Валери Уиндзор - Лгунья

Валери Уиндзор

ЛГУНЬЯ

Однажды днем, во вторник, в Париже, я бросила своего мужа. Я встала, не дождавшись заказанного кофе, и оставила мужа в открытом кафе на улице Франсуа Премьер, и это после шестнадцати лет того, что все окружающие в один голос называли невероятно удачным браком.

До сих пор пытаюсь понять, почему я так поступила, и не могу. Вернее, не могу понять, почему выбрала именно этот момент, а не какой-нибудь другой. Хотя нет, это тоже не совсем правильное слово: я вообще не "выбирала". Все произошло само собой. День был необычный. Не знаю, что со мной творилось. Было ветрено. То ли от ветра, то ли из-за скрежета пластикового стула по тротуару кости моего черепа приобрели странную чувствительность. Это Тони выбрал кафе - один из salons de glace, где подают дорогие коктейли.

- Это подойдет? - спросил он. - Здесь? - и обмахнул сиденье своего стула носовым платком. - Погоди, не садись, я твой ещё не протер. - Но я все равно уселась, намеренно не посмотрев на стул, хотя была в белой юбке. Меня раздражало, что он суетится по пустякам. Мужчина не должен обращать внимание на такие мелочи. Я вот не обращаю. Значит, подразумевалось, что раз я не забочусь о мелочах, то делать это вынужден Тони, причем против своего желания, так? Странная чувствительность в голове перешла в тонкое, высокое жужжание, будто оса залетела в пустоту черепной коробки и не может найти выход.

- Что будешь пить? - спросил Тони.

Был июнь, по-моему. Май или июнь, точно не помню. Но холодно. Достаточно тепло, чтобы сидеть в открытом кафе, но и достаточно прохладно, чтобы выпить чего-нибудь горячего.

- Кофе, - сказала я.

Он читал меню. У него за спиной стояли в кадках растения с оранжевыми остроконечными цветками.

- Искусственные, - сказал Тони, оглянувшись.

- Разве? А, по-моему, нет, - и я дотронулась до цветка. Так хотелось, чтобы он был настоящим. Таким же живым и развратным, каким казался. Но Тони, разумеется, оказался прав: цветы были искусственными. Жужжание у меня в голове стало ещё громче.

- Что с тобой? - спросил он.

Я солгала:

- Кажется, здесь оса.

- Где?

- Не знаю.

Любая неопределенность приводила его в ярость.

- Ну и что, что оса?

- Не знаю, что-то со мной не то, - сказала я, прижимая пальцы к вискам. И тут подошел официант.

- Deux cafes, - сказал Тони, даже не взглянув на него. Мне пришлось улыбаться за двоих и делать все эти смиренные жесты, означавшие: "Мы англичане, мы тут в отпуске, пожалуйста, простите нам некоторую несуразность и поймите правильно мою беспокойную улыбку".

Официант улыбнулся в ответ. Он был очень молоденький, совсем мальчик.

- Д'аккор, - сказал он и протер стол.

1 - Deux cafes - два кофе (фр.)

2 - D'accord - хорошо (фр.)

Тони откинулся на стуле и шумно выдохнул воздух.

- Ну и ладненько, - сказал он. И все. Вот что с нами происходило. Отсутствие атмосферы. Все размолвки предыдущего дня, когда из-за моего неумения правильно прочесть карту мы заблудились в Нейи, были забыты. И по молчаливому обоюдному согласию мы никогда не терзали друг друга даже намеком не утоляющие нас ночные ритуалы, которые, при некотором недостатке природного воображения, у меня никак не вязались с любовью.

Я сидела, сложив руки на коленях, а жужжание в голове становилось все тоньше, все выше, и напоминало уже скулящий электрический вой. Я поднялась со стула. И почувствовала влажное пятно сзади на юбке.

- Ты куда? - спросил Тони, смущенный резким звуком моего упавшего на асфальт стула.

- В туалет.

Он указал на юбку.

- Ты на что-то села.

- Нет, - возразила я, мне надоело, что он всегда прав. - Это кровь. Разумеется, это была вовсе не кровь. Сама не пойму, почему я так сказала. Наверное, чтобы смутить его. И это сработало: он занервничал. Вот последнее выражение его лица, запечатленное в моей памяти: смесь испуга и раздражения.

Он поднял мой стул.

- Хочешь, я с тобой схожу?

- Нет, что ты, ничего страшного, - меня смутила его доброта. - Просто мне надо в туалет.

Ведь я и в самом деле намеревалась только посидеть пару минут в тишине, отдышаться, немного подсушить юбку. Честное слово, ничего другого я не планировала. В зале кафе официант стоял за стойкой, втыкая в мороженое бумажные зонтики. Я сказала:

- Excusez moi, est-ce que vous avez des toilette? - Я тогда говорила по-французски на уровне школьницы. Могла составить какой-то необходимый вопрос, но ответить на него мне удавалось лишь изредка. Официант указал на белую дверь в конце бара.

- Oui, Madame. Par la. La premiere a gauche.

1 - Простите, где здесь туалет (фр.)

2 - Прошу, мадам. Вон туда. Первая дверь налево (фр.)

Я толкнула дверь. Передо мной открылся короткий, сумрачный коридор. На стене, помню, висел плакат. Реклама Корсики. Я подумала: здорово было бы махнуть на Корсику. Прямо сейчас. Сию минуту. На переднем плане фотографии дикие заросли розовых цветов покрывали развалины древних колонн: на Корсике не водилось искусственных растений.

