Валентина Немова - Изъято при обыске

Юлии непонятно, зачем ее сюда вызвали? Чего они от нее хотят?

Кто-то спросил:

— Скажите, вам мало семисот рублей, которые вы получаете?

— Мне? Нет… Не мало, — ответил как будто кто-то другой

вместо нее.

— Так в чем же дело?

Красное сукно. Как жаль, что на нем столько чернильных пятен. Эту скатерть надо бы сменить. Почему никто не догадается этого сделать? На красной скатерти не должно быть пятен…

А на столе, уже отпечатанное, ее персональное дело. Как это странно. Что я такое сделала?..

— Почему вы говорите, что учителей эксплуатируют?

Фиолетовые пятна сливаются, расплываются, расширяются…

"Боже, как скучно! Чего им от меня надо? Разбирают какую-то Русанову. Неужели это я?"

***

Ожила она, когда в местной газете напечатали ее "Березку". Напечатали во второй раз, с нотами. Музыку написал также местный композитор. Музыка Любовицкого. Слова Русановой. Она читала свое стихотворение и поражалась. Неужели это я сочинила? Удивление на сей раз было радостное. Да, я. Русанова — это я! И мне не надо этого стыдиться. Не надо прятать глаза от людей. Я ничего, ничего плохого не сделала. И я живая, живая! Вот она я!

Она кружилась вокруг газеты, которая лежала не на столе уже, а на полу. Живая, живая, живая! Состав с камнями… Красная скатерть… Разве все это было! Нет! Не было! Не было. А вот "Березка" есть! Возможно, ее будут исполнять по радио. Вот в чем она совершенный профан — в нотной грамоте. Черные точки с хвостиками… Как понять эту азбуку?

Она помчалась в общежитие горного института, к школьному товарищу, к своему названному брату Юрочке, который играл на пианино… Хотелось поскорее услышать музыку, написанную к ее словам. Хотелось также увидеть Женьку, с которым была она в ссоре.

Он пришел, когда Юлия осталась в комнате одна. Другие соседи Юрочки вместе с Юрием, побежали в магазин за вином. Узнав новость, решили они это событие отпраздновать…

Он вошел, высокий, русый, кудрявый, красивый…

Глядя, как всегда, мимо Женькиного лица, Юлия все же почувствовала, что оно грустное. Набралась храбрости, сказала:

— Женька, я хочу тебе что-то подарить. Вот! — и протянула газету.

— "Березку"? — Женька сразу оживился, будто "Березку" эту он написал. Схватил газету, развернул, опять сложил. Бросился к своей кровати, встал на колени. Вытащил чемодан, спрятал подарок и долго возился, запирая чемодан на все замки. Юлия смотрела на его руки. Они порозовели.

Мальчишки принесли бутылки с разноцветным вином.

Женька сел за стол. Юлия ходила по комнате, порывистая, счастливая. Справа от Женьки стоял свободный стул. Его никто не смел занять. Этот стул предназначался для Юлии. Когда все разместились, она села рядом с Женькой. Он на мгновение прильнул плечом к ее плечу.

Мальчишки восхищались каждой строчкой ее стихотворения.

Особенно всем понравились первые две:

Своевольником-ветром измучена,

Растеряла березка листву…

— Юлька! Ты даже не знаешь, как это сильно сказано! — Юрочка, очень маленький ростом, хорошенький, как ребенок, грозно размахивая руками, с чувством читал:

Только другу, молвой ослепленному,

О печали своей не скажу.

Лишь березоньку ту, обнаженную,

Возле дома его посажу…

Юлия беспомощно смотрела по сторонам. Ничего-то скрывать она не умела.

— Эх, — сказал Юрочка, обращаясь к Женьке, — кабы меня так девчонка любила. А ты… Дал тебе бог рост, да не дал ума…

Потом Женька провожал ее до дома. Они стояли в подъезде, щека к щеке. Она забыла про все на свете. И про то, что недавно на комсомольской конференции ее называли шкурницей, и про то, что всего несколько дней назад "разбирали" на бюро райкома комсомола и так "несобранную" пустили гулять по свету.

— Юля, — сказал Женька.

Она замерла. Ждала, что он скажет "люблю". Но он сказал другое:

— Если ты хочешь быть со мной, ты будешь моей…

Она не знала, что ответить, и ответила:

— Я не доверяю тебе.

Его руки сразу стали тяжелее. Он ничего не сказал.

Она знала, что он любит, чувствовала и видела это. Но ей нужно было, чтобы он произнес это слово "люблю". Еще больше, чем прежде, ей это было нужно.

Женька перестал искать с нею встреч.

