Меч и скрипка - Аарон Амир

членом центра Лехи и идейным руководителем движения. Это его перо создавало организации популярность и в значительной мере формировало ее идеологию. После убийства лорда Мойна в Каире он был схвачен и брошен в тюрьму с переломанными ребрами: пытаясь скрыться от англичан, он выпрыгнул из окна третьего этажа тель-авивской гимназии «Бен-Иегуда», где тогда преподавал.

Около десяти тысяч человек прибыли на эту траурную церемонию, состоявшуюся спустя тридцать лет после того, как двое парней взошли на англо-египетский эшафот (если бы они были живы, то были бы сейчас моими ровесниками — как и тогда, когда они были живы!). Господин Шимон Перес, министр обороны, тоже почтил церемонию своим присутствием так же, как и господин Игал Алон, заместитель премьер-министра и министр иностранных дел (на следующий день британские газеты, члены парламента и государственные деятели крайне резко отреагировали на это). Тридцатью годами раньше Игал Алон в качестве командира Пальмаха[3] руководил войной, которую освятили «национальные учреждения ишува», войной против «отступников» (пострадал тогда только Эцель; Лехи предупредил, что на каждый удар ответит двойным ударом, и, поскольку его люди были известны как дикари, слова их приняли всерьез и оставили Лехи в покое).

В этой войне, длившейся один сезон и поэтому названной «сезоном», пали сотни членов Эцеля, став жертвой пыток и расправ, проводившихся по указу их братьев и ненавистников из Хаганы. Часть из них была передана во время «большой ликвидации» в руки оккупационных властей, которые бросили их в тюрьмы, а через некоторое время отправили в концентрационные лагеря на африканский континент. Но членов Лехи, в частности, тех двоих, которые убили лорда Мойна и ждали суда в Каире, в их собственной стране осуждали только на словах. Они сделали свое дело, и их будущее было теперь обеспечено: через несколько месяцев им предстояло покинуть мир живых и войти в историю.

Присутствие на траурной церемонии двух министров с их свитами не было неожиданностью. Было вполне естественным встретить здесь и людей, с которыми я был знаком в те дни или несколько позже. Когда образовалось государство, они вышли из подполья: бывшие командиры и рядовые Эцеля и Лехи и те, кто сочувствовал и поддерживал — кто на словах, а кто и делами, — и участвовал в событиях тех бурных лет, окончившихся с уходом англичан из страны. Здесь был Элияху Ланкин, ныне иерусалимский адвокат, а тогда один из командиров Эцеля. Высланный англичанами в Африку, он спустя некоторое время прославился своим рискованным побегом из британского лагеря в Эритрее. Ланкин командовал операциями Эцеля в Европе в июне сорок восьмого года, а во время первой передышки появился в стране в роли командира злополучной «Альталены»[4]. И Шошана Разиэль, заслуженная воспитательница, вдова Давида Разиэля, командира Эцеля. Давид Разиэль сформировал в тридцать седьмом — сорок первом годах облик этой организации и погиб в Ираке в июне сорок первого года во время операции по захвату иерусалимского муфтия Хаджа Амина. И Яков (Иоэль) Амрами, в настоящее время владелец издательства, а в прошлом возглавлявший службу информации Эцеля. И Иосеф Дар, ныне страховой агент в Иерусалиме, один из тех восемнадцати борцов за освобождение, которые были взяты в плен во время неудачной атаки на железнодорожные мастерские в Хайфском заливе весной сорок седьмого года. Двадцать пять их товарищей поплатились тогда жизнью за это нападение, а восемнадцать оставшихся в живых были приговорены британским военным судом к смертной казни, которая впоследствии, в результате отчаянного давления подпольных организаций, была заменена пожизненным заключением. И Егошуа Коэн, который в самые страшные для Лехи дни, когда был убит главный командир и идейный руководитель движения Авраам Штерн (Яир), а все активные члены организации схвачены и заключены в лагерь Мизра, почти в одиночку продолжал борьбу с захватчиками, пока сам не был арестован в сорок третьем году в Иерусалиме. Переодетый арабом, с пистолетом, спрятанным в складках одежды он сидел в иерусалимском кафе, когда пришли его арестовать. Через некоторое время он стал одним из основателей кибуца Сде-Бокер и близким доверенным лицом Бен-Гуриона. И Нахум Клейн, владелец типографии, в которой несколько лет подряд печатался альманах «Кешет», а в прошлом, — что выяснилось, кстати, лишь здесь, на этой церемонии, — тоже член Лехи. И мой друг Барух Надель, журналист, известный своими язвительными нападками на израильское общество, который когда-то «тайком» бежал из Пальмаха в Лехи; мы близко сошлись, работая вместе в редакции «Молния», ежедневной газеты, которую Эцель регулярно выпускал с момента выхода из подполья до сентября месяца, когда был убит граф Бернадотт, посредник ООН в ближневосточном конфликте. После этой акции Лехи была окончательно ликвидирована израильским правительством.

Всех этих людей и многих других, кого бывшие «эцелевцы» патетически называли «воюющей семьей», я ожидал увидеть на этой церемонии. Можно было предположить, что это будет неофициальный съезд, поверка участников Сопротивления, куда прибудут и их близкие, поскольку каждому лестно разделить с двумя казненными ту честь, которую их страна решилась, наконец, воздать им, пожертвовавшим свою жизнь ради ее существования и свободы.

Покидая кладбище, мы прошли мимо грузного человека с пышными усами, в очках и светлом костюме. Это был Натан Елин-Мор (в подполье — Тара). Когда-то член центра Лехи (в то время, «когда лира была лирой», за его голову было обещано пять тысяч), а затем, в первый год существования Израиля, — герой суда в Акко. Руководство борцов за свободу Израиля видело в нем наследника Яира.

В прошлом он был символом «раскола». Теперь, оставшись, подобно многим присутствующим, наедине с памятью тех двоих, подвиг которых так долго замалчивался, он казался выходцем из далекого прошлого — отшельником среди отшельников.

После окончания траурной церемонии мы вернулись домой в Тель-Авив. Мы устали и легли спать раньше обычного. Но в эту ночь я так и не сумел заснуть.

Бывает бессонница, изматывающая человека и путающая его мысли. Но бывает бессонница другого рода, которая, напротив, помогает ухватить мысль и уточнить детали, которая обостряет видение и позволяет сосредоточиться. Именно такой была эта ночь. Такую бессонницу с благодарностью вспоминаешь и назавтра, и еще много дней потом.

В ту ночь я явственно видел Элияху Бейт-Цура, он, как живой, стоял у меня перед глазами, я перебирал наши встречи и дела, все, что связывало нас на протяжении пяти лет — с шестнадцати до двадцати одного. Эти годы явились для меня порой формирования, а для него, как оказалось, они были последними