Мюриэл Спарк - На публику

Луиджи сказал, что, если она так устала, он готов предоставить ей свое ложе только для отдыха. Но Аннабел вскоре ушла, объяснив, что ей нужно к ребенку. Для итальянцев ребенок всегда уважительная причина, они беспрекословно признают его права, сколько бы нянюшек за ним ни смотрело. Аннабел подумала, что, может быть, поэтому она и привезла его в Италию: детей, бывает, прячут даже в зарослях тростника[4].

Она по-прежнему осталась щупленькой, но лицо ее переменилось: словно позируя фотографам, она и впрямь стала такой, какой знала ее публика. Она казалась светской и надменной. Прежняя торопливая усмешечка сменилась сдержанной, спокойной улыбкой; теперь Аннабел оживлялась только перед объективом, когда нужно было изображать Тигрицу.

Луиджи разузнал для нее одну вещь, которую ей хотелось выяснить. С кем у Фредерика роман в Риме? Оказалось, что это девушка с окраины, совсем бедная, молоденькая машинистка по имени Марина, очень хорошенькая. Фредерик благоразумно старался не попадаться на глаза ее соседям, носил обычно черные очки и являлся к ней поздно, когда в доме почти все спали. Аннабел это успокоило, она опасалась, как бы он не закрутил с какой-нибудь знаменитостью: принцессой или оперной певицей, которой ничего не стоило бы так развенчать легенду об их счастливом браке, что публика лишь ахнет. Что легенде этой в один прекрасный день придет конец, она, конечно, знала, точно так же как знала, что в один прекрасный день станет любовницей Луиджи. Но до развода необходимо было сняться еще в одном «тигрином» фильме, а потом, быть может, что-то переменится само собой или в ее семейной жизни, или в сознании публики. Она не представляла себе, как это Фредерик вдруг перестанет быть ее мужем, но в то же время не представляла и того, как можно продолжать жить вместе так, как они жили сейчас, когда связывает не любовь, а только зависимость. Спокойно улыбаясь нескольким узнавшим ее прохожим, она села в машину, уверенная и безмятежная. В ее жизни не существовало трудностей.

В ее жизни не существовало трудностей, и потому все ее знакомые считали, что она очень умело и решительно с ними справляется. У Аннабел была старшая сестра, которая вышла замуж за дельца из Канады. Мать умерла. Отец женился на другой. Старых друзей почти не осталось; ее успех отдалил их от нее, и при встречах они испытывали неловкость, словно очень давно не виделись. Но со временем даже ее старые друзья, люди, далекие от мира кино, стали утверждать, что Аннабел и раньше отличалась редкостными деловыми способностями, что и раньше она умела мужественно встретить трудности и с честью их преодолеть. Даже старым друзьям она теперь казалась волевой, энергичной женщиной с душой тигрицы. Она не знала, правы они или ошибаются, так как не знала, что такое трудность. «Может быть, я и вправду деловая женщина», — подумала она, когда без посторонней помощи сняла квартиру. Она говорила по-итальянски с ошибками, но бегло, помогая себе жестами, в точности так, как если бы исполняла роль итальянки. Тараторя итальянские слова и размахивая на местный манер руками, она, казалось, научилась и думать на тот же манер. Во всяком случае, ей удалось по сходной цене снять квартиру и нанять адвоката, тоже не так уж дорого, что, по ее мнению, было великим подвигом для женщины, и к тому же иностранки, и к тому же еще знаменитой.

До недавнего времени, когда ей что-нибудь было нужно, она рассчитывала на помощь мужа и его приятелей, которые всегда брали на себя переговоры о практических делах. Но с некоторых пор почти во всех подобных случаях Аннабел стала прибегать к услугам наемных помощников. Это было неизбежно: подхваченная волной известности, она все больше отдалялась от своего окружения. Пришлось приспосабливаться.

Отвечая однажды на вопрос корреспондентки женского журнала, что такое успех, она сказала:

— Это когда друзья, возвращаясь из поездки, уже не привозят тебе шелковых шарфов.

— Вот как? Отчего же?

Карандаш журналистки хищно, как клюв, нацелился на блокнот, пристроенный на ручке кресла.

Сообразив, что она каким-то чудом изрекла нечто значительное, Аннабел залопотала:

— Да, наверное, оттого, что они никогда не знают моего адреса, я ведь вечно в разъездах, то в Голливуде, то где-то еще.

— О, понимаю. Значит, когда вы поселитесь в определенном месте, ваши друзья снова начнут дарить вам шелковые шарфы? Вам нравятся шарфы яркой расцветки?.. Может быть, вы их коллекционируете?.. Дарите вы шарфы?.. Вон те, что висят там, вы носите охотнее всего?.. Ваш муж носит шелковые шарфы?..

