Франсуаза Саган - Здравствуй, грусть

- Бедная моя девочка!..

Она на секунду коснулась рукой моей щеки и уехала. Машина скрылась за углом дома. Я была в смятении, в отчаянии... Все произошло так быстро! И какое у нее было лицо, какое лицо...

За моей спиной раздались шаги-это был отец. Он успел стереть следы Эльзиной помады и стряхнуть с костюма хвойные иглы. Я обернулась, я налетела на него:

- Подлец, подлец! И разрыдалась.

- Что случилось? Неужели Анна? Сесиль, скажи мне, Сесиль...

Глава одиннадцатая

Мы встретились только за ужином, оба тяготясь так внезапно обретенной возможностью снова побыть с глазу на глаз. У меня кусок не шел в горло, у него тоже. Мы оба чувствовали, что нам необходимо вернуть Анну. Лично я просто не могла бы долго вы-нести ни воспоминания о ее потерянном лице, какое я увидела перед отъездом, ни мысли о ее горе и моей вине. Я позабыла все свои терпеливые ухищрения и хитроумные планы. Я была совер-шенно растеряна, выбита из колеи и такое же чувство читала на лице отца.

- Как ты думаешь, она надолго бросила нас? - спросил он наконец.

- Она наверняка уехала в Париж,-сказала я.

- В Париж... - задумчиво прошептал отец.

- Может, мы ее никогда больше не увидим...

Он в смятении поглядел на меня и через стол протянул мне руку.

- Представляю, как ты сердишься на меня. Сам не знаю, что на меня нашло. Мы с Эльзой возвращались лесом, и она... В об-щем, я ее поцеловал, а в эту минуту, наверное, подошла Анна...

Я его не слушала. Отец и Эльза, обнявшиеся в тени сосен, ка-зались мне какими-то водевильными, бесплотными персонажами - я их не видела. Единственно реальным за весь этот день, до боли реальным было лицо Анны - ее лицо в последний миг, искажен-ное мукой лицо человека, которого предали. Я взяла сигарету из отцовской пачки и закурила. Вот еще одна вещь, которой не тер-пела Анна, - когда курят за едой. Я улыбнулась отцу.

- Я все понимаю, ты не виноват... Как говорится, минута слабости. Но надо, чтобы Анна нас простила, вернее, простила тебя.

- Как же быть? - спросил он.

Вид у него был глубоко несчастный. Мне стало его жаль, по-том стало жаль себя; как могла Анна нас бросить, неужели хочет наказать нас за то, что в конце концов было просто мимолетной шалостью? Разве у нее нет обязанностей по отношению к нам?

- Мы ей напишем,-сказала я,-и попросим у нее про-щения.

- Гениальная мысль! - воскликнул отец.

Наконец-то он нашел способ избавиться от покаянного бездей-ствия, в котором мы томились вот уже три часа.

Не докончив ужина, мы сдвинули в сторону скатерть и при-боры, отец принес большую настольную лампу, ручки, черниль-ницу, свою личную почтовую бумагу, и мы сели друг напротив друга, только что не с улыбкой, настолько уверовали благодаря этой мизансцене в возможность возвращения Анны. Перед окном выписывала мягкие кривые летучая мышь. Отец наклонил голову и начал писать.

Не могу вспомнить без мучительной для меня жестокой из-девки письма, преисполненные добрых чувств, которые мы в тот вечер написали Анне. При свете лампы, вдвоем, прилежные и не-умелые, как школьники, мы трудились в тишине над невыполни-мым заданием: "Вернуть Анну". Тем не менее мы сотворили два шедевра на эту тему, полные чистосердечных извинений, любви и раскаяния. Закончив письмо, я уже почти не сомневалась, что Анна не сможет устоять, что примирение неизбежно. Я уже вооб-ражала сцену прощения, окрашенную стыдливостью и юмором... Это произойдет в Париже, в нашей гостиной, Анна войдет и...

Раздался телефонный звонок. Было десять часов вечера. Мы посмотрели друг на друга с удивлением, потом с надеждой: это же Анна, она звонит, что она простила, она возвращается. Отец ринулся к телефону, весело крикнул: "Алло!"

А потом упавшим голосом повторял только: "Да, да. Где? Да, да". Я тоже встала, во мне зашевелился страх. Я смотрела на отца, на то, как он машинально проводит рукой по лицу. Наконец он осторожно положил трубку и повернулся ко мне.

- Случилось несчастье, - сказал он, - ее машина разбилась на дороге в Эстерель. Они не сразу узнали ее адрес! Позвонили в Париж, а там им дали здешний телефон...

Он говорил машинально, на одной ноте, я не осмеливалась его перебить.

- Катастрофа произошла в самом опасном месте. Там как будто это уже не первый случай... Машина упала с пятидесяти-метровой высоты. Было бы чудом, если бы она осталась жива...

Остаток этой ночи вспоминается мне как в каком-то кошмаре. Дорога, освещенная фарами, застывшее лицо отца, двери боль-ницы... Отец не разрешил мне посмотреть на нее. Я сидела на скамье в приемном покое и глядела на литографию с видом Ве-неции. Я ни о чем не думала. Сестра рассказала мне, что с начала лета это уже шестая катастрофа в этом самом месте. Отец не воз-вращался.

