Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)

– Не бойся, цыпленок! Мыши не могут пробраться к нам. Да и потом ведь я здесь. На вот, возьми мою руку. Молчи и спи.

С этими словами он протянул руку ребенку, который прижался к ней и успокоился. Мужество и сила таинственным способом передаются от одного к другому.

Звук голоса испугал и отогнал крыс. На время вокруг шалаша водворилась полная тишина. Но через несколько минут крысы снова вернулись и с еще большим ожесточением принялись за решетку. К счастью, мальчики уже крепко спали и ничего не слыхали.

Часы шли за часами. Мрак окутывал огромную площадь Бастилии. Холодный, настоящий зимний ветер, смешанный с дождем, бушевал, как в степи. Патрули обшныривали ворота, аллеи, огороженные места, темные закоулки и в поисках ночных бродяг молча проходили мимо слона. Застыв в своей неподвижной позе, с широко открытыми глазами, чудовище казалось погруженным в раздумье о том добром деле, которое оно совершило, приютив от непогоды и от людей бедных, сладко теперь спавших в нем детей.

Чтобы понять то, о чем сейчас будет речь, следует знать, что в описываемую эпоху гауптвахта Бастилии помещалась на другом конце площади, откуда не могло быть замечено часовыми ничего, что происходило около слона.

В исходе того часа, который непосредственно предшествует рассвету, с улицы Сент-Антуан торопливо вышел на площадь Бастилии какой-то человек. Осмотревшись вокруг, он бегом направился к Июльской колонне, обогнул ее и проскользнул сквозь палисадник под брюхо слона. Если бы какой-нибудь свет озарил этого человека, то можно было бы заметить, что он весь промок, проведя, очевидно, всю ночь под дождем. Добравшись до слона, он испустил странный крик, который мог бы быть вполне воспроизведен разве только попугаем. Он два раза повторил этот крик, о котором может дать приблизительное понятие следующее сочетание букв: «Кир кикиу!»

На вторичный крик из брюха слона отозвался молодой, ясный и веселый голос:

– Здесь!

Вслед за тем доска, закрывавшая отверстие в слоне, отодвинулась и из-за нее показался мальчик, который, проворно скользнув вдоль ноги слона, спрыгнул с ее нижней оконечности на землю. Мальчик этот был Гаврош, а вызывавший его – Монпарнас.

Должно быть, крик Монпарнаса был условным и означал: «Здесь ли ты, Гаврош?»

Услыхав этот крик сквозь сон, гамен тотчас же вскочил, выполз из своего алькова, раздвинул немного сеть, затем снова тщательно задвинул и закрепил ее; после этого он открыл люк и спустился вниз.

Монпарнас и Гаврош сразу узнали друг друга в ночной темноте. Монпарнас ограничился словами:

– Ты нам нужен. Иди, помоги нам немного.

Гамен не требовал других объяснений.

– Иду, – сказал он.

Мятеж есть одно из явлений, выходящих из ряда вон. Он всегда вспыхивает одновременно во всех местах. Первый встречный овладевает толпой и ведет ее куда хочет. Ужасное дело, к которому примешивается что-то вроде зловещей веселости. Начинается обыкновенно с криков, потом запираются лавки, выставки товаров исчезают, там и сям раздаются одинокие выстрелы, люди бегут, удары прикладами потрясают ворота, слышно, как в глубине дворов смеются служанки, приговаривая: «Ну, быть потехе!»

Около шести часов вечера пассаж Дю-Симон превратился в место битвы. В одном конце его находились мятежники, в другом – войска.

Перестреливались от решетки до решетки. Посторонний наблюдатель, мечтатель, автор этой книги, пожелавший взглянуть в непосредственной близости на бурливый вулкан, очутился в этом пассаже буквально между двух огней. У него не было другой защиты, кроме выступов полуколонн, отделявших один от другого магазины, и он около получаса находился в этом неприятном положении. Между тем пробили сбор: национальная гвардия поспешно надевала мундиры и вооружалась, легионы выступали из мэрий, полки выходили из казарм. Против пассажа Де-Ланкер один барабанщик пал под ударом кинжала. Другой был атакован тридцатью молодыми людьми, которые разбили его барабан и отняли у него саблю. Третий был убит.

Восстание из центра Парижа устроило что-то вроде недоступной, исполинской, извилистой цитадели. Там был очаг движения, там, очевидно, и сосредоточивалось все дело; остальное же было не более как мелкие стычки. Так как в центре еще не дрались, то можно было понять, что решение вопроса подготовлялось именно там.

