Сильвия Плат - Под стеклянным колпаком

– Да.

От слов Джоан у меня по спине пробежал холодок.

– Я их обожала. Они такие милые, счастливые, не то что мои родители. Я навещала их все время… – Тут она замялась. – Пока не появилась ты.

– Ну, извини. – Потом я добавила: – А почему ты перестала с ними видеться, если так их обожала?

– Ой, я просто не смогла, – ответила Джоан. – Ведь ты встречалась с Бадди. Это выглядело бы… не знаю… смешно.

Я задумалась.

– Думаю, да.

– А ты… – Джоан замялась. – Разрешишь ему приехать?

– Не знаю.

Сначала я подумала, что получится просто ужасно, если Бадди приедет навестить меня в сумасшедшем доме. Похоже, он явится только для того, чтобы позубоскалить и посудачить с другими врачами. Но потом мне показалось, что это может стать поступком. Я покажу ему, кто он есть на самом деле, и поставлю его на место, даже несмотря на то что у меня никого нет. Скажу ему, что не было никакого переводчика-синхрониста, никого, но он – совсем не то и стал мне совершенно безразличен.

– А ты? – спросила я.

– Да, – выдохнула Джоан. – Возможно, он приедет вместе с матерью. Я попрошу, чтобы он приехал с ней.

– С матерью?

Джоан скорчила недовольную гримасу.

– Мне нравится миссис Уиллард. Миссис Уиллард – прекрасная женщина, просто прекрасная. Она мне была как родная мать.

Я представила себе миссис Уиллард с ее костюмами из пестрого твида, практичными туфлями и мудрыми менторскими изречениями. Мистер Уиллард был ее ребенком, и голос у него был высокий и тонкий, как у мальчишки. Джоан и миссис Уиллард. Джоан… и миссис Уиллард…

В то утро я постучала в палату Диди, хотела взять у нее ноты какой-нибудь пьесы в двух частях. Я подождала несколько минут и, не услышав ответа и решив, что Диди, наверное, куда-то вышла и я могла бы взять ноты у нее с письменного стола, отворила дверь и вошла в палату.

В «Бельсайзе» – даже в «Бельсайзе» – двери были с замками, но ключей больным не давали. Закрытая дверь означала желание побыть одному, и к ней относились с уважением, как к запертой двери. Можно было постучать, потом еще, а потом следовало уйти. Я вспомнила это, когда стояла, почти ничего не видя после ярко освещенного коридора, в темной, насыщенной каким-то ароматом палате.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидела поднимающуюся над кроватью тень. Потом кто-то негромко хихикнул. Тень поправила волосы, и сквозь полумрак на меня взглянули два бледно-серых выпученных глаза. Диди лежала на подушках с торчащими из-под зеленого шерстяного халата голыми ногами и пристально смотрела на меня с издевательской улыбкой. В пальцах ее правой руки тускло светился огонек сигареты.

– Я лишь хотела… – пробормотала я.

– Знаю, – ответила Диди. – Ноты.

– Привет, Эстер, – вступила Джоан, и от ее приторного голоска меня чуть не стошнило. – Подожди меня, Эстер, я пойду сыграю с тобой на нижних клавишах. – Потом Джоан решительно заявила: – Бадди Уиллард мне никогда по-настоящему не нравился. Он думал, что все знает. Он думал, что все знает о женщинах…

Я посмотрела на Джоан. Несмотря на неприятное чувство и мою давнюю, закоренелую к ней неприязнь, Джоан меня восхищала. Как марсианин или особо выделяющаяся бородавками жаба. Ее мысли не совпадали с моими, и чувства тоже, однако мы достаточно сблизились, чтобы ее мысли и чувства казались искаженным и темным отражением моих.

Иногда я размышляла над тем, не выдумала ли я Джоан.

В другое время ломала голову, продолжит ли она появляться на каждом критическом этапе моей жизни, чтобы напомнить мне, кем я была, через что прошла, и переживать у меня под носом свой собственный, но так похожий на мой критический жизненный этап.

– Не понимаю, что женщины находят в других женщинах, – в тот день сказала я доктору Нолан во время нашей беседы. – Что такого женщина находит в женщине, чего не может найти в мужчине?

Доктор Нолан ненадолго замолчала. Потом ответила:

– Нежность. – И эти слова заткнули мне рот.

– Ты мне нравишься, – сказала Джоан. – Нравишься гораздо больше, чем Бадди.

Когда она с глупой улыбкой растянулась на моей кровати, я вспомнила небольшой скандал, вспыхнувший в нашем студенческом общежитии, когда одна толстая, полногрудая старшекурсница, простодушная и домашняя, как бабушка, с благочестивым рвением специализировавшаяся на богословии, и высокая, застенчивая первокурсница, о которой болтали, что от нее под самыми изощренными предлогами избавлялись в первые же минуты «свиданий вслепую», вдруг стали проводить вдвоем слишком много времени. Они всегда ходили вместе, и однажды, рассказывали, кто-то случайно увидел, как они обнимались в комнате толстухи.

