Ирвин Шоу - Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов)

Жан-Жак, крепким, подвижным телом опытного любовника... Сейчас их тела -- его и его равнодушной к лыжам жены, с большими серыми глазами -- тесно переплелись в законном приступе страсти на широком супружеском ложе на авеню Фош, а в резерве -- девушка в Страсбурге и еще одна в горах, ожидая его на уик-энд для весенних прогулок на лыжах. Только после этого он остановится в Цюрихе, чтобы поискать там психиатра, готового оказать ему услугу.

Сколько же есть самых разных способов использования человеческой плоти, в самых разнообразных проявлениях! Ее можно нежно ласкать; рубить, кромсать, расчленять; умерщвлять одним ловким ударом; карать на городской улице; сделать из тряпок смешное подобие сексуального мужского орудия для ее, плоти, удовлетворения, как например, в польской тюрьме; лелеять и презирать; оберегать и уничтожать. Шумные, чавкающие движения в чреве, создающие новую плоть "...мужчина должен делать что положено мужчине". Еще плоть может сделаться мертвой и лежать, как плоть Бриана Армстеда, убитого на темной аллее в Ливорно; он и лежал, с его покрытыми бесцветным лаком стройными, нетренированными йогой ногами. Плоть Берта, якшающегося с каким-то матросом-греком в осажденных Афинах. Открытое окно с видом на Пантеон... Может, она уже не в отеле, а дрейфует лицом вниз в подернутой нефтяной пленкой бухте Пирея... Поцелуй молодого англичанина, вкус свежего винограда...

Из кафе вышли двое пожилых мужчин -- крепко сбитых, прилично одетых; спорят по поводу дивидендов. Завтра утром будут робко тыкать друг друга рапирами, чтобы кровью смыть бесчестье, а фотограф, нащелкав снимков, поскорее смоется с места дуэли.

Их обогнал человек в чалме. Гурки, с наточенной лопатой, острой как бритва, мстят за оскорбление, нанесенное выкуренными в насмешку лишь до половины и брошенными на землю сигаретами... Насилие, под разными обличьями, постоянно преследует нас... Розмари вся дрожала.

-- Вы замерзли,-- сказал Родни.

Взяли такси; она прижалась к нему, вся съежившись; ближе, как можно ближе... Расстегнув рубашку, положила руку ему на грудь. Какая мягкая, без волос кожа... плоть, не изувеченная шрамами, не знавшая грубой, больно трущей военной формы; ей никогда не угрожала смерть в тюрьме. Податливая, нежная, белая кожа англичанина; мягкие, ласковые руки...

-- Мне не хотелось бы оставаться сегодня ночью одной...-- прошептала она ему в такси.

Нежный, робкий, незнакомый, нетребовательный поцелуй. Подстегиваемые вином и парижской ночью желания, муки прошлого, властные требования завтрашнего дня казались ей несущественными, не портили уюта,-- она со всем этим справится. Даже если сейчас никак не может вспомнить его имени... Все равно -- все будет хорошо...

Поднялись к ней в номер. Ночной портье, не удостоив их взглядом, передал ей ключ. Раздевались не зажигая света. Но когда легли в постель, оказалось, что он не хочет заниматься с ней любовью,-- только отшлепать ее по попке. Она с трудом подавила подступающий приступ смеха. Ну, если ему так хочется,-- пусть шлепает; она позволит ему делать все, что он пожелает. Кто она такая, чтобы ее щадили?..

Когда ближе к рассвету он уходил, нежно поцеловав ее на прощание,-спросил, не хочет ли она встретиться с ним за ланчем. Оставшись одна, она включила свет, пошла в ванную и там, перед зеркалом, сняла наконец с лица косметику; потом, не отрывая глаз от своего отражения, разразилась вдруг грубым, хриплым смехом. Этот приступ ей никак не удавалось унять.

"...ГДЕ МУДРО ВСЕ И СПРАВЕДЛИВО..."

Проснувшись, он отлично себя чувствовал. А почему ему просыпаться, испытывая что-то другое? Никаких резонов для этого нет.

Единственный ребенок в семье; двадцать лет; шесть футов, вес 180 фунтов; никогда в жизни ничем не болел. Второй номер в команде по теннису; дома в кабинете отца, целая полка уставлена кубками, завоеванными им с одиннадцатилетнего возраста.

У него худое, резко очерченное лицо; прямые довольно длинные волосы, в сущности, мешают ему выглядеть как полагается спортсмену. Одна девочка заметила, что он очень похож на английского поэта Перси Биши Шелди; вторая -- что он вылитый Лоуренс Оливье. Обеим улыбнулся оставаясь абсолютно равнодушным.

У него отличная память, учеба в школе дается ему легко. Его даже включили в особый список декана. В коробке лежит чек на сто долларов, присланный ему по этому случаю отцом, хозяином успешного дела в области электроники,-- это на севере страны.

