Уильям Фолкнер - Звук и ярость

Мгновение спустя в медленных паузах голоса Бена Ластер расслышал, что Дилси зовет его. Он взял Бена за локоть, и они пошли через двор к ней.

– Я ж говорил, что он молчать не будет, – сказал Ластер.

– Паршивец! – сказала Дилси. – Что ты ему сделал?

– Ничего я не делал. Я ж говорил, как они начнут играть, так он и начнет.

– Ну-ка, иди сюда, – сказала Дилси. – Тише, Бенджи. Тише.

Но он не стих. Они быстро перешли через двор к хижине и вошли.

– Сбегай за туфлей, – сказала Дилси. – Только смотри не потревожь мисс Каролину. Если она что скажет, ответь, что я с ним. Ну, иди. Уж это-то ты можешь сделать как следует!

Ластер вышел. Дилси подвела Бена к кровати, и притянула его к себе, и обняла, покачивая взад и вперед, вытирая его слюнявый рот подолом юбки.

– Ну, тише, – сказала она, поглаживая его по голове. – Тише. Дилси с тобой.

Но он ревел медленно, жалко, без слез: темный безнадежный вопль всей безгласной горести под солнцем. Вернулся Ластер, неся белую атласную туфлю. Теперь она была пожелтевшей, и порванной, и замусоленной, и когда они сунули ее в руку Бена, он ненадолго стих. Но он все еще хныкал и вскоре снова начал громко стонать.

– Может, ты Т.П. поищешь? – сказала Дилси.

– Он вчера говорил, что поедет сегодня в Сент-Джон. Говорил, что вернется к четырем.

Дилси покачивалась взад и вперед, поглаживая Бена по голове.

– Как еще долго, о Иисусе, – сказала она. – Как еще долго.

– Я ж умею править, мэмми, – сказал Ластер.

– Ты вас обоих разобьешь, – сказала Дилси. – Из одного баловства. Уметь-то ты умеешь, я знаю. Только я тебе не доверяю. Ну, тише, – сказала она. – Тише. Тише.

– Ничего не разобью, – сказал Ластер. – Я же правлю с Т.П. – Дилси покачивалась взад и вперед, обнимая Бена. – Мисс Каролина говорит, если ты его не успокоишь, она встанет, спустится и сама его успокоит.

– Тише, деточка, – сказала Дилси, поглаживая Бена по голове. – Ластер, деточка, – сказала она, – ты ведь послушаешь свою старую бабушку и будешь править хорошо?

– Да, мэм, – сказал Ластер. – Я же правлю прямо как Т.П.

Дилси погладила Бена по голове, покачиваясь взад и вперед.

– Я делаю что могу, – сказала она. – Господу это ведомо. Ну, так иди запрягай, – сказала она, вставая. Ластер кубарем выкатился за дверь. Бен держал туфлю и плакал. – Ну, тише. Ластер пошел запрягать, сейчас он повезет тебя на кладбище. В дом за твоей шапкой нам лучше не ходить, – сказала она, и пошла к ситцевой занавеске, отгораживавшей угол комнаты, и достала фетровую шляпу, в которой ходила утром. – Это-то еще ничего, у нас и похуже творится, только люди не знают, – сказала она. – Ну, да ты-то Божье дитя, и я скоро уж буду среди его детей, слава Иисусу. Ну, вот.

Она надела шляпу ему на голову и застегнула его пальто. Он хныкал, не умолкая. Она взяла у него туфлю, и спрятала ее, и они вышли. Ластер подъехал, восседая на козлах древнего, осевшего набок фаэтона, запряженного дряхлой белой лошадью.

– Ты побережешься, Ластер? – сказала Дилси.

– Да, мэм, – сказал Ластер.

Она помогла Бену сесть на заднее сиденье. Он было перестал плакать, но теперь вновь захныкал.

– Это ему цветочек требуется, – сказал Ластер. – Погоди, я сейчас.

– Нет, уж ты сиди, – сказала Дилси. Она подошла к лошади и взяла ее под уздцы. – Ну а теперь беги за цветком.

Ластер побежал за дом в сторону сада. Он вернулся с одним нарциссом.

– Он же сломанный, – сказала Дилси. – Почему ты не принес ему хороший?

– Так других нету, – сказал Ластер. – Вы же их все забрали в пятницу, чтоб украсить церковь. Погоди, я его починю. – И пока Дилси держала лошадь, Ластер соорудил на стебле лубок из прутика и двух обрывков бечевки и дал нарцисс Бену. Потом он взобрался на козлы и взял вожжи. Дилси все еще держала лошадь.

– А дорогу-то ты не спутаешь? – сказала она. – Прямо по улице, вокруг площади до кладбища и сразу домой.

– Да, мэм, – сказал Ластер. – Но-о, Королева.

– Ты побережешься?

– Да, мэм.

Дилси отпустила лошадь.

– Но-о, Королева, – сказал Ластер.

– Э-эй, – сказала Дилси. – Отдай-ка мне кнут.

– Да ну, мэмми, – сказал Ластер.

– Отдай сейчас же, – сказала Дилси, подходя к колесу. Ластер с неохотой отдал ей кнут.

– Так теперь Королева и с места не стронется.

– Об этом можешь не беспокоиться, – сказала Дилси. – Королева получше тебя знает, куда ей идти. Твое дело сидеть и держать вожжи. Так дорогу-то ты знаешь?

– Да, мэм. Как Т.П. ездит каждое воскресенье.

– Ну и ты так же вот съезди в это воскресенье.

– Само собой. Что мне, Т.П. вожжей не давал сто раз, а то и побольше?