– Но чем же они занимались? – спросила я тогда. Когда бы я ни думала об отношениях двух мужчин или двух женщин, я на самом деле не могла себе представить, чем бы они могли заниматься.

– Ой, – ответила мне сплетница, – Милли сидела на стуле, а Теодора лежала на кровати, и Милли гладила Теодору по голове.

Я была разочарована. Мне-то казалось, что я узнаю о каком-то изощренном грехе. Мне стало интересно, действительно ли все, что женщины делают с другими женщинами, – это просто лежат рядом и обнимаются.

Разумеется, известная поэтесса в моем колледже жила с другой женщиной – коренастой пожилой преподавательницей античной филологии с короткой стрижкой «каре». И когда я сказала поэтессе, что когда-нибудь вполне смогу выйти замуж и нарожать кучу детишек, она с ужасом воззрилась на меня.

– А как же твоя карьера? – вскрикнула она.

У меня разболелась голова. Почему ко мне тянуло всех этих жутких старух? Известную поэтессу, Филомену Гини, Джей Си, проповедницу из «Христианской науки» и Бог знает кого еще. И все они каким-то образом хотели взять меня под крыло, а в качестве платы за заботу и влияние – заставить меня чем-то напоминать их самих.

– Ты мне нравишься.

– А вот тут облом, Джоан, – ответила я, забирая книгу, – потому что ты мне не нравишься. Меня от тебя тошнит, если хочешь знать. – И я вышла из палаты, оставив Джоан, неуклюжую, как старая лошадь, лежать на своей кровати.

Я ждала врача, думая, не сбежать ли мне. Я знала, то, что я делаю, – незаконно. По крайней мере в Массачусетсе, поскольку здесь живет полным-полно католиков, однако доктор Нолан сказала, что этот врач – ее давний друг и понимающий человек.

– В чем цель вашего визита? – пожелала узнать приветливая секретарша в белом халате, отметив мое имя у себя в блокноте.

– Что значит – цель? – Я не думала, что этот вопрос мне задаст кто-то, кроме самого врача, а общая приемная была полна других посетительниц, ожидавших других врачей. Большинство из них были беременные или с маленькими детьми, и я чувствовала их взгляды на своем плоском, девственном животе.

Секретарша подняла на меня глаза, и я залилась краской.

– Колпачок, не так ли? – участливо спросила она. – Я хотела лишь убедиться в том, что знаю, сколько с вас взять. Вы студентка?

– Д-да.

– Тогда только половина обычной цены. Пять долларов вместо десяти. Вам выписать счет?

Я собралась было дать свой домашний адрес, по которому, наверное, буду находиться в то время, когда прибудет счет, но тут представила, как мама открывает его и видит, за что он. Единственным другим адресом я могла бы назвать номер почтового ящика, который использовали те, кто не хотел афишировать свое пребывание в сумасшедшем доме. Но, подумала я, секретарша может догадаться, что это за почтовый ящик, поэтому сказала:

– Я заплачу наличными. – После чего отсчитала пять долларовых купюр из лежавшей у меня в сумочке пачки.

Эти пять долларов были частью суммы, которую Филомена Гини прислала мне в виде подарка к выздоровлению. Интересно, что бы она подумала, если бы узнала, на какие цели расходуются ее деньги.

Знала она об этом или нет, но Филомена Гини покупала мне свободу.

– Что я ненавижу – так это мысль о том, что приходится зависеть от мужчины, – сказала я доктору Нолан чуть раньше. – Мужчине не о чем заботиться, а я всегда должна помнить, что у меня может быть ребенок, и это будет висеть у меня над головой как дамоклов меч, чтобы я вела себя как следует.

– А вы станете вести себя иначе, если вам не придется беспокоиться о ребенке?

– Да, – ответила я. – Однако… – И я рассказала доктору Нолан о замужней адвокатессе и ее статье под названием «В защиту целомудрия».

Доктор Нолан ждала, пока я закончу. Потом громко рассмеялась.

– Пропаганда! – заявила она и написала в блокноте для назначений фамилию и адрес врача.

Я нервно листала журнал с фотографиями младенцев. С каждой страницы мне лучезарно улыбались пухлые веселые пупсы. Безволосые младенцы, темнокожие младенцы, похожие на Эйзенхауэра младенцы, впервые переворачивающиеся младенцы, тянущиеся за погремушками младенцы, младенцы, съедающие первую ложку твердой пищи, младенцы, делающие гимнастику, необходимую для того, чтобы вырасти и выйти в бурный и неспокойный мир.