Пока я стояла, погрузившись в столь неуместные и бессмысленные размышления, из дверей кухни вышел человек с выпирающим над брюками животом, крича что-то про двенадцать флейт. Видите, как отчетливо я помню все детали? Сейчас я понимаю, что он говорил о хлебе, но тогда это показалось мне частью окружившей меня чуждой реальности, и я кивнула себе, будто именно этого подтверждения и ждала. Он распахнул дверь в конце коридора, она так и осталась качаться, не закрывшись. Свет с улицы упал на плакат. В проем двери я видела, как с автостоянки пытается выбраться машина. В коридор устремился холодный ветер. Кто-то крикнул из кухни:

- Eh, la porte. Fermez-la.

1 - "Флейта" - длинный "французский" батон белого хлеба.

2 - Эй, а дверь! Закройте дверь (фр.)

Я поспешила выполнить просьбу. Я вообще очень послушная. Ничего не могу с этим поделать. Человек, который никак не мог выехать со стоянки, потерял терпение: узкую боковую улочку перегородил фургон. Я постояла в дверях, наблюдая и стараясь сосредоточиться, и потом, так и не вынеся никакого разумного решения, вышла из кафе. Я объяснила себе, что необходимо глотнуть свежего воздуха, чтобы прояснилось в голове. Пять минут, сказала я, не больше. На пять минут притвориться, что я действительно куда-то держу путь, на Корсику, например, и притом одна. В конце-то концов, спорила я, ведь я взрослый человек, мне тридцать шесть. Могу поступать как мне заблагорассудится. Я достаточно повзрослела, чтобы самостоятельно дойти до конца улицы в чужом городе. Даже смешно, что я себя чувствую при этом такой отчаянно храброй. Я принялась подсчитывать, сколько раз оказывалась одна в незнакомом месте и не вспомнила ни одного случая, за исключением, конечно, тех моментов, когда находилась в уборной или поднималась по лестнице к себе в номер в каком-нибудь отеле; я никогда не выходила сама на улицу без того, чтобы через каких-нибудь полчаса встретиться в оговоренном месте с Тони, или спешила вернуться, ибо Тони будет волноваться. Я никогда не бывала по-настоящему одна. Невероятно, думала я, смеясь в голос - я думала, что смеюсь в голос, но теперь не уверена, - невероятно, что он будет сидеть в этом открытом кафе и ждать, воображая, что я до сих пор в туалете. Я прошла мимо кричащего водителя. На душе было легко и странно. Вскоре я очутилась на улице, параллельной Франсуа Премьер. Вот теперь я действительно далеко ушла. Меня, казалось, никто не замечал. Я подумала: может, я стала невидимой? Голова была необычайно пустой и ясной, как будто этот электрический звук продолбил-таки в ней дырочку, и все вылетело. Помнится, я очень здраво рассуждала, что невидимость - это явление сказочное; скорее, наоборот: я вовсе не здесь, это декорация, кусочек материализовавшейся мысли, и на самом деле я давным-давно вышла из туалета, вернулась к Тони и сижу напротив него за пластиковым столом, а он по мне даже не скучает. С чего бы ему скучать по мне, если я сижу напротив? Он вообще не понимал, что меня может не быть рядом: я являлась частью его сознания. Я существовала только потому, что нужна ему. А за пределами его разума я, вероятно, была лишена материального воплощения. Меня неодолимо потянуло срочно вернуться и взглянуть, - ибо я теперь была довольно далеко, - убедиться, что на самом деле я преспокойно сижу за столом с Тони, попиваю кофе и слушаю, как он читает вслух меню.

Я могла бы так и сделать, но не сделала. А пошла дальше. Еще чуть-чуть, сказала я себе. Хотя бы до следующего перекрестка. Еще немного. Я чувствовала себя в полной безопасности благодаря своей теории о декорации. Где-то в глубине души, в подсознании, я была в этом даже убеждена. Поэтому ужасно удивилась, столкнувшись с женщиной и почувствовав осязаемую плотность собственного тела. Так и застыла на месте, удивившись, что занимаю столько физического пространства на тротуаре. Жужжание в черепной коробке стало теперь болезненным. Я извинилась и поспешила дальше, как будто опаздываю по делам. Понемногу меня охватывал испуг. Я не могла понять, что делаю. Ладно, сказала я, дойду до пятого дерева и поверну обратно. Но от рассеянности потеряла счет деревьям. Что ж, хорошо, на этот раз дойду до десятого. Но когда я досчитала до седьмого, деревья кончились, я остановилась на краю тротуара, а передо мной открылся перекресток, широкий, как разлившаяся в половодье река, такой широкий, что не удавалось четко разглядеть, что там, на другой стороне. Я вообще видела окружающее немного размыто. Перед глазами все расплывалось. Если это декорация, и в действительности меня здесь нет, сказала я не слишком уверенно, то никакая машина меня не собьет. Но инстинктивно следила все-таки за потоком транспорта, дожидаясь возможности перейти, а, следовательно, понимала смехотворность самой идеи и знала, что на самом деле я, конечно, здесь. К тому же, голова у меня теперь раскалывалась от боли, и я почувствовала, что все расплывается у меня перед глазами оттого, что они полны слез.