– Вот и еще раз так же съезди, – сказала Дилси. – Ну, трогай. И если ты расшибешь Бенджи, малый, не знаю, что я тобой сделаю. Тебе и так не миновать стать каторжником, но ты у меня еще раньше отправишься мостить дороги, запомни мое слово.

– Да, мэм, – сказал Ластер. – Но-о, Королева.

Он хлопнул вожжами по широкой спине Королевы, и фаэтон дернулся.

– Ластер, кому я говорю! – сказала Дилси.

– Но-о! – сказал Ластер. И снова хлопнул вожжами. С утробным рокотанием Королева медленно побрела к воротам и повернула на улицу, где Ластеру удалось добиться от нее аллюра, напоминавшего длительное и незавершающееся падение мордой вперед.

Бен перестал хныкать. Он сидел на середине сиденья, держа починенный цветок вертикально в кулаке, и глаза его были безмятежными и несказанными. Прямо перед ним круглая голова Ластера то и дело поворачивалась назад, пока дом не скрылся из вида, а тогда Ластер подъехал к тротуару, и Бен смотрел, как он спустился с козел и выломал хлыст из живой изгороди. Королева опустила голову и щипала траву, пока Ластер не взобрался на козлы, и не вздернул ее головы, и не заставил снова тронуться с места. Тогда он расставил локти и, подняв хлыст и вожжи, принял лихую позу, которая никак не вязалась с чинным цоканьем копыт Королевы и басовым органным аккомпанементом ее внутренностей. Их обгоняли автомобили и пешеходы. Обогнала их и компания негритянских подростков.

– Да это ж Ластер! Куда собрался, Ластер? На погост?

– Приветик, – сказал Ластер. – Вам всем его тоже не миновать. Но-о, слониха.

Они добрались до площади, где солдат-южанин всматривался из-под мраморной ладони пустыми глазами в ветер и облака. Ластер поднял себя еще на одну зарубку и, хлестнув неуязвимую Королеву прутом, обвел взглядом площадь.

– А вон автомобиль мистера Джейсона, – сказал он и тут заметил еще одну компанию негров. – Ну-ка, Бенджи, покажем этим черномазым, как ездят благородные люди, – сказал он. – Как по-твоему? – Он оглянулся. Бен сидел, зажав в кулаке цветок, его взгляд был пустым и спокойным. Ластер еще раз хлестнул Королеву и повернул ее, объезжая памятник слева.

Мгновение Бен сидел среди абсолютного зияния. Потом он заревел. Его рев нарастал волнами, почти без промежутков для вдоха. В этом реве было нечто большее, чем изумление, в нем был ужас, потрясение, агония, безглазая, безъязыковая – только звук и глаза Ластера, на белый миг скошенные назад.

– Господи! – сказал он. – Тише! Тише! Господи! – Он стремительно повернулся и хлестнул Королеву. Прут сломался, и он бросил обломок, и под голос Бена, нарастающий в невозможное крещендо, подхватил концы вожжей и наклонился вперед, но тут Джейсон, перебежав через площадь, вскочил на подножку.

Ударом локтя он отшвырнул Ластера, и схватил вожжи, и повернул Королеву, и, сложив вожжи вдвое, хлестнул ее поперек крупа. Он хлестал ее снова и снова, и она пошла тяжелым галопом, а над ними ревел хриплый ужас Бена, и он повернул ее так, что памятник остался справа. Тогда он стукнул Ластера кулаком по голове.

– С чего тебе взбрело везти его слева? – сказал он. Он потянулся через козлы и ударил Бена, вновь сломав стебель цветка. – Заткнись! – сказал он. Рывком остановив Королеву, он спрыгнул на землю. – Вези его, к черту домой. Если ты еще раз вытащишь его за ворота, я тебя убью!

– Слушаю, сэр, – сказал Ластер. Он взял вожжи и хлестнул Королеву концами. – Живей! Живей! Бенджи, побойся Бога!

Голос Бена все ревел и ревел. Королева снова задвигалась, ее копыта снова начали ровно цокать, и Бен сразу стих. Ластер быстро оглянулся через плечо и поехал дальше. Сломанный цветок свисал по кулаку Бена, и его глаза были пустыми, и синими, и снова безмятежными, потому что карниз и фасад опять ровно текли слева направо; столб и дерево, окно и подъезд, и щит для афиш – все на своих положенных местах.

ИККЕМОТУББЕ. Обездоленный американский король, именуемый «l’Homme» (а иногда de l’homme) своим названым братом французским шевалье, который, не родись он слишком поздно, мог бы занять место в блистательном и сверкающем созвездии рыцарственных мерзавцев – наполеоновских маршалов, и который таким способом перевел на французский чикасский титул, означавший «Мужчина»; каковой перевод Иккемотуббе, сам человек остроумный и с воображением, а не только проницательный знаток людских характеров, включая и собственный, сделав еще шаг, энглизировал в «Doom[6]». И который даровал из своих огромных утраченных владений целую квадратную милю девственной северо-миссисипской земли, истинно квадратную, как крышка карточного стола (и тогда густо поросшую лесом, поскольку случилось это в былые дни до 1833 года, когда звезды попадали, и Джефферсон, штат Миссисипи, представлял собой длинное одноэтажное бревенчатое здание с замазанными глиной щелями, где помещался агент по делам индейцев чикасо со своей лавкой), внуку шотландского беглеца, который потерял свои права и родину, потому что связал свою судьбу с королем, который тоже был обездолен. Отчасти дарованной в возмещение за право мирно отправиться тем способом, какой он и его племя сочтут подходящим, пешком или верхом, но при условии, что лошади будут их собственными, в дикий западный край, вскоре за тем получивший название «Оклахома» – понятия тогда не имея ни о какой нефти.