Билли О'Брайен сдружился в Риме с особого рода компанией: такие можно встретить в любой части света — их составляют люди разных национальностей, имеющие по две, а то и больше взаимосвязанные и взаимозаменяемые артистические профессии. Там были юные и пожилые актеры-художники, художники-архитекторы, архитекторы-писатели, писатели-гитаристы и другие, еще более замысловатые порождения римской богемы. Откровенные бездарности встречаются среди них редко: этим многогранным деятелям часто не хватает для успеха только веры в себя, надежды, целеустремленности и... удачи или уменья подстеречь удачу и ею воспользоваться. Но коль скоро всего этого-то им как раз и недоставало, они попусту растрачивали в Риме свой богом данный талант. Случайное стихотворение, заказ картинной галереи, роль в кинофильме лишь слегка разнообразили жизнь вольного художника, который, просидев с вечера шесть часов в кафе, наутро помогает приятелю сбежать с квартиры, не расплатившись с хозяином; затем отправляется за чужой счет в Париж; гостит на вилле итальянской графини; в течение недели исполняет обязанности гида и телохранителя при маменьке и дочке, явившихся в Рим с Род-Айленда (Соединенные Штаты Америки); записывает на магнитофонную пленку интервью; монтирует картину (на фоне бархата — крышечки от бутылок из-под минеральной воды); реставрирует старинную мебель. В этом кружке были критики всех специальностей и всех национальностей; переводчики: молодые американцы, пополнявшие в Риме свое образование; четыре итальянские дамы средних лет, эмансипированные до предела и даже сверх такового, на которых родственники и друзья-итальянцы взирали с гадливым благоговением; был там и некто Гиго, эскимос, чьи занятия этим ограничивались.

Аннабел удостоила эту компанию своим знакомством, точнее, однажды пробыла в ней полчаса, когда вскоре после переезда в Рим Фредерик затащил ее как-то вечером на квартиру к Билли О'Брайену. Эта тесная квартирка, помещавшаяся в узком переулке старого квартала, чуть не трещала по швам от обилия гостей. Соседи орали из своих окон, требуя тишины; потом одно за другим начали открываться окна напротив, высунулись головы. Кто-то крикнул, узнав Аннабел:

— Здорово, Тигра!

Тогда она сказала, что ей пора домой, к ребенку, и бросилась вон; стремительно сбежала по узкой черной лестнице, потом помчалась по каким-то темным переулкам, пока не выбежала на большую улицу, где ей попалось такси. Фредерик после этого не являлся домой две ночи.

Зато Билли О'Брайен нагрянул к ней уже на следующий день и сердито осведомился о причине ее ухода. Продюсеры и импресарио, а также многие из ее новых друзей — знаменитых актеров не раз ее предостерегали против подобных сборищ, где о ней распустят сплетни и очернят ее в глазах публики.

Аннабел догадывалась, что Фредерик нарочно заманил ее туда, чтобы посмотреть, как она будет себя вести. Вот почему, уклонившись от подробных объяснений, она сказала:

— Я спешила к ребенку.

Причина ничуть не хуже остальных.

Билли спросил:

— Зачем ты тогда приходила?

— Ну, мы ведь только заглянули на минутку, — ответила она. — Я не знала, что у тебя вечеринка.

Она ненавидела Билли, но не решалась с ним ссориться. Сейчас он знал об ее муже больше, чем она.

И вот Фредерик снова исчез; он не показывался уже пять суток. С вечера пойдут шестые. Аннабел уехала из отеля, оставив мужу записку. Впрочем, он и без того знал, что весь конец недели она пробудет на новой квартире одна с ребенком. Была пятница, позднее утро. Лучи весеннего солнца играли на паркете. Бóльшую часть мебели еще не привезли. Няня-англичанка и горничная из Сардинии должны приехать только в понедельник.

Зашли соседки, спросили, не надо ли чего, и удалились, обнадежив обещанием помогать в хозяйственных делах и устрашив намерением торчать в квартире с утра и до вечера каждый день. Квартира, которую снимала Аннабел, находилась на втором этаже палаццо, выстроенного в шестнадцатом веке. Состав жильцов был пестрый: очень богатые люди, довольно богатые, очень бедные, довольно бедные. Давнишние обитатели дома, люди малообеспеченные, целыми кланами осели в своих жилищах, где годами не менялось ничего, включая квартирную плату; в последнее время появились новые жильцы: очкастые адвокаты и американцы, благоустроившие хоромы шестнадцатого века центральным отоплением и установками для кондиционирования воздуха. Из комнат Аннабел открывался широкий и величественный вид. Пока еще не обо всем, что она видела из своих окон, Аннабел знала, что это такое и к какому веку относится, но часто повторяла: «Я чувствую атмосферу». Купол собора святого Петра и замок святого Ангела она, конечно, знала назубок. Но даже путеводитель, который, по ее мнению, не совсем передавал дух обстановки, не указывал всех башен, фонтанов, церквей, колонн и дворцов, которые виднелись по ту сторону площади или проглядывали сквозь узкие щели между домами в том запутанном, как сама история, лабиринте старинных переулков, что оказывался перед ее глазами, когда она выходила на боковые балкончики.