И я подумала, что снова-даже в том, как она умерла,- Анна оказалась не такой, как мы. Вздумай мы с отцом покончить с собой - если предположить, что у нас хватило бы на это муже-ства, - мы пустили бы себе пулю в лоб и при этом оставили бы записку с объяснением, чтобы навсегда лишить виновных сна и покоя. Но Анна сделала нам царский подарок - предоставила великолепную возможность верить в несчастный случай: опасное место, а у нее неустойчивая машина... И мы по слабости харак-тера вскоре примем этот подарок. Да и вообще, если я говорю сегодня о самоубийстве, это довольно-таки романтично с моей стороны. Разве можно покончить с собой из-за таких людей, как мы с отцом, из-за людей, которым никто не нужен - ни живой, ни мертвый. Впрочем, мы с отцом никогда и не называли это иначе как несчастным случаем.

На другой день часов около трех мы вернулись домой. Эльза с Сирилом ждали нас, сидя на ступеньках лестницы. Они подня-лись нам навстречу - две нелепые, позабытые фигуры: ни тот, ни другая не знали Анну и не любили ее. Вот они стоят с их ничтож-ными любовными переживаниями, в двойном соблазне своей кра-соты, в смущении. Сирил шагнул ко мне, положил руку мне на плечо. Я посмотрела на него - я никогда его не любила. Он ка-зался мне славным, привлекательным, я любила наслаждение, которое он мне дарил, но он мне не нужен. Я скоро уеду, прочь от этого дома, от этого юноши, от этого лета. Рядом стоял отец, он взял меня под руку, и мы вошли в дом.

Дома был жакет Анны, ее цветы, ее комната, запах ее духов. Отец закрыл ставни, вынул из холодильника бутылку и два ста-кана. Это было единственное доступное нам утешение. Наши покаяные письма все еще валялись на столе. Я смахнула их, они плавно опустились на пол. Отец, направлявшийся ко мне с пол-ным стаканом в руке, поколебался, потом обошел их стороной. Это движение показалось мне символическим, с отпечатком дур-ного вкуса. Я взяла стакан обеими руками и залпом его осушила. Комната была погружена в полумрак, у окна маячила тень отца. О берег плескалось море.

Глава двенадцатая

А потом был солнечный день в Париже, похороны, толпа любопытных, траур. Мы с отцом пожимали руки старушкам - родственницам Анны. Я с любопытством разглядывала их: они, наверное, приходили бы к нам раз в году пить чай. На отца глядели с соболезнованием: Уэбб, должно быть, распустил слухи о пред-стоящей свадьбе. Я заметила Сирила - он поджидал меня у входа. Я уклонилась от встречи с ним. Мое раздражение против него было ничем не оправдано, но я не могла его подавить... Окружающие скорбели о нелепом и трагическом происшествии, и, так как у меня оставались сомнения насчет того, была ли эта смерть случайной, все эти разговоры доставляли мне удоволь-ствие.

На обратном пути в машине отец взял мою руку и сжал в своей. Я подумала: "У тебя не осталось никого, кроме меня, у меня-никого, кроме тебя, мы одиноки и несчастны"-и в пер-вый раз заплакала. Это были почти отрадные слезы, в них не было ничего общего с той опустошенностью, страшной опустошенностью, какую я испытала в больнице перед литографией с видом Вене-ции. Отец с искаженным лицом молча протянул мне платок.

Целый месяц мы жили как вдовец и сирота, обедали и ужи-нали вдвоем, никуда не выезжали. Изредка говорили об Анне: "А помнишь, как в тот день..." Говорили с осторожностью, от-водя глаза, боялись причинить себе боль, боялись - вдруг кто-нибудь из нас сорвется и произнесет непоправимые слова. За эту осмотрительность и деликатность мы были вознаграждены. Вскоре мы смогли говорить об Анне обыкновенным тоном, как о дорогом существе, с которым мы были счастливы, но которое отозвал господь бог. Словом "бог" я заменяю слово "случай", но в бога мы не верили. Спасибо и на том, что в этих обстоятельствах мы могли верить в случай.

Потом в один прекрасный день у одной из подруг я познако-милась с каким-то ее родственником - он мне понравился, я ему тоже. Целую неделю я повсюду появлялась с ним с постоянством и неосторожностью, присущими началу любви, и отец, плохо пе-реносивший одиночество, тоже стал бывать повсюду с одной мо-лодой и весьма тщеславной дамой. И началась прежняя жизнь, как это и должно было случиться. Встречаясь, мы с отцом сме-емся, рассказываем друг другу о своих победах. Он, конечно, по-дозревает, что мои отношения с Филиппом отнюдь не платониче-ские, а я прекрасно знаю, что его новая подружка обходится ему очень дорого. Но мы счастливы. Зима подходит к концу, мы сни-мем не прежнюю виллу, а другую, поближе к Жуан-ле-Пен.