Лео Перуц - Шведский всадник

- Вспомни, как ты вчера пытался отыскать в поле мерзлую репу! засмеялся бродяга.

- Да, брат, - сказал Торнефельд, - это были скверные дни. Нам с тобой довелось пережить такие ужасы, что я уж и не думал остаться в живых. Мне постоянно мерещились мои похороны, и даже во сне я видел свечи, венки, носильщиков и дощатый гроб! Но, слава Богу, я жив-здоров и на время избежал косы смерти. А через две недели я уже буду в лагере моего короля!

Он ощупал карман куртки, где прятал то, что называл "своей грамотой", а затем, вытянув губы, засвистал сарабанду, отбивая такт пальцами.

При виде этого заносчивого родовитого мальчишки, который только что жалко скулил в снегу, бродягу охватил неистовый гнев. Сколько ему пришлось пережить, прежде чем он притащил мальчишку в это убежище, а тот теперь сидит себе и посвистывает, словно ему все дороги узки и весь свет мал! И это при том, что ему самому было больше не на что надеяться, кроме как на ужасную епископскую каторгу, где ему предстояло стать одним из живых мертвецов, загибающихся у пылающих печей и топок. А мальчишка со своей грамотой отправится по белу свету - ловить за хвост удачу и искать себе почестей! Бродяга решил во что бы то ни стало увидеть эту таинственную грамоту своими собственными глазами и попытался ехидными речами побудить Торнефельда показать ему документ.

- Да будет тебе, брат, чепуху-то молоть! - начал он,-Он, видите ли, на войну собрался - ордена да маршальские нашивки добывать! Сдается мне, что тебе более подходит молоть зерно да чистить стойла у крестьян. Война, брат, - это слишком черствый кусок хлеба, и такими слабенькими зубенками, как у тебя, его не пережевать!

Торнефельд перестал свистать и барабанить пальцами.

- Нет ничего стыдного в том, чтобы батрачить на крестьян, - ответил он. - Это честное занятие. Гедеону, например, во время молотьбы явился ангел. Но мы, шведские дворяне, рождены для войны и не годимся для того, чтобы возить зерно и чистить конюшни!

- А я так думаю, что ты годишься лишь на то, чтобы за печкой сидеть, оскалился бродяга. - Куда тебе выйти в поле против вооруженного врага!

Торнефельд не подал виду, что его душит гнев, и только руки его мелко подрагивали, когда он ставил на стол кружку, из которой только было собрался отхлебнуть пива.

- Я гожусь ко всему, что положено делать честному солдату! - ледяным тоном ответил он. - Торнефельды во все времена были храбрыми вояками, и я тоже не собираюсь отлеживаться за печкой. Мой дедушка командовал полком синих гусар при Люцене и находился подле короля Густава-Адольфа, когда тот, смертельно раненный, упал с коня. Так вот, мой дедушка подбежал и прикрыл короля от пуль своим телом! Мой отец побывал в одиннадцати боях и потерял руку при штурме Саверны. Но что с тобой толковать! Что ты можешь знать о Саверне, кроме того, что там ткут ковры! Что знаешь ты о выстрелах и пушечном громе, вспышках огня и черном дыме, яростных воплях дерущихся и лязге оружия, барабанном бое и вое труб! Если бы ты только видел, как перестраивается на ходу атакующая конная лава!

- Да ты же сбежал из армии как последняя шельма! - парировал бродяга. - И заодно осрамил свой полк! Или я не видел, как ты валялся на снегу и размазывал по лицу сопли? Нет, ты не годишься для войны! Ты не умеешь ни бодрствовать по трое суток, ни копать окопы, ни ходить на штурм, ни даже терпеть холод и голод...

Торнефельд угрюмо молчал. Он сидел, низко склонив голову, и смотрел на огонь под плитой.

- Да я готов поклясться, - продолжал донимать его бродяга, - что как только ты услышишь сигнал к атаке, так тут же и пустишься наутек. Как же, а вдруг ты потеряешь свою дурацкую пятигрошовую жизнь? Побежишь как миленький, да еще и будешь озираться по сторонам - нет ли где ямы или сарая, чтобы заползти туда и поплакать!

- Я не потерплю, - тихо проговорил Торнефельд,-чтобы ты оскорблял в моем лице честь шведского дворянства!

- Ой, как я испугался! - весело крикнул бродяга. - Да я за всех дворянчиков мокрозадых, сколько бы их там ни было, и старой подметки не дам! Как, впрочем, и за эту вашу дворянскую честь!

Побледнев от гнева и стыда, Торнефельд вскочил со скамьи и, не найдя под рукой другого оружия, замахнулся на своего спутника пивной кружкой.

- Ни звука больше! - прохрипел он. - Или я тебя пришибу как мокрицу!

Но бродяга уже держал в руке хлебный нож.

- Валяй, попробуй! - оскалился он. - Что мне твои угрозы, когда ты сам меня боишься как огня! Сейчас мы поглядим, как твоя грамота защитит тебя от крепкой да острой стали! А коли не защитит, так уж я понаделаю в тебе пару дюжин дырок.