Особые способности проявлял он к математике и, вероятно, мог бы по окончании колледжа получить работу на кафедре, но у него другие планы -подключиться к бизнесу отца.

Он как раз один из тех целеустремленных чудо-студентов, которые облюбовали для себя научные отделения. По английской истории пятерка -выучил наизусть почти все сонеты Шекспира, читал Рильке, Элиота и Алена Гинсберга; пробовал марихуану. Его приглашали на все вечеринки. Когда он приезжал на каникулы домой, местные мамаши предпринимали всяческие усилия, чтобы навязать ему своих дочерей.

Мать у него красавица и очень смешная. Имел он и любовную связь -самой красивой девушкой в колледже, и она, по ее словам, его любила. Время от времени он говорил ей, что тоже любит ее,-- говорил, конечно, искренне, во всяком случае в тот момент.

Те, кто ему дорог и, не отправились еще на тот свет; все члены семьи вернулись с войны живыми и здоровыми.

Окружающий мир звонко приветствовал его. Он не реагировал, сохраняя спокойствие.

Стоит ли удивляться, что он всегда, просыпаясь чувствовал себя отлично?

Декабрь не за горами, но жаркое калифорнийское солнце превращает зиму в лето; девушки и юноши, в вельветовых юбках и брюках и рубашках с открытым воротом, гурьбой шли в колледж, на десятичасовую лекцию, по зеленым лужайкам, пересекая длинные тени деревьев, еще не расставшихся с листвой.

Проходя мимо дома женского землячества, где жила Адель, он заметив, что она вышла из подъезда приветливо помахал ей рукой. По вторникам первая лекция начиналась ровно в десять, и путь его к зданиям гуманитарного отделения лежал мимо землячества. Адель -- высокая девушка с черными, всегда аккуратно причесанными волосами, ростом повыше его плеча. Нежное по-детски свежее лицо; но походку детской никак не назовешь, даже если она несет стопку связанных книг; его всегда забавляло, что все студенты бросают на него завистливые взгляды, когда она идет рядом с ним по усыпанной гравием дорожке.

-- "Она идет во всей красе,-- начал цитировать Стив,-- как ночь в безоблачных краях над звездным небом; и все, что ярко иль темно, в глазах ее увидеть суждено".

-- Как приятно слышать такие слова в десять утра! -- отозвалась Адель. Ты, что, специально для меня раскопал эти строчки?

-- Нет,-- признался он,-- сегодня у нас зачет по Байрону.

-- Так ты не человек, а... другое существо.

Он рассмеялся.

-- Идешь со мной на танцы в субботу вечером, Стив?

Он скорчил кислую гримасу -- не любил танцевать; ему не по вкусу музыка, которую обычно играют на танцах, да и танцуют сейчас, по его мнению, без всякой грациозности.

-- Попозже тебе скажу! -- заверил он ее.

-- Нет, мне нужно знать сегодня! -- настаивала Адель.-- Меня уже два парня пригласили.

-- Тогда за ланчем,-- пообещал н.

-- А в какое время?

-- Ну, знаешь... Не могут твои ухажеры потерпеть, что ли?

-- Едва-а ли...-- с сомнением протянула Адель.

Но он-то прекрасно знал -- все равно пойдет на танцы с ним или без него. Страшно любит танцевать, и ему приходится согласиться: девушка, которую он видит почти каждый вечер, вправе рассчитывать, что н поведет ее на танцы хотя бы раз в неделю -- на уик-энд.

Себя он чувствует зрелым, почти взрослым мужчиной,-- не намерен уступать и париться четыре часа в жуткой жаре и адском грохоте. Покамест крепко пожал руку, и они расстались. Он смотрел ей вслед, когда она шла по дорожке,-- да, походка ее та еще: нельзя не обратить внимания. Ему приятно, что все вокруг пялятся на нее. Улыбнулся и пошел своей дорогой, дружески помахивая рукой тем, кто с ним здоровался на ходу.

Еще рано, преподаватель английского языка Мллисон пока не появился. В наполовину пустой аудитории до Стива не долетали обычные сопрано-теноровые звуки -- сегодня не идет оживленная беседа между ожидающими начала лекции студентами. Все сидят на стульях тихо, не разговаривают: с подчеркнутым тщанием приводят в порядок книги, изучают сделанные накануне записи. Время от времени бросает искоса взгляд на черную доску: худенький паренек, с рыжими волосами, быстро, аккуратно пишет на ней повернувшись спиной к столу преподавателя:

О, плачь по Адонаису -- ведь умер он! Проснись ты, Матерь печаль,-проснись и зарыдай! Куда же дальше?.. Пусть от горящего их ложа Просохнут жгучие слезинки; Пусть громко бьющееся сердце Примолкнет, словно в тихом сне. Ведь он ушел туда, где мудро все и справедливо. Не думай, что бездна пламенной любви Его вдруг воскресит, наполнит соком животворным. Смерть радуется гласу его немому И лишь смеется громко,-- отчаяние наше ей нипочем!