В некоторых полках солдаты были в нерешительности, что еще более усиливало ужасающую мрачность кризиса. Командирами их были два неустрашимых человека, испытанных в настоящих войнах: маршал де Лобо и генерал Бюжо, причем последний был подчинен первому. Огромные патрули, состоящие из пехотных батальонов, замкнутых в целые роты национальной гвардии и предшествуемых полицейскими комиссарами в шарфах, объезжали охваченные мятежом улицы. Правительство, держа в руках армию, еще колебалось. Наступала ночь, и слышался звон набатного колокола.

В этот момент, когда мятеж, разгоревшийся от столкновения народа с войском перед арсеналом, вызвал обратное движение в толпе, следовавшей за гробом Ламарка вдоль бульваров, произошло страшное смятение. Она заколыхалась, ряды разорвались, все бросились бежать, спасаться: одни с грозными криками, требовавшими атаки, другие с выражением страха на побледневших лицах. Могучий поток, покрывавший бульвары, разделился в один миг и хлынул направо и налево, чтобы затем разлиться мелкими потоками сразу по двумстам улицам и наполнить их шумом прорвавшейся плотины. В эту минуту по улице Менильмонтан шел, весь в лохмотьях, мальчик с веткой черного дерева в руках, сорванной на высотах Бельвиля. Проходя мимо лавочки торговки разным старьем, он увидал выставленный там старинный седельный пистолет. Мальчик бросил на мостовую ветвь и крикнул:

– Мамаша, я беру взаймы у тебя эту штучку! – И, схватив пистолет, он бросился с ним бежать.

Это был маленький Гаврош, тоже отправлявшийся на войну.

Вернувшись утром к слону, он извлек из него обоих малюток, разделил с ними завтрак, который где-то добыл, затем ушел от них, доверив их той доброй матери-улице, которая почти воспитала его самого. Уходя от ребятишек, он назначил им вечером свидание на том же месте, где находился с ними в эту минуту, и сказал на прощание: «Я разбиваю палку, то есть беру ноги в зубы или, как еще говорят, улепетываю. Если вы, карапузики, не отыщете сегодня папеньку с маменькой, то приходите опять сюда вечером. Я накормлю вас ужином и уложу спать». Ребятишки, подобранные, вероятно, городским сержантом и отведенные в участок или украденные каким-нибудь балаганным фокусником, а то и просто заблудившиеся в громадном парижском лабиринте, вечером не вернулись назад. Дно общественного мира полно таких исчезновений. Гаврош так и не видал более малюток. С этой ночи протекло уже несколько месяцев, в течение которых Гаврош, почесывая голову, не раз говорил сам себе: «Куда же это девались мои ребятки, черт их возьми?»

Между тем он со своим пистолетом в руках дошел до улицы Понт-о-Шу. Он заметил, что на этой улице была отперта одна только лавка, и притом лавка пирожника. Точно само провидение позаботилось дать ему возможность полакомиться яблочным пирожком. Прежде чем броситься в неизвестность, Гаврош остановился, ощупал у себя бока, порылся в карманах, даже вывернул их, но, не найдя в них ни гроша, он, чтобы выразить чем-нибудь свою досаду, закричал во все горло:

– Караул! Ограбили!

Размахивание среди улицы пистолетом без собачки – такое важное общественное дело, что Гаврош с каждым шагом все более и более приходил в азарт. Он запел было Марсельезу, но то и дело обрывал ее, чтобы выкрикнуть что-нибудь вроде следующего:

– Все идет хорошо! У меня сильно болит левая лапа, я ушиб ее как раз в том месте, где ревматизм, но все-таки я доволен, граждане!.. Пусть держатся буржуа, когда я запою им сногсшибательную песенку!.. Что такое мушары (сыщики)? Сущие собаки, черт бы их побрал!.. Впрочем, не нужно оскорблять собак такими сравнениями… Не мешало бы быть собачке и на моем пистолете… Я прямо с бульвара, друзья мои, там так и кипит, бурлит, брызжет во все стороны. Пора бы и пену снимать с горшка… Вперед, храбрецы! Я жертвую жизнью для отечества! Не видать мне больше своей душеньки, все кончено, все!.. Но мне на это наплевать! Да здравствует веселье!.. Будем драться, дьявол их раздави!.. Довольно с меня всего.

В эту минуту споткнулась и упала лошадь проезжавшего мимо улана национальной гвардии. Гаврош бросил свой пистолет на мостовую, поднял улана, потом помог ему поднять и лошадь. После этого он поднял пистолет и продолжал путь.

На рынке Сен-Жак, где уже был обезоружен пост, Гаврош присоединился к компании, которая была почти вся вооружена.

Входя с улицы Рамбюто со стороны Рынка и глядя на помещающуюся по правую руку, против улицы Мондетур, лавку корзинщика, нынешние парижане не подозревают о тех страшных сценах, которые разыгрались на этом самом месте каких-нибудь тридцать лет тому назад.