И тут он вдруг осекся и умолк. Оба медленно опустили свое оружие только сейчас они заметили, что уже давно были в комнате не одни.

На скамье у печи сидел мужчина с тускло-желтым, морщинистым, изрезанным глубокими складками и словно бы выдубленным из испанской кожи лицом. Глаза его казались безжизненными, как две ореховые скорлупки. На нем был кафтан из красного полотна, широкополая извозчицкая шляпа с пером и высокие сапоги с натянутыми выше колен голенищами. Он сидел молча и, казалось, не проявлял никакого интереса к происходящему, но при этом так жутко кривил рот и поблескивал зубами, что оба спорщика не на шутку перепугались, а бродяга даже вообразил, что это сам мертвый мельник приплелся из адского огня посмотреть, что творится у него на мельнице. Он принялся торопливо креститься за спиной у Торнефельда, призывая Христа, поминая его муки и раны, кровь и воду. Он надеялся, что привидение, оставив после себя запах серы, немедленно отправится обратно в адскую бездну. Но человек в красном кафтане продолжал сидеть на скамье и, не шевелясь и не моргая, смотреть на пришельцев.

- Как господин оказался здесь? - спросил Торнефельд, стуча зубами от страха. - Я не видел, как вы вошли...

- Старая баба принесла меня в корзине! - беззвучно смеясь, сказал старик таким глухим голосом, что можно было подумать, он говорил из-под земли. - А вот вы-то кто такие? Что вам туг понадобилось? Вы едите мой хлеб, пьете мое пиво, и я же еще должен вам говорить: "Благослови, Боже, трапезу"?!

- Он выглядит так, будто десять лет провел у дьявола в пекле... шепнул бродяга товарищу.

- Молчи! Вдруг он еще обидится! - тоже шепотом отозвался Торнефельд. И туг же добавил погромче: - Да извинит нас господин за вторжение! На дворе стоит стужа, а у нас выдалось такое злосчастное время, что, видит Бог, я три дня не держал во рту ни кусочка хлеба. Богу это ведомо. Мы попали к столу господина по неведению...

- Какой он, к черту, господин? - шептал ему на ухо вор. - Да у него такой вид, словно он вчера с каторги!

- ...Хотя я и не имею чести знать господина, - продолжал с поклоном Торнефельд, - но сам готов представиться...

Вор хорошо понимал, что это был неподходящий способ обращаться с привидениями. Ему вдруг пришло в голову, что и сам он, растерявшись, прошептал не те заклинания, какие необходимы. Христовой кровью и ранами заклинают жажду, нарывы и лихорадку, а привидения от этого не исчезают. Но прежде чем он успел вспомнить рекомендуемые заклятья, старик в извозчицкой шляпе вдруг обратился к нему:

- А ты, парень, кажется, знаешь, кто я такой!

- Я хорошо знаю, кто ты, господин, - смело ответил вор, хотя и несколько сдавленным голосом. - И знаю также, из какого царства ты пришел. Ты, господин, бывший мельник, и пришел ты из нашего будущего дома, где пламя рвется из окон, а на карнизе пекут яблоки...

Ему и впрямь воочию представился серный огонь и раскаленная бездна этот приют проклятых Богом душ, место, которое у грешников звалось "нашим будущим домом". Но человек в красном кафтане подумал, что бродяга имеет в виду епископские печи для обжига извести и кирпича, из которых круглые сутки вздымался дым и выплескивались отсветы пламени, озарявшие ночное небо.

- Как видно, ты меня не знаешь, - заявил старик. - Я не плавильщик, не литейщик и не кирпичник. Я не работаю при печах господина епископа.

Снаружи кружились снежные хлопья. Бродяга подошел к окну и указал рукой на безвольно обвисшие крылья ветряной мельницы.

- Я думаю, - робко возразил он, - что ты и есть тот самый хозяин мельницы, что покинул наш мир с петлей на шее и теперь живет в геенне огненной.

- Да! Я и есть тот самый мельник! - горячо заговорил старик в красном кафтане. - Верно, был у меня такой скверный час, когда я хотел было расстаться с жизнью, надев петлю на шею. Но в последний момент ко мне пришли люди епископа с фогтом и слугами и обрезали веревку. Потом фельдшер пустил мне кровь, и я остался жить. Теперь я вожу грузы для его княжеской милости, господина епископа. Езжу по военной дороге и доставляю купеческие товары из разных стран и городов - из Венеции и Махельна, Варшавы и Лиона. А вы чем занимаетесь? Откуда вы взялись и куда держите путь?

Вор пристально взглянул на мельника, который вдруг встал и, позвякивая шпорами, принялся беспокойно мерить шагами комнату. Ему представилось, что этот давным-давно считавшийся умершим, но, пожалуй, чересчур живой и энергичный для своих лет человек очень хорошо знает, с кем имеет дело. Для него не секрет, что один из его гостей - вор, который всю свою жизнь крал все, что только попадало ему под руку: сало и яйца, хлеб и пиво, уток с прудов и орехи с деревьев. Поэтому ему не стоило и заикаться о своей профессии... Он не очень уверенно показал на темный лес, за которым призрачно светились кузницы и обжиговые печи, и сказал: