Амброз Бирс - Избранные произведения

Я оттолкнул ее и, забыв себя, побежал к пляшущей паре. Но что я мог сделать? Не успел я приблизиться, как пьяные весельчаки, словно назло мне, но в действительности просто не замечая моего присутствия, обступили их кольцом и стали одобрительно гикать и в такт хлопать в ладоши.

А те плясали, и нельзя было отвести от них глаз. Он, высокий, стройный и гибкий, был подобен языческому богу греков; а Бенедикта походила на маленькую фею. Ее тонкая летучая извивающаяся фигурка металась среди дымов по поляне, словно укрытая кисейным золотисто-багровым покрывалом. Глаза стыдливо опущены, движенья быстры, но легки и грациозны, а щеки горят румянцем. Кажется, все ее существо вовлечено в пляску. Бедное, милое, заблудшее дитя! Я готов был заплакать, глядя на нее. Но надо ли судить ее так строго? Жизнь ее бедна и безрадостна, удивительно ли, что она с таким упоением отдается танцу? Небеса да благословят ее! А вот Рохус - это другое дело, прости его Господь.

Я наблюдал за происходящим и размышлял над тем, как велит мне долг поступить, а ревнивая девица - ее звали Амула - стояла рядом, шипела от злости и изрыгала святотатственные проклятия. Когда зрители хлопали в ладоши, одобряя пляску Бенедикты, она норовила прорваться к пляшущим, чтобы задушить ее своими руками, я с трудом удерживал ее, а сам выступил вперед и позвал:

- Бенедикта!

Бенедикта вздрогнула при звуке моего голоса, еще ниже потупилась, но не прервала пляски. Тут Амула, совсем ошалев от ярости, с воплем бросилась к ним, стараясь прорваться в круг. Пьяные парни не давали ей дороги, дразнили ее и потешались, а она еще больше бесилась и рвалась к своей жертве. С гоготом, проклятьями и смехом ее отогнали прочь. Святой Франциск, моли Бога за нас! Я прочел жгучую ненависть в глазах Амулы, и холод пробежал у меня по спине. Бог свидетель, эта фурия способна растерзать бедное дитя, да еще будет похваляться своим поступком!

Мне уже давно пора было домой. Но я не уходил. Я опасался того, что может произойти, когда окончатся танцы, я слышал, что после танцев каждый парень провожает подругу домой, и меня ужасала мысль о том, как Рохус и Бенедикта останутся наедине среди ночного леса.

Каково же было мое изумление, когда Бенедикта вдруг подняла голову, остановилась и, ласково глядя на Рохуса, промолвила нежным, как серебряный колокольчик, голосом:

- Благодарю вас, господин мой, за то, что вы столь любезно избрали меня своей дамой в танце.

Поклонившись сыну зальцмейстера, она выскользнула из круга и, не успел еще никто опомниться, скрылась под черными сводами леса. Рохус сначала посмотрел перед собой растерянно и недоуменно, но потом, поняв, что Бенедикта сбежала, пришел в бешенство. Он кричал: "Бенедикта!" Он называл ее нежными именами. Но бесполезно - она исчезла. Тогда он бросился было вдогонку, собирался с факелами обшарить лес. Приятели его отговорили. Тут, заметив меня среди присутствующих, он обрушил гнев на меня; я думаю, если бы осмелился, он бы меня ударил.

- Ну, ты у меня еще поплатишься за это! - кричал он. - Жалкий рясоносец!

Но я его не боюсь. Хвала Богу! Бенедикта невинна, я могу относиться к ней с прежним почтением. Но страшно подумать, сколько опасностей ее подстерегает. Она беззащитна и перед злобой Амулы, и перед похотью Рохуса. О, если бы я мог постоянно находиться при ней, сторожить и защищать ее! Но я поручаю ее Тебе, Господи: не напрасно же уповает на Тебя бедная сиротка.

15

Увы! Злосчастный мой жребий! Я снова понес наказание и снова не знаю, в чем моя вина.

Амула стала распускать слухи про Бенедикту и Рохуса. Смуглянка переходила от дома к дому и рассказывала людям, что будто бы Рохус ходил за своей дамой к виселице. И что будто бы Бенедикта держалась с пьяными парнями самым бесстыдным образом. Когда об этом говорили со мной, я опровергал лживые рассказы, полагая своим долгом уведомлять людей о том, как все было на самом деле.

Но своими разъяснениями, противореча той, которая нарушила Девятую Заповедь о лжесвидетельстве против ближнего, я почему-то оскорбил настоятеля. Он призвал меня к себе и укорил в том, что заступаюсь за дочь палача вопреки показаниям честной христианки. Я кротко спросил, как же мне следовало поступить: не дозволять же, чтобы возводилась клевета на ту, что невинна и беззащитна?

