыкновению напугался:

- Слушайте, зачем все это? Он - американец, надо согласовывать. Мы не в курсе его политических убеждений. Может быть, он троцкист?

- При чем тут убеждения? Человек играет на рояле, - Все равно, он американец.

- Во-первых, он - канадец.

- Что значит - канадец?

- Есть такое государство - Канада. Мало того, он - негр. Угнетенное национальное меньшинство.

И наконец, его знает весь мир. Как же можно нс откликнуться?

Туронок задумался.

- Ладно, пишите. Строк пятьдесят нонпарелью...

Питерсон играл гениально. Я впервые почувствовал, как обесценивается музыка в грамзаписи.

В субботнем номере появилась моя заметка.

Воспроизвожу ее не из гордости. Дело в том, что это - единственный советский отклик на гастроли Питерсона.

СЕМЬ НОТ В ТИШИНЕ

В его манере - ничего от эстрадного шоу: классический смокинг, уверенность, такт. Белый платок на крышке черного рояля. Пианист то и дело вытирает лоб. Вдохновенный труд, нелегкая работа...

Концерт необычный, без ведущего. Это естественно.

Музыкальная тема для импровизатора - лишь повод, формула, знак. Первое лицо здесь не композитор, создавший тему, а исполнитель, утверждающий метод ее " разработки.

Исполнитель - неудачное слово. Питерсон менее всего исполнитель. Ов творец, созидающий на глазах у зрителей свое искусство. Искусство легкое, мгновенное, неуловимое, как тень падающих снежинок...

Подлинный джаз - искусство самовыражения. Самовыражения одновременно личности и нации. Стиль Питерсона много шире традиционной негритянской гармонии. Чего только не услышишь в его богатейшем многоголосии?! От грохота тамтама до певучей флейты Моцарта. От нежного голубиного воркования до рева хозяина джунглей.

О джазе писать трудно. Можно говорить о том, что Питерсон употребляет диатонические и хроматические секвенции. Использует политональные наложения. Добивается гармонических отношений тоники и субдоминанты. То есть затронуть пласты высшей джазовой математики.,.

Зачем?

Вот он подходит к роялю. Садится, трогает клавиши. Что это? Капли ударили по стеклу, рассыпались бусы, зазвенели тронутые ветром листья?.. Затем все тревожнее далекое эхо. И наконец - обвал, лавина. А сотом снова - - одинокая, дрожащая, мучительная нота в тишине...

Питерсон играет в составе джазового трио. Барабаны Джейка Хенна четкий пульс всего организма. Его искусство - суховатая музыкальная графика, на фоне которой - ярче живопись пианиста. Контрабас Нильса ГГедерсена - намеренно шершавый, замшевый фон, оттеняющий блеск импровизаций виртуоза.