(Но, тоскуя по нему, Юлия ни о чем не жалела. Если бы кто-то спросил ее тогда, согласилась бы она, чтобы не было "Березки", но зато был бы всегда рядом так горячо ею любимый Евгений, она бы ответила: "Нет"…)

***

Природа умеет быстро превращать черное в белое. За одну ночь снегу выпало по колено. Стало очень тихо и бело кругом. Дома, изгороди, ветви деревьев — все облеплено пушистым, искристым инеем, все блистает ослепительной белизной.

Жители Железногорска очень любят эти тихие утра после обильного снегопада: слишком недолго в их промышленном городе снег сохраняет свой естественный цвет. Металлургический комбинат-гигант делает свое дело: непрерывно дымя тысячами больших и малых труб, днем и ночью выбрасывает в небо тонны копоти и гари, которая, оседая на поверхности сугробов, тут же превращает белое в серое.

Юлия вышла из школы вместе с инспектором облоно, маленькой, худенькой женщиной в большущей меховой шапке, делающей ее очень смешной, похожей на гриб.

Настроение у Юлии прекрасное.

Во-первых, эта снежная чистота. Во-вторых, инспектор похвалила ее уроки. В-третьих, одобрила ее намерение провести в 9-х классах сочинение на свободную тему.

Уму непостижимо, как такое может быть, но в их школе сочинения на свободную тему запрещены. Лионова считает их ненужными. А раз Лионова считает, подчиняйся, не то рассчитает. Пока она никого не рассчитала, но жаждет, жаждет проявить свою власть. Юлию предупреждают: она — первая кандидатура. Юлия смеется. Не боится она Лионовой. И все же, на всякий случай, просит инспектора:

— Скажите, пожалуйста, завучу, что вы мне разрешили…

— Обязательно, обязательно… — маленькая женщина милостиво улыбается.

Юлия говорит: "До свидания". Не может она медленно идти, когда у нее хорошее настроение. Обгоняет попутчицу, потом приостанавливается, запрокидывает голову, подставляет лицо падающим снежинкам. Они тают у нее на губах, несмелые, нежные…

Хорошо! Хорошо! Ей хочется, как в детстве, нырнуть в сугроб и барахтаться в снегу. Она ограничивается тем, что, подобрав сломанную веточку, чертит ею на снегу: "Чудесно"!

Чудесно жить на белом свете, когда тебе чуть больше 20 лет, когда плохое легко забывается. И все сбываются надежды…

Но вдруг ее как будто одернул кто-то. Какой-то тип прошел мимо, чуть ли не задев ее плечом. Bзглянул на слово, написанное ею, ухмыльнулся. Сердце тревожно сжалось. Юлия остановилась, оглянулась. Так и есть! Тот шут в милицейской форме. Тот шут, тот шум, кошмарный сон. Тот пущенный под откос состав. Растерзанное, кровоточащее сердце. Нет, что было, не проходит бесследно… Она как будто вдруг лишилась сил. Увязая в снегу, еле добралась до дома…

А через два часа — педсовет. Проводы инспектора.

Говорили хозяева (администрация) и гостья. Остальные молчали. Казалось, внутренне все стоят, переминаясь с ноги на ногу. (Когда же кончится эта церемония?) Но гостям свойственно несколько раз браться за шапку, прежде чем ее надеть.

Гостья откровенничает. Она уже успела похвально отозваться об администрации, восседающей за первыми столами (на собраниях, как на званных обедах, рассаживаются по чинам), и об учителях. Правда, не у всех преподавателей хорошие уроки. Надо слабых посылать к сильным. Вот бывают плохие учителя. Берем их и делаем инспекторами. Они походят к другим на уроки, поучат других работать. И там, глядишь, и сами работать научатся…

Педсовет улыбается, одобряя желание гостьи пошутить. А может быть, это и не шутка, а горькая истина? Ведь кто-то же дает чины таким, как Кривощекова и Лионова…

Очень милой кажется Юлии эта женщина. Жаль только, что он так скоро уезжает. Что бы ей еще денек задержаться. Вечером сочинение. Безопаснее было бы при ней провести эту работу. Безопаснее… Значит, все же она чего-то боится. Честно говоря, да. Неосознанно, инстинктивно.

После той злополучной конференции в душе у нее поселилось какое-то очень чуткое, восприимчивое и не зависящее от нее существо. Кажется, нет ни малейших признаков надвигающейся бури, а оно, это существо, чего-то ждет, волнуется, мечется, вопреки всем усилиям воли сохранить спокойствие. Вот в душе уже настоящий вихрь. Невозможно усидеть на месте, унять дрожь в руках…

Мой трудовой день…

Когда она произнесла эти три слова, в классе поднялся гвалт:

— Мы не писали таких сочинений!

— Мы не знаем, как раскрыть тему!

— Мы готовились к другим!

— Юлия Тарасовна! Мы вас просим…

Она стояла у доски в каком-то странном оцепенении и тупо смотрела на них.