- А какое тебе дело,- был я спрошен, - до дочери палача? К тому же известно, что она пошла с пьяными парнями по своей доброй воле.

На что я ответил:

- Она пошла с ними из любви к своему отцу, ведь если бы они не обнаружили ее в хижине, они бы сорвали пьяную злобу на старике, а она любит своего родителя, больного и немощного. Так все это было на самом деле, и я так и свидетельствовал.

Но его преподобие все равно осудил меня и назначил суровую епитимью. Я принял наказание всей душой, радуясь, что страдаю за милое дитя. И не ропщу против преподобного настоятеля, ведь он - мой господин и восставать против него, даже в помыслах, - грех. Разве послушание - не первейшая заповедь, данная Святым нашим Патроном ученикам его? О, как я нетерпеливо жду рукоположения и святого помазания! Тогда обрету я душевный покой и смогу лучше, самоотверженнее служить Небу.

Я озабочен мыслями о Бенедикте. Не будь я заточен в келью, отправился бы на Гальгенберг и, быть может, встретил ее. Я горюю по ней, будто она сестра мне.

Я принадлежу Господу и не вправе любить никого, кроме Него, отдавшего жизнь на кресте во искупление наших грехов; всякая прочая любовь - зло. О святые силы небесные! Что если это чувство, которое я принимаю как знак предназначения, как указание свыше, что я должен спасти душу Бенедикты, а вдруг на самом деле это - земная любовь? Молись за меня, о милый Франциск, и даруй мне свет, дабы я не ступил на ту дорогу, что ведет в ад. Свет и силу, о возлюбленный Святой, чтобы мне видеть верный путь и не сойти с него никогда!

16

Я стою у окна моей кельи. Солнце садится, и на той стороне ущелья все выше взбираются по склону вечерние тени. Ущелье наполняет туман, он колышется, точно поверхность глубокого озера. Я думаю о том, как Бенедикта не побоялась взобраться по этому страшному обрыву, чтобы бросить мне эдельвейсы. Я прислушиваюсь, не прошуршат ли камешки из-под ее отчаянных ножек, скатываясь в зияющую пропасть. Но проходит ночь за ночью. Мне слышно, как стонет в соснах ветер; как ревет водопад под горой; как поет вдалеке соловей. Но ее голос не раздается.

Каждый вечер туман поднимается из ущелья. Плывет волнами, вихрится кругами, расползается клочьями, а они всходят к небу, разрастаясь и темнея, и превращаются в тучи. Тучами укрываются горы и долины, могучие сосны и снежные пики. И гаснут последние отблески дня на ледниках, уступая землю ночи. Увы, в душе моей тоже ночь - непроглядная, беззвездная, безрассветная.

Сегодня воскресенье. Бенедикты в церкви не было, "темный угол" остался пуст. Я не мог сосредоточиться на службе и за этот грех с охотой подвергну себя дополнительной каре. Была Амула в толпе девушек, хотя Рохуса я не видел. Мне подумалось, что ее зоркие черные глаза - надежная охрана от соперниц, в ее ревности Бенедикта сможет найти защиту. По воле Бога самые низменные страсти могут служить благородной цели. Эта мысль дала мне утешение, но оно, увы, оказалось недолгим.

По окончании службы святые отцы и братия медлительной процессией потянулись из церкви через боковой придел, меж тем как прихожане выходили из главного портала. С длинной крытой галереи видна вся центральная деревенская площадь. И как раз когда по галерее вслед за святыми отцами проходили мы, монахи, я оказался свидетелем того, что до самого смертного часа буду считать неправедным делом, которое Небеса допустили, мне неведомо для какой цели. Должно быть, святые отцы знали о том, что готовится: они замедлили ход, чтобы мы успели увидеть с галереи свершающееся на площади.

Стали слышны какие-то возгласы. Постепенно шум приближался, рев толпы был подобен визгу чертей в преисподней. Я шел у стены и не видел площади перед церковью, поэтому я спросил одного брата, шедшего с краю, в чем там дело.

- Ведут женщину к позорному столбу, - ответил он.

- Кто она?

- Какая-то молоденькая.

- За что ее?

- Не задавай глупых вопросов. Для чего предназначены позорные столбы, как не для бичевания падших женщин?

Завывающая толпа прошла дальше, и мне открылась середина площади. На переднем плане скакали, кривлялись и распевали непристойные песни деревенские мальчишки. Они словно обезумели от веселья и утратили облик человеческий, наблюдая позор и страдания ближнего. Но и девы от них не отставали.

- Тьфу на нее, недостойную! - кричали они. - Смотрите все, что значит быть грешницей! Мы-то, слава Богу, добродетельные.

А позади беснующихся мальчишек, в кольце бранящихся женщин и девушек О Господи! Как напишу я это! Как передам весь ужас такого зрелища? - Среди беснования - она, прелестная, милая, чистая Бенедикта!